Оставь надежду, всяк сюда входящий

      Когда врата отворились, меня оглушил донёсшийся из-за них многоголосый вой. Был он так страшен, столько было в нём скорби и страдания, что я, верно, отшатнулась бы, если бы Кот не удержал меня за руку.       — Учитель, — жалобно вопросила я, — чьи голоса слышны здесь, исполненные такой муки?       — То души авторов, чьи прегрешения были столь ужасны, что Высшее Судилище признало их безнадёжными, а их исправление — невозможным. Они не уважали ни себя, ни читателя, и потому были низвергнуты в Ад для фикрайтеров, — ответствовал он.       В испуге вслушивалась я в горестные вопли.       — Неужели же нет спасения? — прошептала я, не в силах сдержать дрожь в голосе. — Неужели здесь рано или поздно оказываются все совершавшие ошибки по молодости лет или за отсутствием опыта?       — Что ты дрожишь как лист на осеннем ветру? Исследователю Ада не пристала робость. Ошибки совершали все — даже величайшие из писателей. Здесь оказываются лишь те, кто упорствует в отрицании и не желает замечать и исправлять свои ошибки. Отринь же сомнения и следуй за мной по пути познания!       И мы пошли вперёд, туда, где раздавались вопли терзаемых грешников.       Круг первый. Вымогатели       Вскоре путь нам преградила река. Тёмные воды её были удивительно спокойны и, казалось, навевали сонную одурь на всех, кто осмелится подойти к её берегам. Ни единое дуновение ветра не овевало это безжизненное место. Я огляделась, но не увидела ни лодки, ни моста. Лишь голые скалы на этом берегу и неясная серая пелена на другом.       — Учитель, — обратилась я к своему вожатому, — что это за река? Как нам преодолеть такое препятствие? Я ведь не стала ещё бесплотным духом и не могу перелететь через неё…       — Это Лета, река забвения, — ответствовал он. — Перелететь её не дано ни живой душе, ни мёртвой, и даже редкой птице это не под силу.       Новый вопрос готов был сорваться с моих уст, но тут сонные воды всколыхнулись и показался некто. Был он покрыт то ли задубевшей коричневой кожей, то ли чешуёй, широкая спина бугрилась какими-то наростами. Мощный хвост вспенивал воду. По бокам длинной морды хлопали большие кожистые уши. Маленькие чёрные глазки сверкали гневом.       — Кто это? — пролепетала я.       — Мимокрокодил, страж первого круга. Он переправит нас на ту сторону.       Странное существо разинуло огромную пасть — и всё, ранее составлявшее впечатление о его внешности, затмил ряд огромных острых зубов.       — Кто ты? — прогремел низкий голос, более похожий на рёв. — Как осмелилась ты, живая душа, прийти к юдоли скорби?! Уйди, тебе нельзя тут быть!       — Оставь упрёки, — рек в ответ мой провожатый, — таково решение Высшего Судилища. Она допущена сюда, дабы в своём рассказе поведать об увиденном и предостеречь грядущие поколения фикрайтеров от опасностей, поджидающих их на пути. Покорись же этому решению и переправь нас на другой берег.       Мимокрокодил злобно зыркнул на меня, но, не решаясь более возражать, выставил длинный хвост. По этому хвосту Кот перешёл к нему на спину, и я вслед за ним. Загребая сонные волны когтистыми лапами, наш суровый кормчий легко преодолел спокойное течение Леты. Когда мы вновь ступили на сушу, окутывавшая её дымка исчезла, как по воле ветра растворяется туман.       Безрадостная картина открылась нам. По унылой, серой, пыльной равнине бесцельно бродили толпы людей. Их пустые незрячие глаза были бездумно устремлены вперёд. Время от времени где-то появлялись сжатая в кулак призрачная рука с торчащим вверх большим пальцем или будильник с галочкой. В мгновение ока толпа бросалась к ним, люди сталкивались друг с другом и валились в пыль; упавших мгновенно затаптывали. Но лишь только кто-то протягивал руку, чтобы коснуться предмета вожделения, тот истаивал в воздухе.       — Что же ты не спросишь, — молвил Кот, — кто помещён сюда и что за кара им уготована?       И, видя мою растерянность, ответствовал сам:       — Здесь находятся вымогатели, те, кто пытался вынудить читателей оценить их фанфики, угрожая отсутствием продолжения. И поныне всё так же одержимы они вечной жаждой лайков, но не дано им её удовлетворить.       Он вдруг остановился и, глядя прямо в глаза — а мнилось, что и в самую душу, — продолжил:       — Запомни, вымогательство есть грех. Низко же должен пасть автор, чтобы начать шантажировать читателей продолжением! Значит это, что предал он идеалы писателя, забыл чистую радость творчества и в тщеславии своём готов силой исторгать похвалы. Тогда только имеет цену реакция читателя, будь то отзыв, оценка или «жду продолжения», когда идёт она от чистого сердца. К тому же сказано великим: «Никогда и ничего не просите!»       «Действительно, — подумала я, — ведь и сама я, хотя легко ставлю „мне нравится” и ещё легче — „жду продолжения”, никогда этого не делаю, если вижу подобные запросы автора…»       Меж тем мудрый проводник мой пошёл далее, и я вслед за ним.       Круг второй. Убийцы прекрасного       Мы спустились во второй круг. Был он менее первого и окружён кольцом скал, по которым, постепенно снижаясь, петляла узкая тропа. При входе путь нам преградило неслыханное насекомое. Ростом оно было более меня и имело шесть чёрных коленчатых ног. На спине его переливались металлическим блеском полосатые полупрозрачные крылья, похожие на созданный сумасшедшим художником витраж. Над огромными красными фасеточными глазами торчали длинные твёрдые усики, составленные, казалось, из множества разного размера чёрных шариков. Венчали голову кривые чёрные же челюсти.       — О ты, вторгнувшаяся в бедственный приют, — прощёлкало оно, — зачем ты явилась? Не обольщайся, полагая, что сюда легко войти!       — Не преграждай предначертанной дороги тому, кто сходит путями Ада, — отвечал Кот. — Прекрати речи, ты не волен противиться.       — Тогда я — Мухожук, — отозвалось диковинное насекомое и посторонилось, пропуская нас дальше.       Я хотела было расспросить своего вожатого об этом странном создании, но тут мы повернули за горный выступ, и ужасный порыв ветра чуть не сбил меня с ног. Тропа вилась вдоль скал, огибая долину, в которой бушевал настоящий ураган. Ветер гнал перед собой клубы пыли, иногда образовывая подобные смерчам завихрения, — и нещадно трепал, бросал, швырял из стороны в сторону толпы теней. И, словно этого было недостаточно, странные выросты, формою напоминавшие тире, кавычки, прочие знаки препинания и даже буквы, то появлялись из-под земли, то исчезали. Гонимые ветром тени натыкались на них и падали с ног, потирая ушибленные локти, колени или лбы. Некоторые пытались найти защиту от урагана, но лишь только им это удавалось, как бывший укрытием символ менял форму или уходил под землю, вновь открывая дух неистовству стихии.       — Кто эти люди, — коснулась я плеча своего проводника, — и за что терпят они здесь такие мучения?       — Это губители прекрасного, — последовал ответ. — Они безжалостно умерщвляли эстетическую составляющую текста, нимало не заботясь о единообразии и привлекательности его формы. Теперь они несут расплату за кровавые слёзы читателей.       — Красота, — возвестил Кот, — важная часть искусства. Нет нужды следовать чьим-либо указаниям, словно заповедям, каждый волен выбирать, что ему по душе. Но выбрав, держись своего решения и сохраняй тексты приятными для глаз.       Поразмыслив, я поняла, что он прав: пожалуй, не столь важна форма кавычек и длина тире, когда остаются они единообразными во всём тексте, но коли меняются они непрестанно, раздражение переполняет читателя, и он может даже бросить работу, не дойдя до финала. Ежели же доходит, то страдает неимоверно.       Не в силах более смотреть на мучения теней внизу, я отвернулась. В глазах потемнело, и ясный разум покинул меня.       Круг третий. Лентяи       Когда он вернулся, мы были уже в третьем круге. Странное и печальное зрелище предстало нашим очам. Раскинувшаяся впереди равнина напоминала лоскутное одеяло. Над одними её участками шёл дождь, над другими бушевала настоящая гроза и молнии били в землю, третьи были покрыты льдом и снегом, четвёртые казались непроходимой трясиной, на пятых полыхала огнём самая твердь… Были и редкие просветы, над которыми будто даже светило солнце. Участки эти менялись непрестанно, и тщетны были бы попытки угадать, что произойдёт в следующий миг. Между тенями, отчаянно стремящимися обрести хоть ненадолго покой и отдохновение, бродил исполин, состоявший, казалось, из какого-то переливающегося металла. С удивительной для такого гиганта скоростью перемещался он от одного солнечного пятна к другому, безжалостно сбивая с ног оказавшихся на его пути и расшвыривая тех, кто пытался укрыться от непогоды. В глазах его плескались стальная уверенность и безмерная свирепость, но гнев не прорывался ни единым звуком — ибо рта на его лице не было. Железного исполина окутывала абсолютная тишина, приглушавшая, казалось, даже стенания грешников.       Едва завидев нас, он ринулся в нашу сторону, сверкая глазами. Мне уже чудилась хватка беспощадной длани, которая забрасывает нас туда, на равнину, дабы терпели мы мучения во веки вечные… Но мой вожатый простёр десницу в отвращающем жесте, и гигант замер, развернулся и вновь устремился вглубь равнины третьего круга.       Бледная от ужаса, даже не пытаясь скрыть сотрясающую меня дрожь, я вопросила:       — Кто это воплощение ужаса? Какие прегрешения оно нам приписало и на что хотело обречь?       — Это Безмолвный Читатель, — пояснил Кот. — Страж третьего круга, где несут заслуженную кару лентяи, не утруждавшие себя описаниями работы. Как читатели не ведали, что могут найти, открыв их произведение, так и они теперь не знают, что ждёт их в следующую секунду.       Пройдя в молчании ещё несколько шагов, он добавил:       — Запомни, отсутствие описания есть проявление не только лености, но и неуважения к читателю — а это грех великий. Не видит читатель при поиске ничего, кроме шапки: как же может предугадать он хоть отдалённо, что найдёт в твоей работе? Не видит он и заявки, по которой ты пишешь, а посему отговорка «описание в заявке» подобна любым другим. Подумай, если автор счёл, что читатель не заслуживает того, чтобы потратить время на составление описания, почему же читатель должен думать, что автор заслуживает того, чтобы тратить время на чтение его работы?       «И вновь суждение Кота мудро и справедливо, — решила я. — Сама-то я с некоторых пор перестала даже открывать работы, где вместо описания значится „не знаю, что написать”, „прочитаете — узнаете” или того хуже: „лень было придумывать”. И, хоть порой подобрать описание бывает не проще, чем написать сам фанфик, не может быть никакого сомнения в том, что это нужно сделать. Короткое или длинное, ясное или туманное, может быть, даже цитата из самой работы — но быть оно должно обязательно».       Так шли мы кругом этого ужасного места и беседовали, но подробный пересказ нашего разговора удлинил бы моё повествование неимоверно.       Там, где тропа пошла под уклон, начиная спуск в бездну, навстречу нам встали Тараканы.       Круг четвёртый. Хамы, грубившие читателю       — Подите прочь! — хором закричали Тараканы.       Но мудрый Кот ободрил меня:       — Не дай страху завладеть тобой. Что может нам помешать спуститься с этих скал?       А после, сурово взглянув на отвратительных насекомых, молвил:       — Молчите, проклятые паразиты! Мы сходим вниз, во тьму страдания и отчаяния. Так решили те, кто несравнимо выше вас. Прекратите свои выходки, вам не остановить нас!       Как устремляется к земле пустая бутылка, отброшенная нетрезвой рукой, так рухнули Тараканы, поджав ноги, и из третьего круга мы сошли в четвёртый.       Хватит ли мне сил описать все мучения, которые видела я на том ужасном пути? Ужели так велика была вина, что эти терзания заслужены?       Как пчёлы копошатся на сотах, не оставляя свободного пространства своими хаотичными передвижениями, так в пыли перед нами возились в противоборстве мириады людей. О, как сыпали они взаимными оскорблениями, к сколь изощрённым сравнениям прибегали, чтобы задеть противника, как много презрения изливали на голову ближнего! Когда же накалялся спор больше любых мыслимых пределов, вступали они в яростный бой, бросались друг на друга с кулаками, били, кусали, царапали обидчика, пока не валились наземь в полном изнеможении. Но, лишь немного отдохнув, вновь оказывались вовлечены в бессмысленный и отвратительный спор.       С тяжёлым сердцем обернулась я к своему проводнику:       — Учитель, кто эти несдержанные люди? За что им такая кара?       — Это хамы, грубившие читателю, — уронил он веско.       — Но что есть грубость? — возразила я. — Порой читатели сами так невоздержанны на язык, что вежливо беседовать с ними оказывается выше сил автора.       — О глупое созданье! — воскликнул Кот. — Какая тьма обуяла твой разум! Запомни же моё наставление: не следует подвизающемуся на литературном поприще выказывать неуважение к читателю, и вдвойне не следует позволять себе это первым. Авторы, с порога заявлявшие «если вам не нравится — шли бы вы подальше» и «если не проникся — сам дурак», заслужили это наказание. Следует тем не менее отличать такое хамство от достойного похвалы желания предупредить. И разница, бесспорно, таится в том нескрываемом пренебрежении к читателю, которым полны были речи низвергнутых сюда. С ними же страдают и другие, которые на деликатно изложенную критику начинали сыпать оскорблениями, особливо же те, кто перед тем сам изъявил желание оную критику услышать.       Смущённая этой отповедью, в молчании следовала я за своим вожатым. Мы покинули это гнетущее место и пересекли ручей, который беззвучно нёс свои зловещие багрово-чёрные воды и ниспадал в гнусные топи.       Круг пятый. Насильники над языком       Куда ни глянь, до самого горизонта простиралась мутная, вязкая трясина. Над болотом стоял удушливый смрад. Вперяя взор, я увидела людей, погрязших в зловонном омуте, ушедших в хлябь кто по колено, кто по пояс, а кто и по шею. Вокруг каждого из них кишели склизкие гады; время от времени одна из подобравшихся поближе тварей жалила грешника, и тот издавал страдальческий вопль и подпрыгивал, подымая тучи омерзительных брызг. Несчастные пробирались сквозь трясину, стремясь избегнуть гадов, но ненадёжное пространство раз за разом подводило их, и то один, то другой вдруг проваливался куда-то вниз и отнюдь не сразу выбирался оттуда. Кот молвил:       — Здесь томятся насильники над языком. Писали они безграмотно и считали излишним со свой безграмотностью бороться. Теперь вечно бредут они по болоту, а извивающиеся гады — это слова и предложения, изуродованные ошибками, и чем больше было совершено ошибок, тем сильнее они жалят.       С болью в голосе вскричал он:       — Горе мне, ибо нет больше сил видеть мучения родного языка! Истязают его неучи, нимало не заботясь ни о нём, ни о читателях. Хоть и была им ниспослана возможность найти бету, коли сами в грамоте не сильны, в гордыне своей пренебрегают ею. Меж тем я убеждён, что нет среди них тех, кто не ведает истинной меры своих познаний. Ничем, кроме злонамеренности, не могу я объяснить этого, и моё сердце полнится скорбью!       Вслед за Котом и я впала в уныние и брела, не глядя по сторонам, погружённая в свои мысли. Думалось мне: «Иные тексты и впрямь похожи на издевательство над языком. И не могут же их авторы быть столь наивны и надеяться, что сердобольные читатели всё отметят в Публичной Бете, когда ошибок — по пять штук в каждой строчке!..»       Эти безрадостные размышления прервал злорадный вопль: «Ага, попалась, грешная душа!»       По трясине к нам скользил лёгкий чёлн. Правила им ужасная страхолюдина; существа безобразнее не случалось мне видеть ни до, ни после. Издали силуэт его напоминал человеческий, но чем ближе оно подплывало, тем явственнее становилась противоестественность его внешности. Казалось, сошло оно с картин Босха и Дали и в нём воплотились самые жуткие их фантазии. Число его конечностей не поддавалось подсчёту: то становилось их семь, а то и десять, то оставалось всего две или три, правых и левых зачастую было не поровну. Часть его головы была покрыта волосами, другая часть — лысая. Нос, глаза, брови и уши перемещались по лицу непредсказуемыми путями, непрерывно меняя форму, цвет и размер. В смятении глядела я на него, неспособная вымолвить ни слова.       — Нет, Монстр Фикрайтера, ты кричишь напрасно, — возвестил мой вожатый. — Не твои мы, но лишь на миг ступаем в этот чёлн, и он для нас безопасен.       Лицо Монстра исказилось от ярости и разочарования. Кот сошёл в чёлн, и я последовала за ним. Лишь только мы поместились в лодке, она помчалась, рассекая неподвижную гладь Безграмотного болота. По пути Монстр бил веслом по головам тени, мимо которых мы проносились, и они проваливались в трясину.       — Учитель, — прошептала я, надеясь, что наш страшный возница не услышит, — кто правит этой скорбной ладьёй?       — Нерадивые авторы мучимы собственным созданием. Монстр Фикрайтера — порождение их небрежения и нежелания соотносить свою фантазию с человеческой анатомией.       Вновь с ужасом взглянув на чудовище с веслом, я подумала, что справедливо, если те, кто сотворил такое с этим существом, принимают кару от его руки.       Описав немалый круг, чёлн замедлил свой бег. Кормчий мглистых вод бросил на нас полный ненависти взгляд и крикнул:       — Сходите! Мы у причала.       Круг шестой. Злостные насильники над языком       В уши вонзился далёкий стон, и взгляд мой распахнулся от непонимания при виде раскинувшейся пред нами картины.       Всюду — кто на поваленном дереве, кто на камне, а кто и просто на земле — сидели люди и сосредоточенно записывали что-то потрёпанными перьями в длинные пергаментные свитки. Ни один не поднимал главы, всецело погружённый в своё занятие. Кругом вперевалочку бродили диковинные звери, ростом доходившие мне почти до бедра и похожие на помесь выхухоли и проехидны: чёрные, с длинным носом, толстым лысым хвостом, редкими иглами и массивными когтями. Они казались бы нелепыми, если бы не бесовский блеск маленьких чёрных глазок.       Над равниной разносился крик боли. В растерянности обернулась я к своему проводнику, но он сказал только:       — Тебе довольно будет заговорить с любым из них, чтобы понять.       Послушная совету, я протянула руку к сидевшему неподалёку человеку и тронула его за плечо, привлекая внимание. Он вздрогнул от неожиданности; крупная чернильная капля, сорвавшись с его пера, упала на пергамент и растеклась уродливой кляксой. В тот же миг блуждавшие вокруг звери набросились на несчастного. Один выдернул из его рук пергамент и в ярости разодрал в мелкие клочья, ещё несколько ринулись на него самого. С остервенением царапали они его огромными когтями, кололи иглами, кусали… Зубы их были невелики, но остроты изрядной и оставляли кровоточащие, явственно болезненные раны. Когда же неистовство чудовищ иссякло, они разбрелись безразлично, оставив скорчившегося страдальца тихонько скулить на земле. Подняв на меня полные слёз глаза, он простонал:       — Ужели твой дух до того жесток? За что навлекла ты на меня эти мученья?       Я в ужасе замерла, парализованная виной и непониманием.       — Она ни за что не поступила бы так с тобой, когда бы знала, какие терзания это тебе принесёт. Но рассказ не дал бы ей понимания, и, чтобы она могла познать чудесное, я со скорбью обрёк тебя на муку. Поведай же ей свою историю, чтобы могла она рассказать о ней другим, когда вновь вернётся в мир живых.       — Твой призыв манит меня, и я не могу оставить его без ответа. Я был фикрайтером, — начал истерзанный грешник. — Идеи обуревали меня, я строчил тексты один за другим. Но, обуян ленью и гордыней, не тратил времени на то, чтобы их проверить. Лишь небрежно бросал: «Извините, писал с телефона», — в комментарии к работе в качестве оправдания и добавлял ещё: «ПБ открыта». Мнилось мне, что, раз недосуг мне проверять свои работы, этим вполне могут заняться читатели. О, как я ошибался! За своё высокомерие приговорён я вместе с другими спесивцами переписывать свои тексты, и, лишь допустит кто-то из нас малейшую помарку, эти злобные твари — Нутри — набрасываются на него с истязательствами, а после вынужден он начать сызнова.       Дух смолк, но я не продолжила разговора, погрузившись в тягостные размышления.       «Велико наказание этих людей, — думалось мне, — но велики и их прегрешения. Часто ведь в полёте вдохновения мысли переплетаются, порождая несогласованные предложения, а пальцы норовят промахнуться мимо нужной буквы… Но зачем же преподносить свои работы читателю неряшливыми, почему не проверить их ещё хоть раз?»       — Ведомы мне твои рассуждения, — веско произнёс Кот, — и скажу я тебе, что верны они. Не подобает публиковать работу в день написания, но не ранее, чем на следующий. И перед тем требуется перечесть её и исправить все замеченные ошибки.       — Идём же, — добавил он. — Сколь бы ни были печальны эти виденья, чтобы выйти из Ада, должно тебе пройти его до конца.       Мы двинулись вперёд, и вскоре тропа привела нас к массивным чугунным воротам в огромной, сложенной из гигантских серых валунов обветшалой стене.       Круг седьмой. Воинствующие невежды       Вдруг ворота раскрылись, и перед нами возникло чудо-юдо, невиданный зверь: вида упрямого, с массивными челюстями и торчащими клыками немалыми, как у тасманийского дьявола. Взгляд пронзительных жёлтых глаз, огромных, как у лори, лучился вселенской печалью. За круглыми чёрными ушами торчали в разные стороны, будто встав дыбом, длинные ярко-жёлтые иглы. На спине, тоже покрытой иглами, но покороче, как у ежа, перемежались чёрные и жёлтые полоски, переходя на длинный и гибкий хвост. Изогнутая полоса жёлтой шерсти пересекала широкую грудь. Увидев нас, необычайное создание изогнуло крючком распушённый хвост, слегка напружинило кривые приземистые лапы и глухо зарычало.       Видя моё замешательство, Кот шепнул:       — Это страж седьмого круга, зверь Обоснуй. Его глаза так велики из-за вечного недоумения от того, что видит он в фанфиках. Эти мощные челюсти и клыки, эти иглы и кривые когти нужны ему, чтобы оборонять достоверность, а странный окрас и хвост знаменуют частые поражения в неравной борьбе с бессмыслицей.       — Кто посмел прийти не мёртвый сюда, в царство мёртвого народа? — свирепо пророкотал Обоснуй.       Мой вождь хотел поведать о цели наших странствий, но недоверчивый страж зыркнул на меня и потребовал:       — Подойди сам, но отошли вступившую в это царство. Пусть снова совершает свой безумный путь, но одна, без тебя, а ты пока побудь здесь.       Не передать жути, в которую я впала, услыхав такую речь; я знала, что не найду обратный путь. Изо всех сил вцепившись в своего проводника, я взмолилась:       — Милый мой вожатый, ты уже столько раз спасал меня, когда мой дух обуревали тоска и робость. Не покинь меня в этот грозный час! Когда запретны представшие нам границы, вернёмся вспять.       Но властный Кот, сопровождавший меня, сказал:       — Умерь свой страх; таков наш путь, что отнять его не волен никто. Жди меня здесь. Укрепи дух доброй надеждой — я и дальше буду блюсти тебя в глубокой тьме.       И он ушёл, оставив меня наедине с противоречивыми мыслями. Я не могла разобрать речей, но его беседа с врагом была недолгой; вскоре зверь Обоснуй кивнул и опустил воинственный хвост.       Вождь поманил меня — я подошла, не чуя под собой ног. За воротами расходились направо и налево узкие проходы; впереди же была стена.       Зверь Обоснуй бросил на меня надменный косой взгляд, взмахнул полосатым хвостом и бесшумно двинулся по правому проходу. Повинуясь знаку своего проводника, я пошла следом. Вскоре стало ясно, что мы попали в лабиринт.       — Смотри, не отставай от стража этих мест. Ты не сможешь вернуться назад, коль заплутаешь, — предостерёг меня Кот. — В этом лабиринте томятся воинствующие невежды. Они гнушались изучением матчасти и теперь вынуждены бесконечно плутать между ими же описанными вопиющими несуразицами. Запасись терпением, и вскоре ты поймёшь, о чём я веду речь.       Обретение хотя бы скудных знаний о том, о чём ты пишешь, — продолжил он, ни на миг не упуская из виду яркий хвост Обоснуя, будто знамя указывавший нам дорогу, — дело долгое и трудное, но необходимое, иначе слова твои станут предметом насмешки не только для знатоков, но и для всех читателей. Коли не можешь найти сама, спроси осведомлённых, а не желаешь даже этого — откажись от своей затеи и пиши о другом. Не плоди нелепицы.       Так рассуждал он, пока мы плутали в узких переходах лабиринта. Вдруг Обоснуй весь подобрался, а потом прянул вперёд. Приблизившись, мы увидели, как он, оскалясь, прижимает к земле незадачливую тень. Заметив, что мы подошли, он ухватил несчастного зубами за шкирку и поволок дальше.       За новым поворотом явилось нам удивительное зрелище. Стены лабиринта расширялись, образовывая обширное пространство. Там, в углублении, похожем на античные арены, тщилось побороть ужасных чудищ множество людей. Влекомый Обоснуем дух забился в его хватке:       — О суровый страж, сжалься! Эти громадины нельзя одолеть голыми руками!       Но напрасны были мольбы. Зверь непреклонно столкнул его вниз, к прочим грешникам, и промолвил:       — Это не мешало тебе принуждать к такому своих героев. Почувствуй же сам, каково это!       Не удостоив страдальцев более ни одним взглядом, он презрительно качнул хвостом и двинулся далее. Много ещё подобных площадок миновали мы на своём пути сквозь лабиринт. На одних осуждённые души должны были участвовать в неравных схватках, на других — являть таланты, им не присущие, будь то музыка, живопись или кулинария, на третьих — выполнять задачи, которые потребовали бы силы или ловкости нечеловеческой или более рук или ног, чем дозволено анатомией. Некоторые же… но рейтинг моего сочинения не позволяет описать то, что я там узрела.       Наконец мы достигли сердца лабиринта. Было оно заключено в круг стен, и лучами расходились от него в разные стороны двенадцать проходов; в центре же начиналась лестница, по спирали уходящая вниз. Там и лежала наша стезя. Круг восьмой. Еретики, отрицавшие здравый смысл       Мы долго спускались, и в конце лестница вывела нас на извилистую тропу меж каменистых безжизненных холмов. Но не прошли мы и двух сотен шагов, как путь преградила расщелина; некогда перекинутый через неё мост был разрушен. Мой вождь окинул взглядом загромождённый склон и, не говоря ни слова, направился к нему, а мне жестом повелел идти следом.       Мы начали нелёгкий подъём. В пути мне так не хватало дыхания, что, едва взойдя, я тут же устало опустилась наземь.       — Ты должна отмести леность — лёжа на печи не сыскать славы, — пристыдил меня учитель. — Встань! Удел твой не в том, чтобы бежать трудностей. Воспрянь же душою!       Я взметнулась на ноги, стараясь показать, что утомлена менее, чем на самом деле, и бодро молвила:       — Идём, я отважна и полна сил!       Мы двинулись дальше, и за новым гребнем нам открылась расселина, покрытая, как мне сперва помстилось, огромными замшелыми валунами. Но в следующий миг я осознала: то, что приняла я за валуны, было скоплением поразительных живых существ. Росту они были неимоверного, с длинными, массивными руками и ногами. На лицах торчали огромные мясистые носы, а зубы напоминали обветренные обломки скал. Бороды их и волосы были похожи у кого на лишайник, а у кого — на еловые ветви. Одежда же была будто сделана из камня и местами покрыта мхом. Когда схлынуло изумление, я заметила, что странные существа сидели по три-четыре в кругу и в центре каждого круга был человек, которому они говорили что-то низкими скрежещущими голосами. Слов разобрать я не могла, но в голосах чудилась насмешка. И вот один из людей не выдержал, бросился с кулаками на обидчика — и на наших глазах стал врастать в него. Кожа его покрылась таким же каменистым налётом, тело изогнулось невероятной дугой… Мало-помалу потерял он человеческие очертания, превратившись в одну из складок на балахоне своего ужасающего противника.       Видя моё смятение, вождь молвил:       — Здесь томятся отрицавшие здравый смысл. Писали они, не задумываясь о логике ни мира, ни душ, так что сюжеты их лишены были малейшего правдоподобия. За это приговорены они к мучениям троллями и взаимопревращениям с ними. Тролли же, как и положено троллям, наслаждаются страданиями своих жертв.       — О чём бы ты ни писала, — продолжил он, — будь то твой родной город или невероятный другой мир, каждая реальность существует по строгим законам. Они могут отличаться от привычных нам, но обязаны быть непротиворечивыми, и, раз введённые, должны соблюдаться незыблемо. Всё, что происходит, должно происходить в соответствии с ними, а не по авторскому веленью.       Я погрузилась в задумчивость. О, как часто хочется, чтобы что-то в сюжете просто произошло так, как я того желаю… но, глянув ещё раз на троллей, я поняла, что отныне всегда буду задумываться о правдоподобии того, что пишу, чтобы никогда более не увидеть этих ужасающих созданий.       Словно почувствовав мой взгляд, один из тех троллей, чей круг опустел, обернулся и в упор посмотрел на нас. Гнев и жестокая решимость отразились на его лице, он поднялся и направился к нам, а за ним и остальные. От ужаса мои волосы встали дыбом. Стряхнув оцепенение, я обратилась к учителю:       — О Кот, они идут за нами; спрячь нас скорее, ибо сердце моё полно страхом.       — Спокойная гладь лесного озера не могла бы точнее отразить твоего лица, чем мой дух отражает твои печали. Там, впереди, тоннель в склоне горы. Когда достигнем его, они будут неспособны навредить нам.       Мой вожатый подхватил меня и бросился бежать по тропе, прижимая к груди, как величайшую драгоценность. Топот троллей за его спиной приближался, уже слышно было их тяжёлое дыхание. В последний миг Кот успел укрыться в тени тоннеля, и тролли замерли у входа. Они были могущественны в своём круге, но ни один не был властен ступить за его пределы.       Круг девятый. Плагиаторы       Мы долго шли сквозь темноту. Мне уже начало казаться, что стены и потолок подступают ближе, смыкаясь вокруг нас, когда впереди забрезжил мертвенный свет. Кровь застыла у меня в жилах, и я малодушно умерила шаг, чтобы укрыться за плечом вождя. Он положил руку мне на плечо и промолвил:       — Пред нами — сердце Ада. Здесь тебе надлежит отринуть боязнь.       Ни жива ни мертва, двинулась я далее.       Как описать то, что мы увидели? Речь слаба и неспособна передать ужас этого места. Из сухой растрескавшейся земли торчали каменные обелиски, наводя на мысли о кладбище. Перед обелисками сидели понурые люди и медленно, с трудом высекали на гладкой поверхности строку за строкой. Всё в них — опущенные плечи, склонённые головы, пустые глаза, механические движения — выражало безнадёжность. От одного к другому бесшумными быстрыми шагами переходил высокий демон, мрачный и слегка сутулый. Чёрные волосы, пронзительные тёмные глаза и резкие черты лица придавали ему суровый и даже беспощадный вид. Увидев, что работа над одним из обелисков почти закончена, он остановился за плечом автора и принялся читать вслух. Голос его был полон издёвки, в каждом предложении видел он десятки недостатков, не оставляя без придирки ни единой мелочи; когда же автор в отчаянье уронил зубило, демон схватил молоток и разнёс обелиск в пыль. Автор со слезами поднялся и побрёл прочь.       — Это Злобный Критик, — шепнул мне Кот. — Он следит за собранными здесь самыми страшными грешниками — плагиаторами.       Глаза его вспыхнули жутким зелёным огнём, а шерсть встала дыбом, когда он продолжил:       — Нет для автора деяния недостойнее, чем плагиат! Да будут крадущие у собратьев по творческому пути посрамлены и подвергнуты порицанию, а имена их забыты!       — Куда ушёл тот несчастный? — спросила я, напуганная этой отповедью.       — Несущие здесь наказание должны сами таскать камни для своих сочинений, — заметно успокоившись, отвечал учитель. — Но взгляни!       Проследив за его указующей дланью, я заметила поодаль человека, который опустил руки и бесплодно уставился в землю. Заприметил пройдоху и Злобный Критик. В мгновение ока возник он за спиной отлынивающего от наказания грешника и грозно велел:       — Пиши, презренный!       Чело грешника исказилось в гримасе сосредоточения, но рук он не поднял. Тогда страж последнего круга Ада вцепился в плечи своей жертвы и ожесточённо затряс. Казалось, он вот-вот вытрясет из несчастного всю душу, но тут его внимание привлёк плут в другом ряду. Пользуясь тем, что грозный демон занялся другим, мерзкий плагиатор скосил глаза на ближайшую плиту и беззвучно зашевелил губами, запоминая написанное соседом. Злобный Критик сорвал с пояса свёрнутый кнут и погнался за негодяем, выплёвывая слово за словом:       — Ничтожный червь, как дерзнул ты переписывать у другого! Не смей отговариваться вдохновением! Ты никогда не знал его! Если бы ты не выдавал плоды чужого за свои, не сидел бы сейчас здесь!       От ярости раздувался он всё больше и больше, пока не закрыл собою всё небо. Раздался взрыв, но учитель успел подхватить меня и укрыть от неминуемой гибели.       Когда развеялась тьма, он бережно опустил меня, и я увидела, что мы снова оказались на опушке, где я впервые повстречала его.       — Здесь я должен проститься с тобой, — молвил вещий Кот. И, будто догадавшись, что творится у меня на душе, добавил: — Я верю, что не вотще свершилось наше странствие. Не забывай же того, что узрела, и поведай об этом другим. И да пребудет моё благословение с тобой и со всеми избравшими нелёгкую долю писателя!       Я двинулась в обратный путь, а когда обернулась, тропа позади меня была уже пуста.