Седьмой день седьмого месяца

      Похороны давались тяжело. Даже для человека, который занимался организацией этого процесса далеко не в первый раз. Харуёси, проживший без трёх лет полвека, не понаслышке знал вкус утраты: на той стороне его давно ждали родители, погибший от собственной дурости младший брат и его первая супруга.        Последняя потеря вылилась практически в пятилетнюю депрессию и частично затворнический образ жизни, главной целью которого была работа. Будучи буквально затянутым во второй брак бойкой девчонкой, младшей его на двенадцать лет, он действительно думал, что в этот раз всё будет по-другому. В самых тайных мечтах Миура планировал беззубую старость где-то на солнечных берегах Окинавы, в окружении смуглых внуков и его слишком своевольной жёны.       Он рассчитывал, что смерть застанет его раньше, и именно супруга с дочерью повезёт его прах на место семейного захоронения в такой родной, но совсем позабытый Намимори. Теперь, после соблюдения всех этапов погребального обряда, Харуёси молча смотрел, как урну с останками опускают в семейный склеп.       Хару, держа его за руку, внимательно наблюдала за каждым движением смотрителя кладбища. Его маленький котёнок стойко держался, если не брать в расчёт ту ужасающую истерику. Вспоминая своего ребёнка, бьющего в конвульсиях на полу и дико орущего одно простое «нет», он до сих пор ощущал тот липкий страх и бессилье, которые полностью завладели ним. Но всё прекратилось так же неожиданно, как и началось. Ему не хотелось, чтобы она непосредственно участвовала в этом процессе, будучи десятилетней девочкой, но выбора не было — родственников с его стороны попросту не осталось, а родители покойной не смогли приехать, чему, будучи откровенным, Миура был даже рад.       У них никогда не было особо тёплых отношений. Толи этому послужила неудачная первая встреча, или довольно большая разница в возрасте с их дочерью, но всё же Миура подозревал, что главная причина стоит явно не за этим. Жизнь его супруги была полностью распланирована заботливыми родителями ещё за несколько лет до её появления на свет. И поначалу им даже удавалось следовать всем пунктам своего достаточно деспотичного плана. Но стоило ей начать покидать отчий дом — а как же без выезда в соседние префектуры профессионально заниматься спортом — свободолюбивый характер дал знать о себе. И впервые увидев её в полупустом лекционном зале, он сразу понял, что все поступки она совершает наперекор. Неважно, чему и как, главное — чтобы абсолютно по-другому. И даже их отношения были явным примером её отчаянного сопротивления этому миру.       Честно говоря, Харуёси никогда не считал себя хорошим человеком — жизнь с самого начала требовала от него решительных действий, которые слишком часто граничили с допустимыми нормами. А период, во время которого появилась эта взбалмошная девчонка, он никак не мог назвать счастливым. Будучи молодым тридцатилетним вдовцом, Миура спокойно принял правила игры «преподаватель совращает студентку», терпеливо ожидая, когда она вдоволь наиграется. Он старательно выстраивал допустимые нормы их поведения, чтобы ни в коем разе не преодолеть запретную черту, тем самым разрушив жизнь этому взрослому ребёнку. Ведь рано или поздно такое развлечение подойдёт к концу, а бороться с последствиями ему явно не хотелось. А пока он терпеливо ожидал окончания пародии на нормальные отношения, его будущая супруга постепенно заполняла собой каждый аспект его жизни. Стоило на порог уже их совместной квартиры заявиться разъярённым родителям, к нему наконец-то пришло осознание того, что всё же он умудрился упустить тот момент, когда мимолётная увлечённость стала ему полноценной семьёй.       Приезжая на родину своей жены, он каждый раз ощущал явное недовольство собой, их семьёй и отношениями в целом. Для них он так и оставался чужаком, который забрал и увёз их ребёнка, лишая всех точек контроля над ним. И на всех семейных сборах они никогда не упускали возможности хоть и завуалировано показать своё недовольство. Хару так же не снискала любви родственников по материнской линии — она была уж слишком похожая на отца, и слишком далеко, что лишало их возможности как-то влиять на неё. А смерть её матери явно не послужит поводом для обострения этого чувства.       Урна была установлена по всем правилам — всё закончилось. Вытирая уже порядочно мокрым платком вспотевший лоб, мужчина поудобней перехватил руку дочери и, рассеянно поблагодарив рабочего, направился к выходу. На кладбище, кроме их троицы, больше никого не было, что было не удивительно для этого времени года. Все же праздники. Запоздало пришла мысль, что за всеми этими хлопотами он так и не поздравил своего котёнка, а ей исполнилось уже целых десять лет. И он правда не знал, как поступить в этой ситуации: каждый приходящий на ум вариант казался до ужаса нелепым и карикатурным. Ужасно хотелось закурить, но возвращаться к такой пагубной привычке не было никакого смысла.       Скосив взгляд на дочь, которая полностью сосредоточилась на разглядывании неизвестного ей города, Харуёси решил, что обо всём подумает уже дома.

***

      С того момента мне не давала покоя одна простая мысль: если я попала в чужое тело, то какая вероятность того, что кто-то поселился в моём?       Я, в какой-то мере, была благодарна чему-то (или кому-то?) за ещё одну жизнь. Попадание в тело ребёнка, даже младенца, открывало предо мной просто невероятное количество возможностей, тем более я умудрилась действительно хорошо «попасть». С прошлым багажом знаний и опыта, добытыми непосильным трудом и кучей сбитых коленок, и нынешними благоприятными условиями — жизнью в одной из преуспевающих стран и чудной семьёй — я могла стать буквально любым человеком. И всё это поистине было прекрасным, если бы не тот факт, что я чертовски хотела обратно.       В своём мире мне наконец-то удалось достичь желаемого: у меня была блестящая карьера, любимый и бесконечно заботливый муж и вот-вот должна была родиться дочь. Точнее, она уже родилась и именно это стало причиной моей скоропостижной кончины. Судя по моим обрывочным воспоминаниям, я так и не смогла её поддержать, да и толком разглядеть мне тоже не удалось. Это было обидно, но тот факт, что, возможно, кто-то делает это сейчас, владея моим телом, вводил меня в состояние перманентного ужаса.       Да и моя роль в этом мире была крайне непонятна. В случайности и вторые шансы я не верю: всему должно быть объяснение и причина, а второго шанса я действительно не заслуживаю. По дороге к своим заветным целям я оставила не только сбитые коленки. Слишком уж много чего отдала ради своей идеальной жизни, а толком насладиться так и не успела.       Почему-то я стойко уверена в том, что если каким-то чудом мне удалось оказаться в чужом теле, то всё же существовала какая-то, хоть даже крайне мизерная, вероятность вернуться. Пускай не совсем в тот же момент, но хотя бы в свой мир. То, что я явно не находилась у «себя» было понятно: временной период был тот же, а некоторых исторических событий или изобретений просто не существовало.       Возможно, мне следовало просто убиться, а вдруг это бы действительно вернуло меня обратно? Но особо везучей я никогда не была — вся та куча купленных бесполезных лотерейных билетов служила этому подтверждениям — и пробовать как-то не шибко хотелось. Ведь смерть, а, точнее, то что следовало после неё, пугало меня всё так же. Я и могла попасть в следующее тело (не факт, что была бы по-прежнему человеком), в один из многочисленных загробных миров, если хоть одна из известных мне религий была права на тот счёт, или попросту бесследно раствориться. Проверять свои теории не хотелось.       Поэтому адекватным решением было оставаться здесь, попутно занимаясь поиском выхода из этой ситуации, ведь в теле ребёнка я была мало на что способна. Тем более я действительно была здесь необходима.       Господин Миура откровенно херово справлялся со смертью своей супруги. Он со всех сил пытался, но никак не получалось. По приезде в уже родной для меня Токио, мы старательно пытались наладить прежний жизненный устрой: всё так же бегали по утрам (но дома нас никто не встречал с чистыми полотенцами); всё так же совместно завтракали (очень сложно было не ставить ещё один комплект приборов); всё так же ходили вместе за покупками (хоть постоянно забывали что-то). У нас была много «всё так же», которые были совсем не такими.       Спустя несколько недель такой жизни всё стало только хуже. Мой отец старательно оберегал меня и выполнял роль сразу двоих родителей, тем самым отчаянно пытался отвлечься от собственных переживаний. Всё это доходило до крайней степени абсурда — мне даже не позволяли выполнять свои прежние обязанности по дому, а все мои попытки достучатся до него умело игнорировались. Мы вообще редко слышим кого-то, если действительно этого не хотим. И самое печальное, что такая тактика абсолютно не работала. Харуёси, наполнив свой день до отказа различными делами, всё больше утопал в собственных нереализованных эмоциях. Они требовали выхода наружу, а он старательно пытался заглушить их любыми доступными методами. Тем более что значительным ограничителем в его действиях служила я.       За весь этот период, я ни разу не видела с его стороны прямое переживание утраты — единственными признаками служили потускневшие глаза и тонкая паутина морщин, что непривычно обрамляли их. Ни в больнице, ни во время утомительной похоронной процессии, ни после он никак не показывал свою боль. И я прекрасно понимала, по его многочисленным косым взглядам, что делал он это именно ради меня. Поначалу, я слишком долго отходила от обрушившейся на меня информации, и, как бы это грубо ни прозвучало, смерть мамы не была значимой причиной. Она служила своеобразным катализатором для восстановления всех воспоминаний, а сам факт смерти не был неожиданным — такой исход был понятен ещё несколько месяцев назад. Миура и так жутко переживал, а резко накрывшая меня истерика (за какую мне по-прежнему было частично стыдно) только усугубила ситуацию. Он со всех сил старался уберечь меня, абсолютно забив на себя и свои потребности. Я, как ребёнок, за которого он нёс всю ответственность, ограничивала во многом.       И мы бы продолжили безуспешные попытки жизни по старой схеме, если бы не вылезла наружу его небольшая слабость. Я всё же сумела отвоевать некоторые мелочные обязанности по дому. Точнее, просто исполняла те, на которые у отца попросту не хватало сил. И одной из них был уход за растениями — они всегда нравились покойной, и я никак не могла позволить бесследно исчезнуть такой частице памяти о ней. Про несчастные вазоны часто забывают и в спокойные времена, а в такой переломный момент для нашей небольшой семьи и подавно.       В нашей квартире было много разной зелени, и каждая требовала определённого ухода. Было действительно сложно приноровиться, но спустя несколько неудачных экспериментов (во время которых все остались живы), всё начало получаться. Мой уход пошёл на пользу всем, за исключением одного балконного папоротника. Я перепробовала все методы, заранее тщательно подобранных со множества статей про садоводство, но бедняге становилось только хуже. Я долго не могла понять причину такого состояния, и даже хотела его уже попросту выкинуть, признав своё поражение в этой битве, если бы случайно не заметила в горшке окурок, старательно утрамбованный и засыпанный землёй.       Папоротник стал хранилищем для двадцати восьми улик папиной слабости. Ещё столько же были обнаруженные мной по всем закоулкам балкона. И именно эти, казалось бы, бесполезные остатки помогли все изменить.       Все перемены требуют определённых составляющих. Для этой мне понадобилось: несколько дней, чтобы вычислить примерное время отцовских перекуров; пара купюр, трепетно изъятых с и так крохотной заначки на будущее; и чистая вера в успех. Честно, я очень сомневалась, что ребёнку продадут пепельницу, но то ли японцы не лезут в чужие дела, то ли все переживания были лишь моей паранойей, но пепельницу удалось достать в первом же супермаркете. Мне даже помогли выбрать подходящую для балконов, и мило запаковали, не взяв за это ни йены.       Миура, сколько я себя помню, всегда читал мне сказки перед сном. У нас было много пёстрых книг с картинками, которые я могла разглядывать часами. Вся наша семья удобно устраивалась на моей кровати, и, нежась в теплых объятьях мамы, я засыпала под мелодичный голос отца. После похорон эта традиция прекратилась, но я помню особую любовь Харуёси к произведениям Льюиса Кэрролла. Вот и в стиле приключений Алисы на запакованной коробочке было выведено моим корявым почерком «Используй меня».       После ужина я оставила свёрток на подоконнике возле замученного вазона, и, сделав видимость глубокого сна, вслушивалась в каждый звук, проникающий в мою спальню вместе с полоской жёлтого света с приоткрытой двери. После шелеста обёрточной бумаги, я как можно тише покинула свою спальню, и сразу же была заключена в трепетные объятья.       В тот вечер, плавно перетекающий в ночь, каждый из нашей семьи сделал несколько открытий для себя. Отец, обнаружив пепельницу, осознал, что всё же я замечаю больше, чем он на это рассчитывал. Я — после горячих слёз на моей макушке — что он действительно стал родным человеком. И мы оба окончательно убедились в том, что пора что-то менять.

***

      С самого начала всё пошло совершенно не так. Внезапно изменившаяся погода нарушила все планы. В тот день, вопреки всем прогнозам, с самого утра начался проливной дождь, который продолжался и вечером. Хоть это и спасало от жуткой жары, но лишало любой возможности выбраться куда-то из дома более чем на час.       Это расстраивало Харуёси. Этот день должен был стать особенным для их новой семьи. Вообще, идея внести его в разряд «праздничных для семейства Миура» пришла абсолютно спонтанно — седьмое июля всегда было довольно трепетной датой, но открыто об этом они никогда не заявляли. Этот эпизод жизни, во время которого его котёнок наконец-то пошёл на поправку, постоянно хранился в памяти. День рождения дочери так и остался не отпразднованным — события, что произошли перед этим днём навсегда окрасили его в траурный. Поэтому было решено, перенести празднование именин на июль. Хару эта идея пришлась по душе, ведь совмещать поминки и день появления на свет было ещё тем оксимороном.       Да и это нововведение было не первым — за последний месяц они конкретно изменили свой жизненный устрой. Поменяли график, сделали перестановку в квартире, наняли домработницу и начали проводить время вместе. Последнее особенно помогало — на место бесполезным сейчас вымученным завтракам пришли вечера, наполненные совместными поездками, разговорами, играми, просмотрами фильмов и ещё много чем.       Но находится в квартире по-прежнему было неуютно хоть они старательно отвлекали себя, но всё в ней напоминало о погибшей. И именно поэтому мужчина с дочерью старались проводить в ней как можно меньше времени. Сегодня они вообще должны были появиться там лишь вечером, но погода внесла свои коррективы.       Нет, это не помешало наполнить этот день приятными воспоминаниями. Вот и сейчас Харуёси проигрывал дочке очередную партию в пресловутую «Монополию» и испытывал при этом высшую степень удовольствия. Будучи по самые уши в воображаемых долгах, он внимательно следил за сосредоточенной дочерью и был благодарен супруге за её рождение. Стоило Хару выкупить у него последнюю собственность, часы аккурат пробили полночь. — Всё, мой великий предприниматель, пора ложиться спать, — произнёс отец, разменная от многочасового сидения затёкшую спину. — Прячь своё имущество в коробку и помоги мне здесь убрать, а то завтра Сато-сан до вечера не управится.       Он, конечно же, преувеличивал, нужно было лишь расставить по местам игрушки, поправить развороченный диван и спрятать остатки торта, который они бессовестно ели ложками прямо из упаковки. — Слушаюсь, — аккуратно сортируя настольные карты и забирая прочие игрушки, отозвалась Хару. — Только я ведь не виновата, что отоо-сан совершенно не умеет играть! — донеслось до него несколько минут спустя с другой комнаты. — Против такого игрока я полностью бессилен, — в той же манере ответил Харуёси, вымывая от липкого крема ложки и пряча стаканы в сервант.       С уборкой закончили быстро, и он принялся обустраивать себе спальное место в гостиной — ночевать в спальне он никак не мог себя заставить. По дороге к комоду за постельным бельём, господин Миура наткнулся на сидящую прямо на полу дочь. Она умостилась возле шкафа в прихожей, полностью увлечённая рассматриванием его школьного альбома. Коробки с настольными играми лежали возле. — Котёнок, ты чего здесь? Тебе надо было лечь спать еще несколько часов назад, — удивился мужчина, снимая с головы девочки заколки. — Еще несколько минут и ты точно утром вовремя не проснешься. — Я думала, что ты в Токио учился, — буркнула Хару, полностью увлеченная рассматриванием изображения молодого папы. — Не совсем, — отец опустился перед дочерью на колени и, забрав альбом, продолжил рассказ. — Сюда я уже приехал после школы, до этого я жил в Намимори и этот альбом сделан именно там. Я тогда в клубе журналистики был, видишь? — он указывал на первую фотографию, сделанную в клубной комнате. — А это там, — она неловко замялась, но после паузы продолжила, — куда мы ездили весной? — Да, а что? — Харуёси внимательно следил за реакцией своей дочери, прежде чем спросить следующее. — Тебе там понравилось? — Ну, всё же лучше, — и она резко оборвалась так и недоговорив, но всё же перевела взгляд от альбома на него. — Чем тут. Я прав? — отец взял на себя смелость продолжить и, кажется, правильно угадал ход её мыслей. — Угу, — согласившись, Хару встала. — Здесь как-то неуютно. Всё напоминает о ней, — резко продолжила, попутно расставляя коробки с играми на полки.       И буквально в один момент в голове старшего Миуры всё сложилось. Идея была предельно проста, но требовала большей подготовки для своей реализации. Судорожно подсчитывая и вспоминая все возможности, он задал последний, но такой важный для них вопрос: — Котёнок, ты будешь не против, если мы переедем отсюда? Даже в тот самый Намимори?       И ему не нужен был ответ — по сияющему лицу дочери и так было всё понятно.