Масяшки в карантине

И только после этого я выхожу из палаты вслед за доктором, который в десятый раз за день, наверное, обеззараживает свои руки и надевает резиновые печатки. Я уже привыкла, что со мной ведут себя так, как с прокажённой. И не мудрено, ведь в моей крови страшный вирус, который уже стал причиной смерти сотен тысяч людей, а сколько ещё умрёт от него. И хотя относительно молодые умирают редко. Но надо учитывать, что у меня же нет одного лёгкого. И если разовьётся пневмония, меня будет очень сложно спасти. Жаль, конечно. Я пыталась, но видимо мне всё же не удастся дожить до двадцати. А ведь я так старалась. С самого детства, с пелёнок. Уже тогда мама собирала мне смсками деньги на химиотерапию в Израиле. Всё, не буду об этом думать, а то опять себя жалеть начну, и слёзы сами собой потекут. Да мне давно не жаль себя. По большому счёту я буду в выигрыше, ведь все мои мучения раз и навсегда закончатся, когда душа расстанется с телом. Мне жалко маму, она же столько для меня сделала, сначала кесарево, когда рожала, потом эти бессонные ночи над моей кроваткой, ведь я былая беспокойная и никак не могла уснуть. Потом ночи рядом со мной уже повзрослевшей, когда я ожидала очередного этапа химиотерапии. Тогда же мне отрезали лёгкое. Потом был диабет. Столько стараний и всё впустую. «Ничего не впустую. Ничего не бывает зря, - убеждаю саму себя. - Если это было, значит, это было нужно Отцу Небесному. Ничего не случается просто так». Мы заходим в кабинет рентгенографии, доктор показывает мне, где встать, а сам заходит за свинцовую ширму. Я часто делаю рентген, слишком часто и я отлично знаю, где мне стоять и что делать. Я так привыкла ко всем этим медицинским процедурам, что даже не представляю себе свою жизнь рентгена и анализа крови, без капельницы и постоянно торчащего из вены катетера. Это часть моей жизни, это часть меня и мне это по-своему даже нравится. Я не представляю, как буду жить, если вдруг стану полностью здоровой. Наверное, буду ходить в больницу, и ностальгировать о своём детстве, прошедшему в этих стенах с запахом аптеки. Я слышу щелчок, и доктор выходит из-за ширмы. - Можешь одеваться, – коротко бросает он, даже не глядя в мою сторону, хотя я топлес. А на что там смотреть, я же бледная, болезненная и дрыщавая. И что Иришка такого во мне разглядела, что чуть не уписалась от счастья, когда я разрешила ей к себе прикоснуться. - Что там? – Безучастно спрашиваю я, - застёгивая пуговички. - Эх-эх-эх, - покачивает головой доктор с выражением лица, будто всё очень плохо. – Одевайтесь, - повторяет он. - Скажите, что там, мне важно знать. - Ты хочешь услышать что-то обнадёживающее, - смотри он мне прямо в глаза. – Но мне нечего тебе сказать. - Тогда скажите правду. - Если бы это хоть как-то помогало… если бы это помогало. - Дайте сюда, - резким движением я выхватываю папку из его рук, и начинаю её листать, ища глазами надпись. – Где это, где эта фраза: «Не реанимировать», я же знаю, здесь есть такой штампик. - Что ты творишь! Отдай! – повышает голос доктор и хватает за папку, но я не отдаю. Я цепко держу её двумя руками. – Отдай, пожалуйста, – повторяет он тише. Я выпускаю её из рук, и на газах у меня выступают слёзы: - Скажите доктор, почему… ну почему это случилось со мной? Я же и так уже настрадалась. Ну в чем же я виновата, раз меньше других имею право на реанимацию. - Эх-эх-эх, Юля, Юля, Юлечка, – вздыхает он и хлопает меня по плечу рукой в резиновой перчатке. – Часто те, кто больше других заслуживает жизни, уходят от нас слишком рано. Я вижу, что и для него это личное и предпочитаю поскорее закончить этот разговор. Ведь разве кому-то станет легче, если мы тут будем стоять, изливая друг другу душу. По крайней мере, я получила ответ на свой вопрос, и этот ответ неутешительный. Иришка мне не соврала, хотя в её словах я не сомневалась. Разбитая и опустошённая я возвращаюсь в палату, а там мой телефон разрывается. - Тебе постоянно наяривает кто-то, - говорит Иришка, которая сейчас под капельницей и потому не может встать и трубку взять. Я хвата телефон и присматриваюсь к номеру, с которого мне звонят. В больнице меня ещё и зрение начало подводить, и потому постоянно приходится щуриться. Таким темпом я скоро в очках ходить буду. Наконец у меня выходит разглядеть номер, и я поднимаю трубку. - Да, мам, привет, - радуюсь я в очередной раз услышать голос матери. - Привет, Юлечка, поставь на видео. - Нет, - сразу чётко отвечаю я. – Я сейчас не в лучшем виде и не накрашенная, чтобы по видео разговаривать. - Я же твоя мама, для меня ты всегда самая красивая, - слышу, как она улыбается в трубку. Она всегда улыбается, когда со мной разговаривает. Ни разу в жизни она не повысила на меня даже голос, хотя на сестру и братика повышла. Только на меня ни разу. - Ну ладно, - осматриваюсь я в поисках укромного местечка, где можно было бы сесть и поговорить по видеосвязи. - Мы тут все собрались, только тебя не хватает, - говорит мама, и я понимаю, что сейчас меня ждёт видеоконференция со всей семьёй. А это всегда очень болезненно, ведь они со мной каждый раз как будто прощаются. Ненавижу это чувство, но ничего не могу с собой поделать. Это нужно не мне, а им. Я сажусь в уголок комнаты, чтобы не тревожить Иришку, и включаю видео. - Видно меня? – Поправляю я волосы. - Привет, сеструха, как ты там!? – Радостно машет мне рукой брательник. - Болею, - пытаюсь я улыбнуться сквозь слёзы. - Выздоравливай поскорее, - отвечает мне сестра. - Мы тебя дома ждём, - отвечает отец, - шашлыки приготовим, накроем стол. Только выздоравливай. Как ты себя сейчас чувствуешь? - Да нормально, - вру я. Все ещё раз машут мне, а мама берёт свой телефон и отходит в сторону, ей надо пообщаться со мной тет-а-тет. - Юлечка, солнышко, золотко моё, доченька, ты же знаешь, Господь ничего не делает просто так, эта болезнь… – она смахивает случайную слезинку. – Эта болезнь - испытание Его веры. Акт чистой любви. - Я знаю, знаю мама. - Юлечка, ангелочек мой, как же мне тебя хватает. Я бы хоть сейчас сорвалась и приехала к тебе в больницу. - Не надо, мам, - пытаюсь я не плакать. – Здесь каратин. Ты заболеть можешь. - Да я, судя по всему, уже больная, я же с тобой контактировала. - Никто не болен, нам всем сделали тест, и только у меня он оказался положительным. Каким-то образом я подхватила это дурацки вирус, почти не выходя из дома, и нося постоянно эту маску на улице. - Юлечка, девочка моя, я хочу, чтобы ты знала и никогда не забывала, Господь тебя любит. Ты его ангелочек, ты его самая любимая доченька и моя. - Она опять вытирает слезнику. – Всё не могу больше разговаривать, а то сейчас расплачусь. - Я тоже, мам, - в это момент слеза стекает и по моей щеке. Чёртовы слёзы, текут, даже когда я держу себя в руках и пытаюсь себя контролировать. Как будто в организме постоянный переизбыток этой дурацкой солоноватой жидкости. - Люблю тебя, Юлечка, люблю тебя моё солнышко. - И я тебя люблю мам. - А что говорят врачи? - Да ничего, - пытаюсь я врать, но не сильно-то получается. И так мне жаль себя в этот момент себя, что я буквально не могу сдерживаться. Мама, мама, мамочка, ты столько ночей надо мной проплакала, столько ради меня выстрадала. Неужели всё было впустую? «Господи, как же это несправедливо. Дай мне сил и дальше нести свой крест». - Ладно, мне пора на процедуры, - продолжаю я врать. - Пока Юлечка, звони почаще. - Пока, мам, - кладу трубку, а у самой чувство, что это было прощание. Я пытаюсь вытереть слёзы, чтобы Иришка не видела, что я плачу, но у меня случается приступ кашля. - Кх-кх-кх, - я пытаюсь подняться, чтобы вдохнуть полной грудью, и начинаю задыхаться. – Кх-кх-кх. – Я поднимаюсь, но у меня жутко кружится голова и ноги не держат. Я спотыкаюсь, хватаюсь за койку, чтобы не упасть, и продолжаю кашлять, продолжаю задыхаться. - Кх-кх-кх, врача! Кто-нибудь, позовите врача, - Я падаю на колени, прямо на холодный пол и продолжаю жадно хватать ртом воздух, не в силах нормально дышать. А кашель, он просто-таки разрывает изнутри мои лёгкие. И я не понимаю, почему я всё ещё не харкаю кровью.