***
Японские женщины просто идеальные жёны. Или, по крайней мере, пытаются ими быть. Конечно, я всё-таки преувеличиваю и обобщаю, но, что в прошлой жизни, что в этой, все знакомые японки, связавшие себя узами брака с целью построить образцовую семью, преуспевали абсолютно во всём. У них в домах всегда было чисто, пахло свежей едой, дети были воспитаны, а мужей они встречали с особым радушием и готовностью выслушать и поддержать в случае чего. Такой была и моя новая мама, которая всю жизнь прожила ради нас с отцом, даже в своём маниакальном стремлении наверстать собственные упущенные возможности посредством меня. Мать Сасагавы также старалась обеспечивать своих детей всем необходим и стремилась создать образ полноценной семьи, хоть и с вечно пустующим отцовским местом из-за работы. Но самой идеальной женщиной неожиданно оказалась Савада-сан. Она была живым воплощением слова «мама» — её так хотелось называть с первых секунд нашего сумбурного знакомства, когда Тсуна практически приволок полуживых нас с котом на порог дома. Она не развела никакой паники, а мягко провела в ванную, помогла раздеться и обработала раны после купания. Подробности происшествия она узнала гораздо позже, когда все были приведены в относительный порядок. Нана не давила, а проявляла готовность слушать и слышать, побуждая рассказывать всё в мелких деталях, и, что самое главное, не осуждала, а искренне сопереживала и поддерживала. Конечно, Тсунаёши говорил больше и вёл себя более открыто и спокойно, чем привычно. За ними было приятно наблюдать — мальчик ещё не успел отдалиться от матери, испытывая чувство подростковой неловкости из-за близости с родителями, а женщина любила своё дитя, даря ему всю ту теплоту и поддержу, на которую была способна. Честно сказать, Нану можно было назвать женщиной с большой натяжкой, куда более она походила на молодую девушку: на вид ей не было даже тридцати. Савада-сан казалась ещё совсем девчонкой, которую легко можно будет перепутать со старшей сестрой моего друга через несколько лет. Но даже в столь юном возрасте она была удивительно спокойной, обладая той самой пресловутой женской чуткостью. Правда, в её поведении проскальзывали огонь юношеской мечтательности и романтизма, присущие всем девушкам до определённого переломного момента. Она сама вызвалась позвонить Харуёси и объяснить всю ситуацию, благо, что номер я знала на память, ведь мобильник остался где-то в водах безымянной реки города Намимори. Разговор был достаточно коротким и оборванным — это было понятно по коротким гудкам, что возникли сразу же после продиктованного адреса. Динамик домашнего телефона семьи Савада был громкий — я слышала всё, упираясь спиной в тонкую перегородку между комнатами. А пока мы ждали приезда моего отца в уютной гостиной, окна которой выходили на небольшой задний двор, Нана вызвалась приготовить чай, что даже после горячего мисо супа было очень кстати. Тсуна старательно кутался в цветастый плед с забавным узором, и сейчас трудно было представить, что этот тощий парнишка спас меня. Несмотря на самую что ни на есть приятную атмосферу, чувствовала я себя паршиво. Нам несказанно повезло, что мы отделались лишь лёгкими ушибами, ведь вся эта ситуация могла завершиться совершенно по-другому, не прояви Савада феноменальную для него храбрость. Такого необдуманного поступка я ожидала скорее от Рёхея — вот он всегда прыгал в омут с головой, пытаясь защитить близких ему людей. Чего стоит только та жуткая история его разборок с бандой ребят постарше из-за Киоко. А Тсунаёши… Он был тихим и в какой-то степени трусливым и, по своему опыту, могу сказать, что такие люди редко вляпываются во что-то серьёзное, проживая спокойную и размеренную жизнь. Но то ли я стала за такой короткий период для него настолько важна, то ли всё же моё мнение было ошибочным, ведь Тсуна упорно преследовал меня и полуживое животное, пока мы барахтались в бурлящем потоке грязной воды, аж до того момента, как течение немного успокоилось, позволяя вытащить две полуживые тушки на берег. В определённый момент возникло стойкое ощущение неизбежной смерти. Не удавалось нормально вдохнуть — вместе с воздухом я давилась мутной водой, кот намертво вцепился в моё плече, пытаясь как-то уцелеть в этой неразберихе, а шансы на спасение таяли с каждой минутой. И тогда чувство злости на саму себя вылилось в бесцельное размахивании конечностями, которое только усугубляло моё положение. Сил держаться на воде не оставалось, дышать становилось только сложнее, а потом всё закончилось. Мне никак не удаётся вспомнить сам момент спасения, ведь очнулась уже после неумелых попыток привести меня в чувства. Тогда я смирилась, что так нелепо упустила шанс на вторую жизнь и даже на какую-то иллюзорную надежду вернутся к себе, пока Тсуна непостижимым образом умудрился вытащить нас на берег. Почему-то казалось, что он вообще остался где-то на мосту, а не преследовал нас всё это время. Потом мы ещё долго пытались найти в себе силы вернуться домой — меня тошнило речной водой ещё добрых полчаса, пока Савада лежал в позе звезды на разогретых бетонных плитах. Ноги толком не слушались и Тсуне пришлось придерживать меня всю дорогу к дому. Тогда я впервые пожалела, что улицы Намимори настолько пустынны — к нам так никто и не подошёл, чтобы банально помочь и выяснить, что такое произошло. Чёрный клубок шерсти на моих коленях чихнул, и мы синхронно вздрогнули с Тсунаёши. Видимо, не только я занималась самокопанием. Всё происходило слишком стремительно, так что не было времени поразмыслить над причиной тех или иных действий. Я пересеклась с рассеянным взглядом парня и стало стыдно — он рисковал своей жизнью ради меня, хоть вполне мог побежать за помощью взрослых, что значительно убавляло шансы на моё выживание. Тсуна вздохнул и поудобней откинулся на диван, тем самым перерывая зрительный контакт. Нана делала чай подозрительно долго, явно предоставляя нам возможность побыть наедине и разобраться, но мне никак не удавалось подобрать слова, чтобы выразить всю ту кучу эмоций, что я ощущала в данный момент. Моя шея стала стремительно покрываться красными пятнами, казалось, что удалось преодолеть крайний порог смущения, хоть куда уже больше. Я переложила протестующего кота на диван, но он сразу же попытался залезть обратно. После некой возни, кот (а это точно был кот по всем внушительным признакам) всё же занял свою первоначальную позицию, бережно вылизывая ушибленную лапу, которая совершенно его не слушалась. Казалось, что задняя конечность держится лишь благодаря сухожилью и коже, а большее выяснить мы не могли, так как животное бережно охраняло её от любых поползновений. Откладывать разговор мне не позволяла собственная совесть — обговорить всё надо было при первой же возможности, которую так любезно нам предоставила мама Тсуны. Первая волна эмоций, вовремя которой я бессвязно извинялась перед своим другом, уже отступила, так что теперь надо было внести конкретику в наш диалог. Конечно, мы могли бы продолжить молчание, ведь так было удобней. Делать вид, что всё в порядке и всё произошедшие никоим образом не повлияло на нас. И это была бы достаточно привлекательная, но всё же ложь. — Ей, — он приоткрыл глаза, уставившись на меня в немом вопросе. — Прости меня пожалуйста, из-за меня ты влез во всё это. «Всё это» было очерченное непонятными движениями рук в воздухе, что наверняка со стороны выглядело более чем забавно. — Всё, нормально, честно. — Тсуна откинул ещё влажную чёлку со лба, и, подперев голову рукой, продолжил. — Не смотри на меня так, я реально в порядке. Это всего лишь ушибы, так что давай не начинать… И начало разговора вроде даже было конструктивно, но потом обоих как будто прорвало. Мы спорили в попытке отстоять свою точку зрение и делали это слишком экспрессивно, из-за чего постоянно перебивали друг друга, не предоставляя возможности договорить: — Но если бы с тобой что-то… — Я не мог не побежать за вами… — А если бы ты погиб? Ты только представь… — Нет, Хару, — хоть моё сознание было затуманенное из-за пережитого потрясения, но я была готова поклясться всем чем угодно, что на мгновение глаза Савады блеснули оранжевым пламенем. Савада резко перебил меня, и весь его настрои буквально заставлял закрыть свой рот и внимательно выслушать. — Мы же друзья, верно? А они должны друг другу помогать, без этого никак. И как бы мне было потом, ну, зная, что я даже не попытался тебе помочь… С каждым следующим словом Тсунаёши расплывался передо мной. Его силуэт становился всё менее чётким, а слова долетали ко мне словно через ватную подушку. Первые соленые капли упали прямо на кота, что заставило его вопросительно поднять морду и уткнуться мне в соленый подбородок. Я уже не видела друга, лишь почувствовала, как под Савадой прогнулся диван, а его костлявые руки аккуратно прижали моё тело к себе. Его подбородок разместился на моей макушке, из-за чего я выдыхала горячий воздух в ключицы парню, попутно размазывая слёзы по чистой футболке. Было хорошо. Настолько комфортно, что я опять начала извиняться за причинённые неудобства. — Давай ты меня просто поблагодаришь, — фыркнул он, высвобождая руку, чтобы погладить животное, что сразу отозвалось на ласку урчанием. — А не будешь уже в тысячный раз извиняться за эти три часа. — Спасибо, Тсунаёши-кун, — от такого обращения по телу парня прошла дрожь, но он быстро взял себя в руки, хоть его щёки рекордно быстро покраснели. — Спасибо за всё. — Обращайся, Хару-тян. Он так и остался сидеть рядом на диване, но немного переместился, так что мы теперь касались друг друга плечами. Поначалу мы ещё пытались говорить на отстранённые темы: про кота, предстоящую учёбу и героев нашего любимого «Покемона», но от тепла чужого тела под боком и всех переживаний меня разморило, и нить разговора остаточно запуталась. Перед тем как окончательно уснуть я ощутила, как голова Савады прижалась к моей.***
За тонкой перегородкой матовых сёдзи виднелись силуэты, и доносились приглушённые детские голоса. Нужно было лишь немного поднапрячь слух, чтобы уловить каждую деталь разговора. И в любой другой ситуации Нана стала бы бороться с присущим ей любопытством подслушать, но сейчас ей было попросту не до этого. Нужно было успокоиться. Оглядываясь назад, она точно могла сказать, что эту фразу повторяла себе запредельно часто в последние пять лет. Тсунаеши был сложным ребёнком. Точнее, не сам мальчик, а с ним было сложно — он был уже другой и какой-то неправильный — не о таком сыне она фантазировала, будучи молоденькой девушкой. Женщина честно пыталась стать, по её мнению, правильной матерью, которой положено любить, оберегать и направлять своё дитя. И если с первым проблем особо не возникало — она обладала чудеснейшим даром любить абсолютно всех и каждого за сам факт существования, то с остальными пунктами были большие трудности. Всё-таки она оказалась неготовой. Нана старалась не о чем не жалеть, а просто наслаждаться даже самыми мелкими моментами. Но в очередной раз ложась в пустую холодную кровать после тяжёлого дня, или переживая стрессовую ситуацию, как сегодня, эти неприятные мысли навязчиво возникали — не так она представляла свою жизнь. Ещё в далёкой юности, которая пролетела из-за её таких нелепых сейчас желаний в один миг, Нана всегда мечтала покинуть этот треклятый город и путешествовать по всему миру. Ей было здесь тесно, и она, не стесняясь, обсуждала свои планы после выпуска со школы с одноклассниками. В ней играл юношеский азарт и упёртость, которые только придавали ей сил и веру в свою такую манящую идею. И у неё даже получилось! Несмотря на осуждения её школьных приятелей и просьбы уже старенькой матери не уезжать далеко, девушка успешно сдала выпускные экзамены и получила стипендию в желанном Киотском университете. Правда, политология оказалась не такой занимательной наукой, как ей казалось раньше, но это не мешало ей наслаждаться новым укладом своей уже самостоятельной жизни. Мелочные проблемы в общежитии и на учёбе, студенческие вечеринки, знакомство с парнями и даже подработка в одном традиционном ресторане — всё это захватило девушку в какой-то невозможно бешеный ритм, что даже не оставалось времени на прошлых знакомых. Из-за этого старые товарищи стали растворяться, а сама Нана даже не была против, ведь они освобождали место для новых, таких интересных и манящих людей. А короткая поездка на несколько дней в родной город после первого курса была насквозь пропитана пустынным ощущением чуждости всего старого. Трезво оценивая своё прошлое и самое перспективное будущее, Нана честно могла сказать, если бы кто-то посмел спросить её об этом, то тот период был самым лучшим, пускай и достаточно коротким. Ведь такой страшно активной и опьяняющей студенческой жизнью ей удалось насладиться ещё несколько месяцев, пока мама не оказалась с инсультом в больнице. И как бы девушка ни пыталась отказаться от своего прошлого, оно всё же сумело её нагнать, безоговорочно меняя будущее. Заявление и оформление академического отпуска, который так и не будет закрыт, заняло немного времени — было даже смешно смотреть на то, как быстро рушатся её мечты. А вместо них приходит убогая комнатушка на окраине города, извечная толкотня в метро и душные ночные смены в том самом ресторане, который поначалу казался таким милым, но в итоге оказался обычным баром для туристов с мнимым налётом японских традиций. И каждый вечер натягивая вместе с дешёвой синтетической юкатой дежурную улыбку, Нане оставалось только мечта о скорейшем выздоровлении матери (иногда даже о её смерти), выплате всех накопившихся за время лечения долгов и восстановлении на учёбе. Но даже у самого заветного желания есть свой срок исполнения, и когда за полгода совершенно не наблюдается положительных сдвигов, а только возрастает количество оповещений о прострочености платежей по счётам, она практически сдаётся. И лишь украдкой надеется на пусть и маленькое, но чудо. И таким чудом оказывается светловолосый молодой мужчина с ослепительной улыбкой, что так часто стал заглядывать к ним в бар. Он оставляет щедрые чаевые, ведет себя крайне культурно и уважительно, и всегда высматривает её. Такое внимание, конечно же, льстит, но не более, чтобы там не навыдумывали другие официантки, девушка не собирается нарушать устав заведения и флиртовать с клиентами. Тем более отсутствие свободного времени и сил способствуют такой отстранённости. И Нане ничего бы не стоило продолжить игнорировать такой открытый интерес к себе, как-никак бывшей красавице школы не привыкать, пока он не спасает её от сильно буйных клиентов в конце смены. И девушка, что всегда была по своей сути достаточно романтической натурой, обрабатывая разбитую губу в узкой подсобке, всё же сдаётся. Первый поцелуй с Иемитсу был абсолютно дурманящий на вкус. Он отдавал дешёвым местным саке и табаком, а после оставался металлическим привкусом крови. И вся их совместная жизнь была такая же. Сначала Нана чувствовала себя героиней какой-то девичьей манги или даже своеобразной Золушкой: мужчина окружает её заботой и лаской, бессовестно балует дорогими подарками и всячески опекает. Через месяц отношений Нана представляет его матери, а ещё через один — переезжает к нему в уютную квартиру. Жизнь налаживается, ведь вместо изнурительных рабочих смен Нана занимается домашними хлопотами и даже собирается возвращаться на учёбу, пускай и на заочное. А Иемитсу оказывается самым потрясающим мужчиной. С ним хорошо, и ей кажется, что это вполне взаимно. Ей нравится просыпаться раньше и подолгу рассматривать такие непривычные для востока черты лица. Готовить традиционный завтрак и заниматься стиркой бесконечного запаса мужских рубашек, украдкой вдыхая его запах перед погрузкой в стиральную машину. Подолгу разговаривать про всякие пустяки и гулять в различных уголках города. А ещё их занятие любовью — Нана называет это только так, ведь на обычный секс это совершено не похоже — Иемитсу любит её долго и до остаточной дрожи приятно, что даже возникает странное ощущение того, что он знает тело девушки намного лучше, чем она сама. Ей вообще много чего нравится, и она честно считает, что этого вполне достаточно, чтобы полюбить. Нана живёт в такой сказке и надеется только на лучшее: маму выписывают на реабилитацию, и они увозят её в реабилитационный центр, который совсем недалеко от Киото. Мужчина платит за всё сам, даже запрещает заикаться о деньгах. Потом, женщина украдкой сжимает руку дочери и даёт своё благословение, пока Иемитсу уточняет все детали, и Нана сразу же покрывается красными пятнами смущения, но остаётся довольной, ведь для неё всё же было важно получить одобрение. Вечером они обсуждают планы — бытовые мелочи, путешествия, покупку жилья и он впервые заговаривает о свадьбе. И та маленькая девочка, что после ухода отца из семьи была старательно спрятана куда-то глубоко, искренне радуется. Нана понимала, что они и так делят быт на двоих, что делает их фактически семьёй, но это в любой момент могло прекратиться — они ничем не связаны кроме чувств и пустых обещаний. Такой брак был у её родителей: уже взрослых и, казалось, осмысленных людей. Она плохо помнит своего папу, но зато вечная усталость матери, её постоянные ученики с дополнительных занятий и горевший до глубокой ночи свет в гостиной — знак того, что проверка тетрадей ещё незаконченна — навсегда останутся с ней. И когда перед ней оказывается аккуратная коробочка с тонким золотым кольцом, что немного великовато ей, Нана дрожащим от слёз голосом соглашается, обещая себе приложить все усилия для того, чтобы их жизнь с Иемитсу была ничем не похожа на родительскую. Сейчас она понимает, что всё же где-то просчиталась, ведь единственное их различие — это всё же финансовая помощь от её мужа и то до сих пор большое кольцо на пальце, как символ семьи, которой фактически нет и, стоит признать, не было. Но пока что не время для сожалений. Нана хлопочет над приготовлениями к скромной свадьбе, которая получалась фактически односторонней — у Иемитсу не было родственников и особо много друзей в Японии. Красивая дата в конце января была назначена, платье тоже уже сшито, а отдельный, пусть и небольшой зал в гостинице забронирован. Они даже нехтуют японскими традициями и над всей подготовкой к Новому году хлопочет мужчина. Первое января они встречают в сонной дымке, долго нежась в постели и наслаждаясь друг другом. Пока в квартире не раздаётся тревожный звонок и уставший голос дежурной медсестры сухо сообщает: мать увезли в реанимацию, у неё произошло кровоизлияние в мозг, приезжайте как можно скорее. Они срываются и долго пробираются через загруженный весёлыми людьми город, а потом проводят ещё несколько дней в больнице, пока её единственная родственница не умирает. Нана чувствует себя разбитой и до невозможности усталой, а у Иемитсу возникают проблемы на работе, так что он пропадает целыми днями. Похороны проходят одиноко, мужчина так и не смог отпросится, и забирая горшок с прахом такой дорогой её сердцу женщины, она не выдерживает. Нана долго ревёт в ближайшем парке, пока совсем не темнеет. Возвращаясь домой, она уже предчувствует взбучку от перепуганного её пропажей парня, но квартира оказывается пустой. Иемитсу появляется лишь на третий день — уставший и с огромным букетом её любимых цветов. Он долго извиняется и сетует на начальника, пока целует обиженную девушку. Тогда всё же стоило обратить внимание на то, что она оказалась в практически полном неведеньи относительно того, с кем она уже как полгода живёт. Но это казалось таким пустым, ведь подумаешь, ей попросту даже не было куда и кому позвонить. Она теряется в серой пресности однообразных дней. Ужин всё чаще остаётся нетронутым, а тщательно выглаженные мужские рубашки мнутся в дорожной сумке — Нана не злится на такое вынужденное одиночество, а только уверяет себя, что именно оно ей и нужно. Время течёт вязкой чернильной субстанцией, обволакивая и пачкая уже и так надколотые весы взаимопонимания. Свадьба, точнее какая-то нелепая пародия на неё, проходит как дешёвое уличное выступление — аляповато и впопыхах. Не было ни гостей, ни ощущения праздника, а только убогая церемония росписи и дурацкая фотография, где она вся неимоверно красивая и воздушная в свадебном платье, а Иемитцу — в рабочем оранжевом комбинезоне с киркой наперевес, расплывается яркой кляксой на глянцевой бумаге. И так сразу не определишь, кто с них выглядит более карикатурно. Нана потом долго плачет в пустой квартире, сидя прямо на холодном кафеле и уплетая жирный бисквитный торт. А свадебная фотокарточка будет благополучно запрятана вместе с платьем в самый тёмный угол шкафа. Но девушка не обижается, просто уже физически на это её не хватает, поэтому окончательно забивает и решает заняться своей жизнью. Процесс восстановления на учёбе был не из лёгких — слишком уж многое пропустила — поэтому вечера она проводит за узким кухонным столом, в окружении книг, что, до предательской солёной влаги на глазах, напоминает о детстве и главное — о маме. Иемитсу в это время появляется яркими вспышками зимнего солнца — только завораживает своим мнимым присутствием, а после быстро исчезает. К концу февраля становится совсем туго — поясница постоянно ноет, а голова кружится от накопившегося недосыпа. Но все её усилия оправдываются — зачёты и экзамены удалось сдать с первого раза, и она, как раньше, выбрасывает вместе с толпой таких же отчаянных студентов кипу ненужных уже конспектов из окна университета. Девушке так весело и легко, что она задорно шутит со своими одногруппниками и абсолютно не думает о том, что будет потом. Весь оставшийся февраль проходит в приятном ожидании нового учебного года, да и муж стал чаще появляться дома. Наступил период затишья перед очередным водоворотом событий университетской жизни, и девушка старается как следует отдохнуть, ведь её организм был истощён до придела: чувство усталости даже после десятичасового сна не проходит, из-за чего целый день клонит в сон. Она больше времени проводит дома, как старая ленивая кошка, что греет бока на удобном диване, редко прерываясь на приёмы пищи. Только к концу каникул как-то сумела опомниться и потратить весь день в торговом центре, подбирая новую одежду. Первый учебный день начинается горьким привкусом желчи во рту и спазмами над унитазом в холодной ванне, но даже это не смогло испортить приятное предвкушение. Она старательно приводит себя в порядок, нанося чуть больше румян на бледные щёки, и, целуя ещё сонного Иемитсу, выходит на утопающую в розовом улицу. Идти легко и приятно, воздух отдаёт сладостью, отчего даже лёгкое головокружение как-то сглаживается. Нана легко спускается в оживлённое метро и привычным движением прилаживает пропуск, позволяя плотному течению толпы подхватить себя. Она ловко маневрирует и просачивается в и так забитый до отказа вагон. В метро душно и спёртый воздух возвращает неприятные отголоски ранешней тошноты, но девушка держится и отсчитывает станции, как своеобразную точку контроля. На третьей становится совсем дурно — тело покрывает липкий холодный пот, из-за чего лёгкая блузка неприятно липнет к лопаткам, а перед глазами маячит рой цветных точек. Она терпит из последних сил и с невиданной ранее агрессией пропихивается к выходу. Свежий воздух приводит в чувство и отрезвляет, она спешно двигается в сторону университета, но всё-таки не доходит — теряет сознание в нескольких метрах от корпуса. Очнувшись в такой уже ненавистной для неё больнице, Нана почему-то знает в чём причина. В ожидании мужа в защитном жесте кладёт ладонь на ещё совсем по-девичьи впалый живот, заполняясь противоречивыми мыслями и ощущениями. Нана дурой не была и всегда с особым энтузиазмом относилась к теме планирования семьи и контрацепции. В её миленькой сумочке всегда находилось место для нескольких блестящих квадратиков, которые безоговорочно использовались в нужной ситуации. И не сказать, что она как-то не любила детей, наоборот — в школьные года ей даже довелось подрабатывать няней, но всё должно быть вовремя. И если строго рассудить, то момент был достаточно подходящий: она замужем за мужчиной, которого любит и это вполне взаимно, у них есть деньги и своё жильё, так что дети были лишь вопросом времени. Но Нана чувствует себя обманутой, как ребёнок, что под яркой обёрткой находит совершенно не тот подарок, который страстно желал к Рождеству. Ей только девятнадцать, и она сама ещё толком не знает себя, чтобы воспитывать кого-то другого. Она неприятно сутулится под пытливым взглядом врача, что сухо расспрашивает её о всяких деталях личной жизни, а молодая медсестричка под диктовку привычно заполняет бланк, и вопрос про прерывание беременности действует не хуже нашатыря — все сомнения сразу же улетучиваются. Пускай ощущения готовности к материнству ещё нет, но не так её воспитывали, да и как потом объяснить всё Иемитсу. А Нана всегда была сообразительной девочкой, что не удавалось ей сразу, то путём потраченных усилий достигалось, так что тонкости родительского дела ещё познаёт. Её муж приносит пышный букет жёлтых тюльпанов, и долго кружит её под крики санитаров в приёмном покое. И его радость вместе с запахом весенних цветов проникают в неё, пряча тревогу и сомнения до подходящего момента. В больнице Нана встречает жаркое лето, зачитываясь литературой по воспитанию. Хрупкое тело нужно было поддержать, так что ей пришлось остаться на сохранении, но это даже хорошо. В компании таких же молоденьких девушек она чувствует себя увереннее и лучше, хоть и без странностей, вызванных её положением, не обошлось. Иемитсу приходит через день, каждый раз задаривая её цветами и несколькими банками консервированного тунца — и Нана буквально плачет от удовольствия в процессе его поедания. А потом была выписка и неожиданные новости о переезде, хотя Нана так и не смогла добиться чёткого ответа почему именно этот город. И как же ей было сложно после всех тех громких слов возвращаться в Намимори! Ловить на себе насмешливые взгляды знакомых и слышать перешёптывания за спиной. Но даже тогда ещё совсем девушка старалась держаться, ведь всё было прекрасно: пускай и не все её мечты сбылись, зато у неё прекрасный красавец-муж, который вполне обеспечивает их, уютный домик в хорошем районе, в отличие от старой родительской квартиры на окраине, где она может быть полноправной хозяйкой и скоро появиться уже долгожданный сын. Тсуна родился четырнадцатого октября, а уже двадцатого Иемитсу впервые уехал в длительную командировку на целых полгода. И она старается, чтобы их красивая внешняя картинка не развалилась: посвящает себя и всё своё время сыну и домашним делам. И позже, после пропажи мужа на бесконечно долгие года, Нана научится справляться практически совсем в одиночку. Но честно сказать, готовить у неё получается куда лучше, чем воспитывать. Тсунаёши мало чего взял от отца, он всё же больше походил на мать, а ещё больше на дедушку, чей образ практически стёрся из её головы, своим характером и даже повадками. И если в случае женщины — одной из самых симпатичных девушек школы — это служило приятным дополнением к образу, то мальчик от этого только страдает. Нана видит, насколько мягкий и застенчивый её ребёнок, что буквально прогибается под всё и всех. Он слишком добрый и преданный, и окружающий мир буквально сжирает его, перекраивая себе под стать. И боги, она пыталась с этим что-то сделать — водила Тсуну по разным секциям, проводила воспитательные беседы, но всё было впустую. Итак Нана даже не поняла, когда именно за её сыном закрепилось ужаснейшее прозвище, которое даже мысленно она не смела повторять. Винить было в этом некого, хоть очень-то и хотелось. Поэтому перелаживать все оплошности в воспитании ребёнка, небезосновательно конечно, она принялась на своего горе-мужа. Об Иемитсу напоминает лишь несколько совместных фотографий, спрятанные в шкафу забытые вещи и банковский счёт, на который регулярно приходят отчисления. Слишком большие отчисления, для просто рабочего. И Нане некуда пожаловаться — контактный номер уже давно не обслуживается, а та байка для Тсуны, которую он придумал перед отъездом всё больше кажется ей правдивой. Ведь с каждой его командировкой она понимает, что абсолютно ничего не знает о нём. Это страшно — делить свою жизнь с абсолютным незнакомцем. Информации о её муже в свободном доступе нет, а найти что-то более существенное, воспользовавшись старыми университетскими связями, она не решается — так будет проще обманывать себя. Поэтому Нана планирует получить хоть какую-то независимость от мужа, но наличие ребёнка всё усложняет, да и не только оно: страхи за жизнь и мнимые предрассудки, вместе со лживыми сплетнями, что просачиваются через пустые улыбки бывших знакомых, давят. В период глубокого отчаяния, Нана обещает себе, что всё изменит, нужно лишь дождаться завтра. Но только заветное «завтра» так и не наступило. Поэтому Нана старательно улыбается и пытается помочь Тсунаеши, что с каждым годом всё больше и больше закрывается в свой панцирь неудачника. И стоило её ребёнку завести первых друзей, из-за чего пострадала добрая половина посуды в мойке — так женщина распереживалась, когда узнала — он приходит домой мокрый и вымотанный, с полуживой девочкой и драным котом наперевес. И в этот момент Нана абсолютно теряется — ей хочется кричать и визжать, причитать и ругать этих двоих, а ещё больше — сбежать, но всё это меркнет перёд широко распахнутыми глазами сына, который без раздумий отправился к ней. Тсуна ей доверяет, и это хрупкое чувство моментально отрезвляет от всех тех переживаний, заставляя собраться и помочь пострадавшим. Казалось, что в каждой матери заложен автопилот — другого объяснения тем выверенным и плавным действиям Наны в такой ситуации нет. Она помогает детям справиться с пережившим, тактично слушая и искренне сожалея о случившемся. Её распирает приятное, до селя смутно известное, чувство гордости за своего сына. А ещё эти странные взаимодействия между ребятами её забавляют. Нана немало слышала об этой девочке, да и её фамилия кажется знакомой. Но стоило ей переговорить с неожиданно резким отцом и скрыться на кухне — её накрывает истерика. Понимание всей серьёзности произошедшей ситуации заставляет Нану дрожать, из-за чего ей пришлось вцепиться в раковину, чтобы сохранить хоть какое-то равновесие. Множество дурацких мыслей роем трупных мух жужжат в голове, и образ бескровного и набухшего от речной воды тела её сына навязчиво маячит перед глазами. Накрывающий приступ паники прекращается со звуком дверного звонка, Нана вытирает сухой салфеткой покрасневшие глаза и пытается развязать дурацкий кухонный фартук, но из-за тремора у неё так и не получилось. Её неловкие копошения равны терпению отца Хару — следующая трель дверного звонка застаёт её уже у порога. Через открытую дверь неприятно тянет летней духотой, а неестественно бледный мужчина, наплевав на все нормы приличия, проходит вскользь неё и теряется в прихожей, неловко замирая на месте. — Простите, — он также стремительно возвращается к входной двери и методично снимает уличную обувь, втискивая ногу в домашние тапочки её мужа, которые сам и достаёт с дальней полки шкафа. — Это всё от нервов. Меня зовут Миура Харуёси, и я отец Хару. Вы мне звонили буквально пятнадцать минут назад, и я хочу знать где моя дочь, и в каком состоянии. Голос господина Миура, теперь она знает, как его зовут, наполнен тревогой и опустошённостью, и Нана не знает, что именно ей следует сказать. Он нетерпеливо осматривает коридор, привлекаясь тёплым светом с гостиной, следует ему, как и любое ночное существо. Нана всё молчит, подбирает правильные слова, лишь кивает на немой вопрос-догадку о нахождении его ребёнка. Она идёт за ним такой же тенью — тысяча вариаций комбинации слов проноситься в её голове, но всё не то. Под натиском мужской руки давно заедавшие панели сёдзи неприятно скрипят — Савада морщится от этого звука. Но мужчина не проходит в залитую желтоватым светом ламп комнату, он так и стоит на пороге, рассматривая тот непонятный клубок, что образовался из тел их детей: они спят, плотно укутавшись в плед, согретые теплом друг друга. И почему-то от увиденного Нане становится также тепло и спокойно — она наконец-то приходит в себя, протискивается в гостиную и гасит основной свет, оставляя гореть лишь настольную лампу. Миура-сан продолжает также неотрывно следить за частично скрытым под махровой тканью лицом дочери, и постепенно расслабляется: проступающие на шее жилы прячутся, а суровые борозды на лице разлаживаться. Ей удаётся плавно увести мужчину на кухню и всё ещё ватным языком предложить чай, но в итоге она варит необходимый сейчас кофе. Горячая кружка в руках придаёт уверенности — Нана плотно сжимает её, пока пересказывает историю произошедшего, стараясь опустит собственные эмоциональные окраски. Харуёси внимательно слушает, неотрывно смотря прямо на неё, что немного смущает. Кофе он выпивает за пару глотков, и теперь пустая чашка стоит на углу стола рядом с очками в металлической оправе, из-за чего мужчина немного жмурится. — Спасибо вам за помощь и за то, что позвонили мне, — рассказ не занимает много времени, а Миура, так и не отведя взгляд, разбивает недолгую тишину осипшим голосом. — И ещё я должен принести извинение за поведение моей дочери и за ту опасность, которой она подвергла вашего сына. Нане хочется его перебить и возразить такой формулировке, но Харуёси вовремя её останавливает: — Может вам так и не показалось, но именно из-за моей дочери ваш ребёнок оказался на том мосту, а после и в воде, — он машинально достаёт с кармана брюк новую пачку сигарет и, подцепив большим пальцем прозрачную плёнку, стягивает её с картонной упаковки. — И давайте говорить вполне серьёзно: им просто повезло выбраться. Мужчина продолжает методично распаковывать сигареты, попутно рассказывая обо всех опасностях произошедшей ситуации. Он даже уходит в теорию вероятности, перечисляя все переменные и чуть ли не прикуривает сигарету, но вовремя останавливается и тушит. Мужчина говорит что-то об ответственности и моральном ущербе, который он должен возместить, а потом затрагивает тему прекращения общения между детьми. Дым от потухшей спички плавными клубами поднимается к потолку, и, следя за этими сизыми полосами, Нана не выдерживает весь этот бред. Она резко встаёт из-за чего стул неприятно проскальзывает по кафелю, что заставляет Миуру замолчать. Ловко включает кухонную вытяжку на полную мощность и достаёт из шухляды пепельницу Иемитсу. — Во-первых, вы можете курить прямо здесь, — начинает девушка, звонко поставив небольшую керамическую чашу напротив мужчины. — Во-вторых, как бы это сейчас ни прозвучало, но ваша дочка стала первым другом моего сына. Я видела насколько он был счастлив от того, что сумел с ней познакомиться. И раз вы тут собственноручно переложили всю вину на Хару-тян, и даже предложили разлучить их, то я должна вам категорически возразить. Я понимаю, что вы переживаете, но они ещё дети и как бы то ни было им свойственно совершать ошибки. Ситуация была серьёзной, но они живы и целы, да и лезли они в эту воду с вполне обоснованной и даже благородной целью. Так что давайте всё ещё раз обговорим, вместо того чтобы их просто порицать. С каждым словом Нана всё больше воспалялась и на последних предложениях даже повысила голос, что было совершенно непохоже на неё. Она сразу же засмущалась такой несдержанности, ведь могла разбудить детей, но всё же старалась держать свою позицию до последнего ради Тсуны. — Я услышал вас, Савада-сан, — Харуёси, после недолгой паузы криво улыбается и всё же прикуривает сигарету. — Простите, что хотел всё решить без вашего мнения, просто Хару всегда была очень серьёзной и никогда не совершала подобных глупостей, но вы правы: они ещё дети и винить их за это бесполезно. Но всё же провести воспитательную беседу надо будет им двоим. И, позвольте переспросить, а то я не до конца понял: что всё-таки случилось с котом?***
Сентябрь выдался чрезвычайно жарким, как будто в отместку холодному и тоскливому августу. Каждый день светило яркое солнце и Рёхей тяжко вздыхал, что приходиться просиживать эти дни в помещении, а не где-то на улице. Савада, регулярно поправляя неприятно липнущую к влажному телу тенниску, ему поддакивал. Лишь Киоко никак не жаловалась на погодные несправедливости, только изредка протирала лоб и шею платком, да и бегала в коридор за холодным ячменным чаем для ребят. Все мои тонкие и не очень намёки относительно их освобождения из такой своеобразной каторги были умело проигнорированы уже не в первый раз, и это было приятно. Нет, я не испытывала садистическое удовольствие от страдания моих друзей, но то, что всяким уличным забавам или затворничеству под кондиционером, они предпочли посиделки за домашкой со мной, многое значило для меня. После того грандиозного заплыва я очнулась уже в своей постели, а не на диванчике семьи Савада. И моё пробуждение не было из прекрасных: подорвалась от желания выкашлять свои лёгкие и оставить их отдыхать посреди ковра. Думаю, они неплохо бы смотрелись среди коричневого ворса. Помимо этого ужасного ощущения, безумно хотелось пить, но даже, дотянутся до тумбочки, не было сил. На страшные звуки моего удушливого кашля прибежал отец, и уже через несколько минут мы ехали в направлении городской больницы, к тому же как раз сегодня была запись на моё имя. Острая пневмония была вполне ожидаемым диагнозом с моими хроническими проблемами с лёгкими и тем количеством грязной воды, которой я наглоталась. Мокроту успешно вывели, жар сбили, антибиотики и прочие препараты тоже быстро подобрали, и первые учебные недели мне пришлось проводить в больнице. Поначалу было достаточно тоскливо — сил особо не было, ко мне пускали лишь Харуёси и то буквально на пару минут, но как только моё состояние удалось стабилизировать и даже улучшить, стало куда проще. Персонал больницы был очень приветливый и добрый, а лечащий врач, к которому меня и поставили на учёт в этом городе, оказался просто прекрасным мужчиной и хорошим специалистом. Как только я пошла на поправку, мне стали многое позволять: бродить по зданию, чуть дольше засиживаться за книгами и даже пользоваться библиотекой, а самое замечательное — ко мне стали пускать моих друзей. Конечно, только в приёмные часы и с обязательным исполнением правил, которые обезопасили моё выздоровление. И поэтому мы были вынуждены сидеть без кондиционера и открытого окна, что мне из-за озноба не особо мешало, но им доставляло дискомфорт. Признаюсь, я думала, что они проведают меня несколько раз и забудут, будут заниматься своими делами, ведь ещё и началась учёба. Но ребята старались приходить практически каждый день, и мы действительно весело проводили время, хотя из-за таких вот встреч и так не самая высокая успеваемость моих друзей, кроме, конечно же, Киоко, начала страдать. Поэтому плавно, с моей подачи, наши встречи переросли в совместную учёбу. Господин Миура раз в неделю передавал мне мои задания со школы, чтобы я не сильно отставала, и каждый выполнял свою домашнюю работу, периодически объясняя Рёхею и Тсуне непонятный им материал, и Саваде это очень хорошо помогало. Он не был дураком, просто чересчур рассеянным, из-за чего ему надо было больше времени для усвоения материала. А так как мы с Киоко могли объяснять ему непонятные фрагменты до тех пор, пока он полностью их не поймёт, Тсунаёши стал делать заметные успехи. Конечно, у него были пробелы в изучении более ранней программы, но этим мы обязательно займёмся позже. Мы много смеялись и шутили, пока готовились к урокам, но забавнее всего были перерывы старшего Сасагавы на спорт. После целого дня в школе у него оставалось столько энергии, что высидеть ещё несколько часов было невыполнимой задачей. А если добавить сверху учёбу, то казалось, что он буквально взорвётся. Поэтому мы выпускали его размяться. В конце сентября меня выписали домой, но всё ещё с соблюдением практически постельного режима. Я была рада вернуться туда, где было комфортно и уютно, тем более там меня ждал давно обещанный отцом сюрприз. Им оказался тот самый несчастный котёнок, про которого я и забыла со всей вознёй с лекарствами. Он прилично подрос и похорошел за время моего отсутствия — длинная чёрная шерсть красиво переливалась на солнце и была очень приятная на ощупь, а хитрые зелёные глаза так и говорили, что ему удалось познать все прелести домашней жизни. Только не хватало задней лапки — её пришлось-таки ампутировать после тех издевательств. Харуёси подготовил для него абсолютно всё, решил, что если оставить животное, то мне не будет так одиноко во время его отсутствия, но всё это время кот оставался просто котом. Я не знала, как его назвать. Давать банальное японское имя не хотелось, называть как-то вычурно не соответствовало моему возрасту, а ребята совсем в этом деле не помогли. Ну не буду же я называть кота в честь боксёра или покемона, ведь эти имена ему никак не подходили. Так бы он и остался просто Безымянным, если бы не его интересная манера мяуканья. Кот был достаточно неразговорчивым — всегда показывал всё мимикой и движениями, и первый раз услышать его «речь» мне удалось спустя неделю. Эта пытливая морда умудрилась засунуть голову в пустую упаковку из-под тофу и в ней же застрять. И как же я испугалась, когда услышала непонятный звук, что более походил на жабье кваканье. Хорошо, что это произошло посреди дня, а то ночью я бы умерла со страху. Сначала я думала это из-за банки на его голове, но, когда он продолжил громко жаловаться после её снятия, оказалось, что это действительно такое специфичное «мяу». И если при первой нашей встречи он всего лишь жалобно нявкал, то здесь удалось расслышать всю мощь этого странного звука. На ум сразу же пришёл стихотворение Кэрролла с полностью выдуманными словами, так что Безымянный стал Бармаглотом. Как ни странно, кот меня прекрасно помнил. При первой встрече после моего возвращения, он внимательно меня обнюхал и сразу же вскарабкался по джинсам на руки. Он был сильно привязан ко мне, но и оставался достаточно самодостаточным — не любил излишнее внимание и предпочитал себя самостоятельно занимать. Теперь эта наглая морда дрыхла на тумбочке возле моей кровати, скидывая всё, чтобы там не стояло, так что пришлось оставлять её свободной, а с холодами перебрался ко мне в кровать. И как практически все коты, которых удалось повидать за мои сорок лет (если считать и эту жизнь), абсолютно игнорировал специальную лежанку. С появлением не столько свободного времени, как сил, я снова вернулась к вопросу о моем перебывании в этом мире, ну, и в теле. Хотя жизнь здесь была прекрасна, а после переезда в Намимори и вовсе наполнилась бесконечными впечатлениями и звонким смехом, но всё же хотелось вернуться в свой настоящий дом. Бросать своих друзей и Харуёси не хотелось — я успела с ними сродниться, но там меня ждало маленькое чудо и муж. Точнее, я не знала, какое оно сейчас и ждёт ли вообще меня, а не живёт с какой-то там новой «мной». Физика, как и большинство технических наук, была для меня сложной, и дальше базового школьного уровня с электрическими кругами и динамометром я не лезла. Поэтому у меня даже не было понятия, что там происходит со временем в разных вселенных и вообще, что это такое и как оно всё связано. Вся теоретическая физика раньше была похожа на хорошее фэнтези, и погружаться во всё это сейчас было сложно — знаний не хватало. Из-за чего грандиозные планы по возвращению домой в ближайшее время было бессмысленно строить — надо было провести тотальный анализ огромнейшего количества информации. Еще оставался вариант с тем непонятным мужчиной с конторы, но, во-первых, я не знала где его искать, а, во-вторых, не очень-то и хотелось с ним пересекаться лишний раз. Так что я занялась изучением доступных мне материалов о путешествии между мирами (тут и много художественной литературы пригодилось), и свою базу в области физики и прочих смежных с темой наук стала расширять. Миура этому только обрадовался, ведь наконец-то дали знать о себе его корни — было сложно не расхохотаться после этой фразы, а я каждый день копалась в кипах информации и не забывала ещё о домашних заданиях. Из состояния книжного отшельника меня старательно вытягивали друзья — они продолжили проходить ко мне после школы и в выходные, пускай и не каждый день, как раньше, но раза три в неделю так точно. Активные физические нагрузки, по прогнозу моего врача, мне разрешат только с весны, так что бег пришлось опять отложить, из-за чего Рёхей сильно расстроился, но растягиваться было можно, что после нескольких часов в одной позе за рабочим столом было необходимо. Так и прошла большая часть осени и такому графику жизни пришёл конец — мне разрешили выходить на учёбу. Это было странно — я давно окончила школу, да и институт с бакалавриатом и магистратурой, но, стоя перед закрытой дверью кабинета, ощущала, как неприятный узел тревоги затягивается у меня в животе. Мне хотелось простой школьной жизни без драмы и страстей, а в полностью подростковом женском коллективе это казалось невозможным. Тем более репутация у меня, по словам той самой учительницы, была достаточно специфическая, ведь я дружила с мальчиками! И мы даже проводили время вместе. Вот такая бесстыжая девка из Токио в свои десять лет парнями крутит. Ну и прекрасные истории про особый японский булинг и открытое наплевательское отношение учителей относительно него я тоже слышала. Я уже готовилась к исписанной всякими «приятностями» парте и выкинутым сменным туфлям, но ничего такого не оказалось. Меня не приняли с особой радостью, да и каких-то других эмоций у одноклассниц я не вызывала, лишь первую неделю меня помучали вопросами о жизни в большом городе, и всё. Я не завела десятки подруг и не стала самой популярной девочкой или же изгоем, но нейтрально общалась со всеми. Меня особо не трогали, я не трогала их, что позволяло каждому заниматься своими делами. С моим возвращением в школу, мы с Харуёси окончательно наладили нашу жизнь в Намимори. Ещё в августе отец попросил поставить все свои лекции и семинары с понедельника по среду и поэтому уже утром практически каждого четверга был дома, за редкими исключениями, ведь оказалось, что он не только преподаёт, но и работает консультантом в нескольких фирмах. Отец не боялся оставлять меня, ведь удалось найти няню, которая устраивала нас обоих. Не знаю, о чём там говорила Нана, пока мы с её сыном спали на диване, но господин Миура её очень сильно уважал и прислушивался к её мнению. Она часто навещала меня в больнице, и я так к этому привыкла, что увидеть госпожу Саваду на своей кухне было вполне привычно. Оказалось она давно искала небольшую подработку, так что наш с Тсуной отчаянный героизм имел свои плюсы. Из-за этого Тсунаёши стало гораздо больше в моей жизни, что имело как и позитивные, так и негативные стороны. Моё спасение сильно повлияло на наши отношение, вывело их на какой-то совсем другой уровень. Савада сам не до конца понимал, что именно он сделал, и почему все на это так реагируют. В таких маленьких городах слухи распространяются быстро, так что на несколько долгих недель мой друг стал местной звездой — его много кто хвалил, а отношение одноклассников явно улучшилось, хоть некоторые задиры и продолжали его доставать. Такая резкая смена отношения окружающих его пугала, ведь для Тсуны было в порядке вещей помогать своим друзьям, даже рискуя своей жизнью. Он запутался в собственных эмоциях и принципах, из-за чего наше общение было жутко неловким поначалу. Я даже испугалась, что у него возникли ко мне всем известные чувства, ведь он смущался и терялся, стоило нам остаться наедине. Но во время разговоров с Киоко его уши и шея так ярко краснели, что моё предположение, к счастью, оказалось абсолютно не верным. Тсунаёши сильно ломало изнутри, и мне казалось, что нам даже придётся перестать общаться, хоть он и старался не проявлять свои чувства. Савада окончательно осмыслил всё ближе к октябрю, а окончательно наши отношения пришли в норму на его день рождение — первый в кругу друзей. Мы много дурачились на устеленным жёлтыми листьями заднем дворе. А после ухода Рёхея и Киоко, ещё долго разговаривали в гостиной, ковыряя по моей семейной традиции торт прямо ложками.***
Казалось, что с самого рождения Харуёси было суждено стать математиком. Как только его отец показал несложный пример по сложению, а после и по вычитанию, маленький мальчик безоговорочно влюбился в эту науку. При каждом выходе из дома начиналась занимательная игра «сосчитай всё вокруг», в которой он всегда оставался безоговорочным победителем, что требовал от родителей больше цифр и задачки посложнее. Идя в первый класс, Харуёси плохо читал и писал, но умел считать до тысячи и в пределах неё проводить несложные расчёты, а также знал всю таблицу умножения и даже чуть-чуть разбирался в дробях. Уже в пятом классе он точно определился, что хочет поступить в университет и продолжит изучать эту безумно интересную науку, и в старшей школе такая позиция только укрепилась. Миура постоянно ездил на всякие олимпиады и конкурсы, всегда привозя призовые места и даже именные стипендии. Но, не смотря на такие грандиозные заслуги с точных предметов, долгожданное место в То-дай могла так и остаться несбыточной мечтой – в выпускном классе он настолько сильно увлёкся математикой и подростковыми делами, что напрочь забил на японскую литературу, которая была обязательным предметом для поступления. И если бы не прекраснейшая учительница с этого предмета, то точно получил бы полный неуд. Нисикава-сан, которая только перевелась к ним в школу, ещё до начала летних каникул заметила проблему с успеваемостью у такого талантливого ученика и сообщила его родителям. Так три раза в неделю он должен был просиживать на дополнительных занятиях, что поначалу было для него целой трагедией, но учительница действительно знала и любила свой предмет, чем и заразила его. Миура на всю жизнь сохранит преданность классической японской литературе, а пока он с удовольствием вникал в тонкости слога и специфику образов. Нисикава стала первой несбыточной любовью Харуёси, которую он с трепетом будет вспоминать на начале своей преподавательской карьеры, когда разобьёт не одно девичье сердце. Но такие чувства были понятны – она была удивительно красива несмотря на её солидный возраст в сорок пять лет. Он ей так и не признаётся, ведь прекрасно понимал всю абсурдность любви к взрослой женщине, у которой вроде есть муж и дочка. Но навещать будет ещё долго, пока в Намимори совсем не останется живой родни, привозя разные подарки маленькой принцессе с неимоверно красивыми шоколадными глазами. Было странно увидеть эти же глаза спустя столько лет у уже взрослой девушки, которая сама стала матерью. Миура понял это далеко не сразу, лишь спустя неделю после их сумбурного знакомства и той откровенной беседы на тему воспитания детей. То, что Савада Нана оказалась в девичестве Нисикава, он узнал случайно – она вскользь упомянула в разговоре об университетах, пока они ждали Хару после процедур в приёмном покое. После короткого выяснения кто есть кто (она даже смутно его помнила), они долго смеялись над превратностями судьбы – оба уезжали максимально далеко, чтобы обратно вернуться в этот тихий городок. Нана была такой же красавицей, как и её мать, и для него было странно, что такая девушка вынуждена проводить свою жизнь в бесцельном ожидании супруга. Предложение о работе само вырвалось, стоило увидеть их тёплые отношения с Хару и попробовать домашнюю еду, и на удивление, она согласилась, так сказать, давно хотела найти себе подработку, но никак не решалась. И каждый получил что хотел: Харуёси мог спокойно покидать город, а Нана стала более независима от мужа. Жизнь на два города закрутилась с неимоверной скоростью и остатки года пролетели незаметно. Это был первый Новый год без супруги и готовится к нему не было сил, поэтому на предложение Савады о совместном праздновании он с радостью откликнулся. Хару была рада, что сможет насладиться семейной атмосферой, а после последнего сто восьмого удара они договорились вместе с младшими Сасагава пойти в единственный храм в городе. Нана наготовила много разных традиционных вкусностей, в чём ей с превеликим удовольствием помогала его дочь, а мужчин отправили украшать гостиную. И когда стол был полностью готов, а комната пестрила праздничной атрибутикой, все отправились приводить себя в подобающий вид. Только увидев своего маленького котёнка в новом алом кимоно с расшитыми золотой нитью рыбками, Миура понял, как она выросла. Почему-то на глазах скопилась непрошенная влага, которую пришлось быстро утереть шелковым рукавом. Трапеза по всем традициям прошла спокойно, но с лёгким налётом детского озорства. Они быстро наелись и им не терпелось выйти на улицу, тем более в этом году была классическая «белая» зима, но со всех сил старались придерживаться установленных порядков празднования. Уходящий год был непростым и вряд ли следующие будут легче. В какой-то момент Харуёси настолько сильно ушёл в свои мысли относительно будущего их скромной семьи, что резкий звук первого удара заставил его дёрнуться. Люди плавно вытекали со своих домов, образовывая единый яркий поток, но на улице было тихо – шёл пушистый снег, что забивал все лишние звуки. Рёхей и Киоко уже ждали их возле подножья горы храма, и по алых щекам девочки было видно с какой скоростью они сюда добрались. Пока дети обменивались подарками и различными россказнями, они плавно взобрались на вершину. На середине пути у Харуёси началась отдышка и он пообещал себе обратить внимание на количество сигарет в день и даже начать заниматься спортом. Уже успела образоваться очередь к самому зданию, так что Нана решила с детьми отправиться за предсказаниями, пока он будет держать для них места. В воздухе пахло благовониями и из-за кимоно на месных можно было представить, что сейчас совсем другая эпоха. В Токио не было такой атмосферы – в храмах становилось всё больше туристов, а традиционную одежду вытесняла современная, так что было приятно ею насладится. Хоть и Намимори прилично поменялся – коренных жителей оставалось совсем немного, ведь молодые перебирались ближе к большим городам, а на их место приезжали уже семейные люди. Он ожидал встретить гораздо больше знакомых, чем оказалось на самом деле. Со стороны прилавков послышался возмущённый голос Рёхея. Его явно что-то задело, хоть он всегда был достаточно шумным. Миура быстро отыскал его среди толпы и увидел, как тот со всех сил пытается привлечь внимание черноволосого парня, что уже выходил с храма вместе с поразительно активной для своего возраста бабушкой. Сасагава уже хотел рвануть за своим знакомым, но его цепко схватила Хару и, удобнее перехватив под руку, направилась в сторону отца. Харуёси усмехнулся – его дочка умело контролировала нрав не только этого парня, но и всех своих друзей в целом. Когда они приблизились достаточно близко, ему удалось услышать остатки воспитательной беседы: – Хибари сам виноват! – Рёхей искренне негодовал, высвобождаясь с цепкой девичьей хватки. – Он никогда не здоровается и ведёт себя, как напыщенный индюк. – Это не значит, что ты можешь его преследовать. – Хару поправила съехавший из-за возни оби. – Чего ты в него так вцепился? – Так он же мой одноклассник! – Сасагава произнёс это с таким видом, как будто эта причина была самой значительной в его жизни. – Мы с ним на протяжении всех шести лет были в одном классе, да и дерётся он очень хорошо. – И ты опять всё сводишь к теме драк… – Да нет же, Хару! Пока ребята продолжали спорить, успела вернуться Нана вместе со смущёнными голубками, как окрестил их про себя Миура, Киоко и Тсунаёши. Он точно знал, что рано или поздно эти двое начнут встречаться и всё это могло дойти и до свадьбы. – Савада-сан, – Нана, что копошилась в своей сумке, перевела на него заинтересованный взгляд своих очаровательных глаз, что каждый раз заставляло его вспоминать о далёкой юности. – А Хибари — это ведь тот самый клан старожилов в Намимори? У них же не было наследника, а только девочка осталась? – Хибари? Да, они до сих пор живут в том старинном особняке на окраине города. А про наследника… – она придвинулась ближе к Харуёси и внимательно оглянулась, чтобы никто не смог подслушать их разговор. – После смерти старшего и единственного сына госпожа Хибари, как глава клана, принялась воспитывать его дочку, хоть у той был тот ещё характер! Моя мама давала ей частные уроки и многое рассказывала, и это не странно – старуха запрещала ей даже в школу ходить! Представляете, каким-то образом девушка умудрилась сбежать после своего восемнадцатилетия с местным хулиганом, уже даже не помню, как его звали. А через год Хибари-сан привезла совсем грудничка и тело внучки – она не смогла оправиться от родов. Не знаю, что там с отцом мальчика, но воспитывает его только бабушка. Он парень неплохой, но уж очень любит правила и слишком строгий, что с такой противной бабкой совсем неудивительно! – Понятно, – и придвинувшись ещё ближе к Нане, он продолжил. – Так вы, оказывается, сплетница. –Миура-сан! – девушка аж отскочила от него и стремительно покраснела, что делало из неё совсем девчонку. – Вы же сами спросили, да и вообще, должны же быть у меня хоть какие-то радости в этой жизни. Мужчина искренне рассмеялся, и его смех подхватила Савада. Они посмеивались всю дорогу к храму, пока это не стало совсем уж неприличным. После недолгой молитвы Хару торжественно вручила отцу бумажку с предсказанием, в которой его ожидало благословение в будущем и большая удача в романтических приключениях, из-за чего у него даже по телу пробежали неприятные мурашки, ведь только этого сейчас не хватало. Дети, что шли впереди, разразились настолько громким смехом, что даже некоторые прохожие обратил на них внимание – и это не было странным, ведь Тсунаёши сумел достать великое несчастье абсолютно по всем параметрам.