Скучные вечера

Цветы блеклые на руках как пожухлые листья рассыпаются-разлетаются прахом сизым. Даки на лепестки смотрит подавленно, ведь они такие же бледно-розовые, в тон забавным косичкам Мицури, и цветки камелии в каплях алой крови снова рвутся наружу от одного лишь напоминания о любимой девушке. Она блюет этой любовью, выплевывает чувства наружу, кажется, уже вместе с легкими. Потому что чертовы цветы разрывают ее изнутри, царапаясь-скребясь под выпирающими ребрами, прорастают все ближе к горлу, все ближе к свету. Больно. Почти осязаемо камелии цветут внутри, опутывая легкие колючими корнями. Стебли наконец-то сдавливают сердце, которое заходится в бешеном ритме, успокаивая его, сбивая с нужного такта, и тянутся по телу подобно венам, переплетаясь и образовывая узелки. Дышать больно, грудь скована цепями без замка — без выхода, и тело гнется в неестественных позах от рвущейся наружу боли. Даки уже не кричит сорванным голосом, тихо хрипит, смотрит на улыбающуюся Канроджи и давится-давится своей никчемной любовью. Глаз жжет невыносимой болью, раздирает изнутри теми самыми нежными лепестками противно-розового цвета. Тело сжимается в невыносимой агонии, и Даки тянется к собственным волосам, зажимая неровные прядки в дрожащих пальцах, смаргивает слезы вперемешку с собственной горячей кровью. Мицури смеется в ответ, с нелепой усмешкой касается ее сырых рук и сжимает их в своих миниатюрных ладошках. Но это все лишь спектакль. Игра-насмешка над ней, над ее жалкими чувствами, что убивают ее, не щадя нисколько. — Мицури, — тянет замучено-робко, скрывая новый приступ кашля за хриплым смехом. На лице камелия расползается все больше, вгрызаясь нежно в плоть Даки. Это выглядит даже эстетично, слишком болезненно красиво. Она просто чистое произведение красоты и первозданности. Воплощение ее, Мицури, тайных желаний, трепыхающихся внутри под гнетом недозволенности. б о г и н я Она ее идеализирует, восхищаясь почти мертвой девушкой, восторгается до безумного, но не питает тех теплых необходимо-спасительных чувств. И Даки задыхается под звуки чужого смеха, задыхается от чужих рук в собственных волосах и корчится на полу в предсмертных судорогах, сминая хрупкие лепестки, убивая их также, как и они ее.