***
Вам, наверное, интересно, почему именно «агент Гриффин»? Так нас приучали здесь обращаться друг к другу с раннего детства, а также преподавателей, учителей и воспитателей к нам. Здесь? О, это место я называю «конвейером». Конвейером по производству иных, других людей. Не важно, каким и в какой семье ты был рожден, здесь тебя переделают до неузнаваемости. Эмоции, чувства убивают или сильно заглушают. Люди становятся не сказать, что прям жестокими, но холодными, грубыми даже к тем, кто из родственников за стенами этого учреждения. Стойкий серый, однобразный поток человеческих тел, словно нас выпускают из громоздкой аппаратуры, и мы неподвижно движемся по ленте конвейера, точно роботы, к которым на протяжении всей ленты добавляют качества, выгодные нашему руководителю или начальникам: силу, смелость, уверенность, дисциплину, циничность, хладнокровие, ум, расчетливость, озлобленность и другие. Нет, конечно, мы люди из плоти и крови, просто на протяжении всей жизни в нас закладывали только такие черты характера, никакой любви, нежности, ласки, сожаления, сочувствия, доверия. Но, знаете, даже такое бездушное производство дает свои редкие сбои. Это как брак в работе машины. И этот брак – я. Не радуюсь этому, а, наоборот, расстроена тем, что у меня ничего не получается, хотя все же один навык я приобрела: умело это скрываю и не только это, но и все. Пытаюсь быть как все, здесь находящиеся. Пока у меня все получается, но я знаю, что не ровен час, как начнутся проверки, и там меня раскроют. А потом это кончится плохо... Это учреждение подготавливает лучших агентов для ЦРУ. О такой должности мечтает каждый. Хорошая зарплата, карьерный рост, много полномочий, хотя мы и угрохали на это всю свою жизнь. К слову, об этом никто здесь не задумывается. Все, что нам внушают изо дня в день, – это защита государства и президента. С одной стороны, выбора у нас нет, так как нас в малом возрасте привозят сюда и оставляют. С другой, в конечном итоге, все понимают с взрослением, что выбор нам был и не нужен. Есть четыре точки нахождения наших учреждений (штаб-квартир) по всему штату: на севере, юге, западе и востоке. Самый страшный – север, с него я и начала свое противостояние. На востоке вербуют младенцев. Да, и такое тут практикуется. Брошенных или оставшихся детей при рождении (погибли родители) перевозят туда. Из всех такие солдаты вырастают самыми стойкими и безжалостными, но способными к подчинению высшим структурам. Возраст пребывания там от 0 до 3 лет. Далее идет штаб-квартира* севера. В нее первоначально попала я. Тогда мне было всего три года и несколько месяцев. По настоянию отца. Он выходец отсюда и всегда хотел сына, чтобы наследник продолжил его дело, но на свет появилась я, девочка. Это не спасло моего положения, но по просьбе мамы я отправилась сюда не сразу, а только после трех лет. Джек Гриффин давно на пенсии и горд за меня, я – как личная его медаль в довесок к остальным, «награда за рождение солдата». Отец счастлив, что меня не выперли раньше... В северной точке очень холодно, а еще она находится очень далеко от дома. Родители и родственники посещают тебя раз в год на день рождения на два-три часа. Плюс ко всему тут круглогодичная зима. Воспитатели стимулировали наш иммунитет закаливанием, а мы были детьми, и многие не пережили простуд. Такая странная любовь родителей – отдать ребенка на верную смерть. Сейчас я понимаю, конечно, что это был лучший вариант для меня: чем старше ребенок, тем больше непокорности и упрямства. А так сложнее, соответственно, больше детских смертей или отчисление. Думаете, отчисление лучше смерти? До четырнадцати лет отчисление грозит только отрицательной характеристикой в электронном личном деле, после тебя не возьмут ни в один хороший вуз страны. Это как твоя кредитная история: все найдут ее и не возьмут ни на высокооплачиваемую работу, ни в университет, словно ты отсидел в тюрьме, а бывшие заключенные никому не нужны. Отчисление после четырнадцати лет и выше грозит пожизненным сроком в колонии общего режима. Твоя жизнь закончена. И это потому, что ты уже знаешь некоторые тайны. Все проще становится, когда ты уходишь на пенсию. Она там с сорока пяти лет, независимо, женщина ты или мужчина. Тебе дается подписка о неразглашении и о невыезде из страны. Жить можно... Возрастной эквивалент на севере – от 3 до 7 лет. Как помню, в этот промежуток я очень много плакала и каждый раз уговаривала родителей забрать меня. На мое шестилетие те так и не явились, объясняя по телефону причину, что, пока я не прекращу ныть, они не приедут. Мне тогда казалось это очень жестоким. Детства, как такового, у меня не было: ни кукол, ни медведей, ни пазлов. Нашими игрушками были палки, ножи и мечи, сделанные из дерева. Уже тогда ими мы боролись друг с другом, сдирая кожу, засаживая занозы, набивая синяки. И плакать тоже было запрещено. Тогда и я заглушила в себе слезы, они были в последний раз. На все было свое наказание: больше физической нагрузки, лишение десерта на ужин, меньше сна и одиночная камера. Для ребенка это весомые аргументы, чтобы обозлиться, но заточить внутри слезы и жалость к себе. Жестокость проходит со временем, или мы попросту запихиваем ее в глубины себя, когда понимаем, к какому великому делу нас ведет судьба. Запад. Здесь уже ты больше начинаешь все понимать. Ты более спокойный и готов к послушанию от учителей. Тут плачут, но уже редко, и то где-то в туалете или душевых, там, где никого нет, и никто не услышит. Возраст – от 7 до 18 лет. До четырнадцати лет обучают обращаться с настоящими ножами, а точнее, со всеми острыми предметами, даже обычное стекло в ход идет, и пистолетами с краской (пейнтбол). После – настоящие пули. Посещение родителей и родственников – в любое время по предварительному звонку (записи). Дорога от дома, конечно, ближе, – пять-шесть часов на машине (автобусе) без всяких уже перелетов на самолете, но тебя в любом случае редко посещают. Раза три в год приезжала мама: на мой др, перед Рождеством и перед Днем благодарения. Ты вроде как рад, а вроде тебе все равно. Ты отвык от родительской опеки, да и от самих людей. Вся твоя семья состоит из братьев и сестер, которые более или менее относятся к тебе благосклонно. Моя сестра – Никки Николс, а брат – Беллами Блейк, и еще есть, но я выделила самых близких. Плюс наша общая мамка Анья Нельсон (на десятерых подростков в предоставленном нам крыле здания для проживания), которая и отругает, и вроде как мягко даст совет, но наедине. От нее-то мы и знали о некой Лексе Вудс, которая руководит всеми этими четырьмя точками подготовки агентов. Но в первых трех точках ее не застать детям, ибо она преподает теорию боев без правил и иногда присутствует на практике на юге. А также мы узнали, что нам нужно походить на полковника Вудс, ибо та – лучшая из лучших. Девушка практически взлетела по карьерной лестнице за свои заслуги перед страной, и теперь одна из самых главных в ЦРУ. Мне очень было интересно увидеть, какая она, но фотографии наша мамка не прилагала к рассказу. К слову, наша мамка так и остается с нами на протяжении всей учебной жизни, а на юге она преподает еще умение соблазнять женщин, мужчин и управлять яхтой. И да, нам приходится всем приучить себя к тому, что ты будешь бисексуален, ведь иногда задание может быть завязано на сексе. Есть мамки, которые учат управлять воздушными суднами, поездами и другими движимыми средствами передвижения. Машиной мы управляем с четырнадцати. Много чего появляется с этого возраста, когда мы получаем паспорт, хоть и сами водительские права дают только в шестнадцать. Вы подумаете, что нас сильно загнали в рамки? А вот и нет. Многие мечтают о том, что имеем мы. Мы самостоятельны с раннего возраста, на банковском счету у каждого уже имеются небольшие суммы денег за упорство и успехи в учебе, у нас имеются любые новейшие гаджеты, мы не ноем и не скулим о несправедливости (когда умирают родители, нас предают, бьют и т д.), а знание пяти языков в двенадцатилетнем возрасте прибавляет уверенности в себе. Мы – обычные люди со всеми социальными сетями, хоть и слегка отрешенные от мира, но это только пока. За этот промежуток времени через своего брата я знакомлюсь с его родной сестрой Октавией Блейк. Знакомимся мы через инстаграм, и она кажется очень даже дружелюбной. О приезжает к брату и ко мне. За несколько лет, хоть и на расстоянии, мы становимся отличными подругами. Я делюсь с ней практически всем, не считая своей учебы, но могу сказать, что расстроена из-за учителя или урока, и шатенка не допрашивает меня, все прекрасно понимая, что у нас секретная организация, и много чего ей знать не нужно. В свою очередь Блейк рассказывает мне все то, что происходит с ней там, за стенами моего мира, поэтому, может быть, я не особо ощущаю себя обделенной. Правда, приходится если и общаться по телефону, то в тех местах, где нас никто не услышит, а то изредка у меня проскальзывают смешки, а это тоже непозволительно, так как нужно сдерживать чувства в себе. От Октавии я не могу их скрывать, ведь мы рассказываем друг другу все. Доверяем? Да, чего я тоже не должна делать. Вот, примерно, о таких браках в себе я и говорила, но не могу ничего с собой поделать. Хорошо, что у нас еще телефоны не прослушиваются. И юг, где я, собственно, сейчас и пребываю уже как два года. Возрастной коэффициент здесь от 18 до 23 лет. По сути, осталось всего три года моего заточения, хотя я уже не в плену, а словно учусь в обычном университете со странными предметами и живу в кампусе. Пять дней в неделю я в стенах учреждения, а два выходных нахожусь дома. В эти дни живу полной жизнью и отрываюсь на вечеринках с Октавией. Вот о чем я и говорила: никакой ущемленности. Есть только несколько правил, которые нужно соблюдать, чтобы тебя не отчислили: каждое утро понедельника (если ты покидал учреждение) сдаешь анализ мочи на наркотики (на них запрет), в алкогольном состоянии нельзя появляться в понедельник и, конечно, ни во что не вляпаться на выходных. Ну и еще парочку правил: девушки не имеют права забеременеть, а парни – осеменять кого-то до конца всего учебного процесса, то есть до двадцати трех лет. Потом можно, но девушки не имеют права брать декретный отпуск: ходи на задания с животом и можешь погибнуть там же при родах. Два часа на отдых после естественных родов и сутки – после кесарева. Так что не факт, что кто-то захочет такое. Но тут спасает еще то, что твое задание может быть раз в неделю, а может, и в месяц. Этого никогда не предугадаешь. А ходить на работу придется каждый день. Каждый попадет в офис своего города и будет штатным сотрудником в запасе. Обычная работа детективов – искать улики, выпытывать из преступников признания и расследовать преступления, где полиция не в силах что-то сделать. Что насчет подростковых изменений в плане сексуального возбуждения, наслаждения... Когда хочется трогать себя или чтобы кто-то потрогал тебя, то все мы строго с двенадцати лет начинаем принимать блокатор в таблетках. Он полностью блокирует это и даже прибавляет отвращение, если до тебя дотрагиваются, ибо парни и девушки живут в одном крыле, а иногда могут совпасть с одновременным принятием душа. Беллами как-то рассказывал мне, что зашел в душ, а там мылась Рейвен Рейес, еще одна наша сестра. У парня даже не встал, мотался, как тряпка, несмотря на все прикосновения девушки к члену руками, ртом. Заработал бедный Блейк только отвращение. Поэтому секса в стенах учебного заведения нет. Хотя никто за нами и не следит в этом плане. Скорее всего, это направлено на то, чтобы мы не боялись мужских нагих тел, а парни – женских. И у нас есть предмет по сексуальному поведению, на котором в теории мы учимся, как доставлять удовольствие девушкам и парням. От этих блокаторов мы относимся к сексу проще, а точнее, у нас не бывает оргазмов, и разум не покидает голову. С восемнадцати лет блокатор пьется по желанию. Еще у нас есть доктор, так сказать, по этому делу... Женщина-гинеколог в возрасте избавляет безболезненно девушек от девственной плевы. Как рассказывала Рейес, которая таким методом в восемнадцать лишилась невинности, прыскают туда что-то холодное, смазывают густым гелем и чем-то, похожим на средний член, протыкают. Не больно. Крови немного, ну а потом обычные потягивания живота, как до и при менструации, один-два дня. Но такая процедура по желанию и только с восемнадцати лет. Некоторые пользуются ей, некоторые каким-то макаром себя сами пробивают, некоторые естественным способом на выходных, впрочем, как я и сделала. И я была большой дурой, лучше бы обратилась к врачу... Я узнала о беременности через два месяца, когда поняла, что красные дни меня покинули. Рассказала маме, и у той был шок... Я знала, что мне светит за это: отчисление и пожизненное проживание в тюрьме с убийцами. Я, возможно, тоже буду такой, но во благо нашего государства. И я хотела этого малыша, хоть и без его отца, поэтому и рассказала только матери. Эбби из-за беспокойства за мою дальнейшую жизнь рассказала отцу, и было незамедлительно принято решение об аборте. И не в больнице, а на дому и без общей анестезии... Я чувствовала всю боль от этого процесса, словно из тебя вырезают все внутренности, но не проронила ни одной капли из глаз: извивалась на кровати, болезненно стонала, меня бросало то в жар, то в холод, но не плакала. Тогда я подумала, что умираю. А все это было сделано лишь для сокрытия моего проступка, хотя откуда я могла знать, что тот накончает в меня? И, конечно, я была под действием алкоголя и не сообразила о презервативе или о таблетированных средствах контрацепции после. Свое восемнадцатилетие я запомнила на всю жизнь, понимая, что вот первая моя жертва, и мои руки уже тогда были окрашены в кровь. Возможно, только этот инцидент заставил меня задуматься о том, что я не хочу быть тут, но это чувство через год развеялось. Нет, не забылось, но перестало отдавать мучительной болью в моем сердце. С того момента я пью блокатор непрерывно. Никто не безгрешен. Рейес делала три аборта, и больше детей иметь не может. Она пожимает плечами, говоря: «Мне и не нужны дети», «с резинками ебаться – лучше вообще не трахаться». И гормональные контрацептивы шатенка не собирается в себя пихать. Можно сказать, что эта ситуация повлияла и сделала меня дефективной, но нет. Я всегда была такой: переживала за Беллами и Никки, когда они были в одиночке, помогала им, доверяла. Любимое словосочетание Николс: «Ты не должна этого делать, слышишь?!» Да, она всегда злится на меня, если я что-то такое вытворяю, но уверена, что это лишь такая забота сестры, к другой нас не приучили. Мы никогда не обнимаемся, не целуемся даже в щеки, как делает это Октавия при встрече со мной. Лишь легкие рукопожатия. А у парней в возрасте десяти лет хирург проводит циркумцизию. Это не по желанию, а совершенно всем. В простонародье – обрезание, которое не только удаляет одну из наиболее чувствительных частей пениса, но и приводит к преждевременной эякуляции, трудностям с получением оргазма и некоторым иным проблемам обоих половых партнеров. Да и сам здравый смысл подсказывает, что удаление самой эрогенной зоны полового члена просто не может не оказать серьезное влияние на функцию и чувствительность пениса. У всех свои трудности... За два года на юге я так и не встретила знаменитую Лексу Вудс. Даже забыла о ней, не вглядывалась в доску почета. Она появилась очень даже неожиданно, ворвавшись в учебный кабинет с опозданием. Что я могу сказать о ней после проведения в ее обществе и других агентов первых двух часов? Довольно красивая, ухоженная. Сегодня она была в брючном костюме, который ей довольно шел. Но, как я успела заметить, брюнетка была очень резкой и любила командовать. Все же другие преподаватели относились к нам как к обычным студентам, более лояльно, что не скажешь о полковнике Вудс. Это потом мы уже узнали от старших агентов, что ее называют между собой они «Командующей» и что она еще та сука. Если этот препод появляется на практике по боям без правил, то выжмет из каждого все соки, плюс никто не уйдет без увечий: синяков и ссадин. А я-то думала, что все мои мучения закончились на севере и востоке.***
Быстро переписав домашку из тетради на доску, я ожидаю, когда преподаватель разрешит мне сесть. Понятное дело, без разрешения мы ничего не можем делать в присутствии хоть одного руководителя. — Садитесь, зачтено. У нас нет оценок, или, может быть, они есть, но не для нас. И да, у нас есть обычные предметы, которые преподают в вузах, ибо по окончанию университета мы получим такой же обычный диплом, как и все. После ухода на пенсию в таком раннем возрасте можно устроиться на любую работу по душе: у тебя есть диплом и хорошие рекомендации с последнего места работы. Все просто: если не зачтено, то ты после всего учебного дня возвращаешься к этому преподавателю и в течение часа учишь или зубришь, потом тебе дают новое задание. Если опять не справляешься, то препод лично тебе повторяет тему и объясняет все заново. И опять задание. Все справляются потом, слишком тупых у нас нет, они отчислены были еще на востоке. Ну и за пустую трату времени преподавателя тебе назначается наказание: в виде уборки кабинета, денежного штрафа (что в редких случаях, но бывает), ну и помощь на кухне или в прачечной. Получается, что ты, изнеможденный и уставший, добираешься в свое крыло к десяти часам вечера, чтобы только рухнуть на кровать, а нет, это нельзя. У тебя еще куча домашних заданий. И да, списать дз ты не можешь, так как оно у каждого свое, индивидуальное, а если и одинаковое, то мысленные изречения должны быть разными. За списывание похуже может быть наказание: одиночка на выходные дни или сон тебе будут казаться невероятной фантазией. Однажды Никки так списала, и ее спалили. Так она не спала три ночи подряд. Днем – на парах, а вечером и ночью – на дежурном посту (учреждение охраняется). Потом она валилась с ног, а я ее пихала каждые пять минут на занятии, чтобы она не засыпала. Кто-то сказал, что если бы в последний день было занятие у Командующей, то она бы стопудово заметила и не спустила это с рук. Что страшного в одиночке? Ну то, что ты не питаешься совсем, и безмолвные четыре стены тебя вгоняют в панику уже на первые сутки, хотя паниковать тоже запрещено. За что я попала туда, хотя и выполняю все требования и указы? Ну, я подала руку одной девушке, когда в бою на ножах сшибла ее с ног. А это чувство жалости, которое не должно было присутствовать во мне. Говорю же, рано или поздно я спалюсь хорошенько... И больше меня пугают отчетные испытания, когда будут задания взаправду: убить или изувечить. Не думаю, что смогу.