«...Один шаг.»

Последнее, чего можно было ожидать (а если говорить более честно, чего действительно боялся мужчина), так это того, что ныне не имеющий абсолютно никакого контроля и власти, равно как и способов защититься хоть как-то от возможной угрозы, исходящей в его сторону от буквально каждого живущего создания в студии, — не говоря уж о том, что при встрече любой из них явно пожелал бы прикончить его на месте, — демон последует за ним. Впрочем, «последует» было словом весьма громким для того, что представало перед глазами: когтистые пальцы наощупь зацеплялись за дряхлые деревяшки, противно и мерзко скрипя по их поверхности, перемещая таким образом на ничтожное расстояние все остальное тело — задние конечности у существа все еще почти не функционировали, безжизненно волочась следом, проскальзывая беспроблемно по размазывающимся по полу разводам от чернил, хоть как-то облегчающих его помятые и совершенно неуклюжие движения. Лицезреть это все было не просто жалко — у Лоуренса, что за все это время поспел уж отойти на весьма приличную дистанцию, вполне могло задергаться и веко, разумеется, если бы оно все еще в первозданном виде существовало. У него никогда, признаться, не было развито чувство жалости — скорее, мужчине нравилось признавать свое превосходство над кем-то в том или ином деянии, собственно, то и было очередной причиной когда-то, по которой сотрудники музыкального отдела сопровождали тяжелыми вздохами его визиты и нападки, обязательным порядком содержащие в себе сравнения с ним самим, с его достижениями и гениальностью что ума, что творчества; и все это, разумеется, спускать м-ром Дрю ему с рук, ведь такой самородок терять было бы болезненно, а именно это бы и произошло, решись кто-то перечить композитору. Исходя из собственных мыслей, что сейчас путались ураганом и водоворотом засасывающих вязких суждений, Сэмми не мог понять лишь причин своего поведения — то ли чувство того самого превосходства над страшившим всю студию монстром сейчас задурманивало его, то ли мерзкое в своей сути проявление сострадания, граничащее скорее с убеждением в ничтожности; объяснений могло найтись действительно много, но факт оставался фактом — он внимательно наблюдал за продвижением искалеченного существа к нему навстречу, впрочем, даже и не думая физически тому помогать. Что-то удерживало его и от злобного «Пошевеливайся», так и рвущегося с обсохших губ, но звучавшего до того жестоко, что остатки совести и воспитания просто не позволяли ему так выражаться. Даже в сторону этого создания. Говоря о создании — Бенди весьма успешно и упорно продирался сквозь коридоры студии, следуя за чужими размеренными шагами, сохранявшими приличный отрыв меж их продвижением, слепо доверившись человеку, ведущему его вперед. Каждый рывок и изгиб рук сопровождались глухим рычанием, выдавливаемым откуда-то снутри, засевшим у горла комком, рвущим искусственное подобие связок; с вырывающимися звуками меж зубов вытекала и чернильная жидкость, пачкающая пол и заливающаяся под доски; а излишек накопленной массы для финальной и могучей формы теперь обвисше тащился за его неестественно-выглядящей тушей, тем самым увеличивая во множество раз вес. Минуя очередной проем, демон улавливает, что его проводник остановился; следом он беспомощно начинает вертеть головой, уловить хотя бы пытаясь, где оказался — но, к глубокому сожалению, это существо не так хорошо ориентировалось сейчас, пусть и знало студию вдоль и поперек лучше, чем кто-либо другой. Глядя на эти потуги к распознаванию окружения, композитор, все это время ожидавший уже внутри комнаты, невольно прищуривается, блеклым желтоватым свечением смеряя презрительно своего нового «спутника» — какого же теперь поменять волка и овцу местами, когда хищник стал настолько беспомощным и хилым, что ныне не представляет совершенно никакой угрозы, являясь идеальной жертвой. И здесь, признаться, ему чудесным образом свезло — ведь Сэмми не любитель мести. — Это — рабочее помещение, куда складировались необходимые в большом количестве для работы студии вещи. Но чаще сюда просто забрасывали все подряд, в надежде когда-нибудь, при нужде, это вновь обнаружить. Тайная комната любого этажа, содержащая в себе сокровищницу из разнообразных, порой совершенно не связанных между собой предметов, — быть честным, Лоуренс до конца не желал осознавать, почему он вообще раскрыл рот и начал объяснять совершенно потерявшемуся в пространстве демону точку их местонахождения. Но, как результат, тот издал уже более приглушенный и спокойный рычащий звук, опустив тяжелую голову на пол. Композитор лишь хмыкнул, принявшись рыться в обилии простонародного хлама, то и дело обо что-то зацепляясь штанинами либо вязкостью вернильных пальцев — пока наконец не выудил то, что искал. Баллон с прозрачной жидкостью, чудом не испарившейся за все это время, и прилагающуюся к нему пару пусть и местами едва ли не дырявых, но все ж хоть каких-то перчаток, незамедлительно оказавшихся на его липких руках. Мужчина, промедлив, подшагивает к лежащему на полу, приседая подле него на колени, пусть и не спеша вновь касаться руками — кто знает, что у того на уме. — В моих руках растворитель, — он выжидает паузу, предполагая, что Бенди хоть как-то отреагирует, но, похоже, подобного слова он не знает. Мужчина прокашливается, набирая в себя побольше воздуха, размеренно следом выдыхая: спокойно. Только спокойно, — В свое время он позволил мне принять нужную форму, избавив от всего лишнего. Растворитель уберет мешающие тебе участки чернил более быстро, нежели ты самостоятельно восстановишь предыдущую форму. Ясно? На деле, сам не знает, чего ожидал — но получил легкий и сиплый выдох, кочующий к прямому доказательству бессилия: даже если демон захочет сопротивляться, вряд ли сможет в должной степени помешать процессу, так что выбора у него было особо не шибко много. — Я делаю это для того, чтобы ты смог самостоятельно передвигаться и не висел у меня на шее обузой. От тебя требуется терпеть. Будет больно, — Сэмми не станет врать и возиться с ним, как с маленьким ребенком; ведь даже если взрослые говорят, что будет не больно, больно бывает всегда. Сжав пересохшие губы просто ради поддержки собственного духа, Лоуренс решает начать с головы — кладет ладонь на хладный лоб, тут же пачкая ткань перчатки в черной жиже, и второй рукой неспешно начинает поливать участок от макушки, так, чтобы средство равномерно стекало по всей площади — оно и делает свою работу, моментально захватывая ошметки чернил, сгущая те в общую массу, что комками начинает опадать с головы существа, что, к слову, заметно занервничало и напряглось. Очевидно, что при схожем процессе сам Сэмми не испытывал практически боли, поскольку чернила лишь покрыли его тело оболочкой, уже гораздо позже въевшись и став его неотделимой частью — а вот в случае Бенди ситуация была кардинально иной, поскольку сама эта субстанция и составляла его тело, и, быть может, боль была сравнима с льющейся на плоть человека разъедающей кислотой. И даже несмотря на это, он держался, не издавая ни звука из сомкнутой пасти, терявшей свои очертания с каждой каплей средства; ровно до той поры, пока руки композитора не перетянулись к остальному телу, приступая к очищению спины и локтей. Выступающие тут и там подобия костей отозвались шипящей и жгучей болью, раздиравшей каждую клетку тела — и искалеченный демон начал виться под чужой хваткой, рыча все яростнее, преисполняя издаваемые звуки болью и недовольством. Лоуренс же, пусть и надеялся на лучшее, подобного исхода вполне ожидал — и, не медля, мигом переместился на чужую спину, сжав исхудалыми ногами тушу создания, пригнув собственным весом к полу, ускоряя процесс; он срывал ошметками чернила, будто отделяющуюся плоть с его костей, в сторону раскидывая эти вязкие и мерзкие куски, нервно стискивая зубы от агрессивного рычания и резких движений существа под ним, так и норовящего сбросить его. — Терпи, терпи же, кому сказано было, — процеживает он раздраженно до невозможности, держась непонятно каким образом весьма спокойно для его состояния; справившись самостоятельно по тому максимуму, на который он был способен, Лоуренс соскакивает с извивающегося на полу демона, мысленно для подготовки досчитав до трех — и выливает все содержимое баллона на оставшиеся проблемные участки, волной смывая лишние чернила. Следующий за этим протяжный, испещренный болью шипящей вой холодит его нутро, и Лоуренс, безопасности ради, отшагивает в сторону, отдышиваясь и не сводя взора пристального с Бенди, что подозрительно затих, скукожившись на полу. — Живой? — звучит с толикой саркастичности вопрос с уст мужчины, когда он все же решается маленькими, еле ступающими шагами подойти обратно к фигуре, разглядывая его обличие: и вот, уже привычный тонкий силуэт, еще не до конца обмытый от чернильных разводов, но уже более узнаваемый в своей первозданном виде, согнутый в три погибели судорожно потрясывается, лежа на боку; лишь на чужой голос он приподнимает голову, мотнув пластичными рогами и вполне уже осознанно уставившись на разглядывающего его в ответ Лоуренса, ясно давая понять, что теперь, даже с отсутствием явно обозначенных глаз, он его видит. Они смотрят друг на друга пристально, словно бы впервые встретившись — в молчании так проводят ровно минуту, пока не происходит… это. Резкий рывок, немой вскрик, и цепкая ладонь монстра хватает беднягу за подтяжки, швырнув на пол, гортанным рыком то сопроводив, поменяв их местами — так, что теперь Бенди смотрит на него сверху вниз, как и когда-то прежде. Неужели проявленная жалость обернется для композитора неминуемой гибелью?