***
Организация труда в башне оставляет желать лучшего, и это видно невооружённым глазом. Впрочем — к слову о труде — забавно, что устранение разрушений явно идёт коллективу на пользу: будучи ежедневно заняты доступным для них мирным делом, приносящим, ко всему прочему, видимые результаты, многие воины явно чувствуют себя счастливее. Саша, впрочем, не очень понимает, как большинство из них в принципе здесь оказалось; она мало что смыслит в военном деле, но здесь несоответствие кадров задачам компании — ох, папочка, знал бы ты, где пригодились дочке твои уроки, — буквально бросается в глаза. Казалось бы, миссия прозрачна: из каньона, что находится рядом с башней, периодически лезут твари разной степени опасности, и задача воинов — останавливать их, чтобы не попали в долину и не нарушили покой простого народа. Работа тяжёлая и опасная, зато хорошо оплачиваемая из налогов и… не сказать чтобы такая уж экзотическая. В каждом обществе, наверное, есть люди (или жабы, или нелюди, или кто угодно), что защищают от опасности других, рискуя собственной жизнью; в каждом обществе как-то справляются и с поиском таких людей, и с их морально-идеологической подготовкой. Здесь же с этим совсем погано. Здесь есть мягкие, неволевые, совсем не склонные к насилию жабы, в глубине души мечтающие о кулинарии, садоводстве или карьере артиста, угодившие сюда в погоне за лёгкими деньгами или вообще случайно. Здесь предостаточно амбициозных, самодовольных жаб, пришедших за уважением, статусом, крутизной и возможностью применять силу по отношению к жителям долины. Здесь изредка попадаются те, кому действительно нравится драться, но практически никто не мотивирован на каждодневный труд и развитие; профессионалов — по пальцам пересчитать. И едва ли хоть кто-нибудь здесь вдохновлён своей ролью героя, защищающего мирных жителей от существенной опасности; едва ли кто-то вообще думает о своей миссии, долге, чести и тому подобном дерьме. Едва ли кто-то действительно предан тому делу, которое здесь, по идее, является самым главным. И важным. И нужным. Кроме Грайма. Который был бы, надо признать, далеко не таким плохим руководителем, не пытайся он постоянно дёргать за ниточки, отсутствующие у подчинённых в принципе. Мы были не готовы. Саша слышит это не раз, не два и не три. Об этом говорят тихо, мимоходом, в доверительном разговоре после долгого знакомства или хорошенько надравшись в таверне; этого будто стыдятся или не хотят замечать; но она замечает. За пределами башни она бывает редко и недолго, и ей сложно в полной мере оценить там происходящее. Поэтому она напрямую спрашивает у Грайма: — Слушай, что за дерьмо у вас с рекрутингом? — С чем? — Из большей части жаб здесь — защитники так себе. Впрочем, мы, кажется, с этого и начинали. И они как будто… в принципе никогда не хотели такой работы. Или хотели, но давно передумали. — Я говорил тебе, что это кучка жалких трусов, — цедит он сквозь зубы. — Это ты, помнится, упорно твердила мне сменить отношение. — Нет. Я не об этом. Они не жалкие трусы, они просто не хотели такой работы. Или не были к ней готовы. Вопрос — почему вы не набираете тех, кто хотел и готов? — Таких нет. — Правда? Слушай, я немного бывала в ваших городах, но на прошлой неделе заглянула на Турнир Большого Щита, впечатлилась. И оружейная индустрия у вас вроде налажена неплохо. Похвально, конечно, что вы мирные ребята и не ведёте крупных войн. Но тем более странно то, что вы не можете найти подходящих воинов, чтобы защитить долину от единственной угрозы. Грайм долго, внимательно разглядывает её, явно пытаясь оценить, может ли сейчас быть откровенным. Пауза затягивается. — Слушай. Я могу просто научить тебя быть лучше понимать сотру… воинов, быть мягче с ними… попытаться быть мягче с ними и заслужить популярность. Могу сделать жизнь в вашем коллективе здоровее и спокойнее, могу мотивировать их чем-то. Но это не даст какой-то офигенной эффективности, если не в этом главная проблема. Не говоря мне правды — ты не даёшь мне даже попытаться что-то существенно изменить. Он молчит пару секунд и затем сухо произносит: — Здесь ты ничего не изменишь. Настоящую опасность тварей скрывают от народа. Негласное соглашение между нами и органами власти. Незачем сеять панику. В глазах мирных жителей мы просто собираем налоги да иногда закидываем стрелами какое-нибудь мерзкое зверьё. К нам приходят в надежде на безбедную богатую службу. У многих получается, — он зло усмехается, — вот только длится эта служба куда меньше, чем они ожидали. — Серьёзно? — взвивается Саша. — И ты до сих пор мне об этом не сказал? — Я позвал тебя, чтобы ты помогла мне сделать хоть каких-то воинов из этих жаб, а не чтобы разбалтывать тебе тайны! — он заметно повышает голос. — Здесь ты ничего не изменишь. Точка. И кстати, пока ты по-прежнему не знаешь, как попала в этот мир, — не советую роптать на отсутствие доверия. Саша замечает, как при этих словах его рука будто ненароком ложится на рукоять меча. Следовало бы, конечно, в который раз повторить, что она и правда ничего не знает, но она отчего-то не делает этого — просто молча уходит. В грудине бултыхается горечь, и теперь становится гнетуще ясно, что место для того, чтобы повеселиться, было выбрано так себе. Но вместе с тем Саша отчётливо понимает, что теперь этого так не оставит. И сделает всё возможное, чтобы хоть как-то изменить ситуацию к лучшему. Наверное, напрасно.***
И она честно делает что может. И получается, нужно отметить, у неё неплохо. Начать с того, что многим здесь откровенно не хватает внимания, понимания, простого человеческого — ну, или жабьего — тепла; Саша в той или иной степени сближается практически со всеми, не к месту вспоминая историю про Наполеона, знавшего по именам всех своих солдат. До Наполеона ей далеко, конечно. Но её любят. Ей доверяют. К ней приходят пожаловаться на неудачный день, ссору с товарищем или злого начальника (угадайте, кого). И… в этом коллективе определённо давно не хватало психотерапевта. Практически всем. Пара недель активной работы — и травматичность драк в таверне существенно снижается, а восстановление башни идёт неожиданно быстро. Разумеется, Саша привязывается к ним в какой-то степени. Иначе не получается; ей всё-таки далеко ещё до её папочки, да и тот едва ли работал в таких условиях. Но это нормально. Это хорошо: актриса из неё не слишком, и они бы мигом почуяли неискренность. Это в какой-то степени даже сознательно — это нужно для дела, а чувствами вполне возможно управлять, как рукой или ногой. Ну и разумеется, это больно. Если ухватить рукой раскалённый уголь, тебе будет больно даже с учётом того, что ты сделал это сознательно. Несмотря на атаки тварей, многие из жаб-солдат отчего-то не спешат совершенствоваться как воины. Саша не слишком понимает, почему, — хотя возможно, кое-чьи регулярные вопли о том, что у них руки не оттуда растут, чтоб хотя бы удержать меч, имеют к этому отношение. Так или иначе, для тех, кому недостаточно нежелания умирать, она придумывает новый стимул. Вспомнив об увиденном на Турнире Большого Щита, организует местный турнир — с чётко прописанными правилами, турнирной сеткой, рейтинговой таблицей и милым золотым кубком, изображающим оскаленного жаба с гигантским топором, в качестве главной награды. В золоте в башне недостатка нет, а Клаус, как выяснилось, давно увлекается на досуге созданием статуэток. Турнир пользуется огромным успехом: вскоре жаб, занятых боевыми тренировками, становится едва ли не больше, чем праздно выпивающих в тавернах. Вдобавок Саша проводит ещё парочку мероприятий, на которых жабы рассказывают о своих хобби — как о чём-то интересном и важном, а не лишнем, постыдном, о чём приличному воину лучше молчать. Всё получается полезнее, чем казалось: внезапно выясняется, что несколько ребят с удовольствием займутся изготовлением мебели взамен разрушенной, а кое-кто готов частично взять на себя пошив одежды, которую сейчас заказывают в городе у портных. Качество таких услуг вызывает вопросы, но Саша охотно соглашается, ведь дело тут не в качестве. Если уж эти жабы выносят тяжёлую опасную работу, которой даже не хотели, — пусть хоть как-то радуются жизни и чувствуют себя нужными. В этот период случается ещё одна атака твари, которую отражают легко, без убитых и практически без раненых, несмотря на не до конца отстроенную башню. Да, признаться, та гигантская жужелица изначально казалась какой-то хлипкой; тем не менее, такой лёгкой победы вряд ли кто-нибудь ожидал. Особенно Грайм, который, кажется, начинает после этого и вправду уважать Сашу. Что не отменяет того, что работа с его поведением — та ещё заноза в заднице. В своих солдатах он видит прежде всего посредственных воинов — и это непоколебимо, и с этим не выходит ничего сделать; он готов лгать, лукавить, выдумывать фальшивые комплименты — но только не раскрыть наконец пошире единственный глаз, чтобы увидеть в них личностей, в каждой из которых есть сильная сторона и возможность принести пользу. И от того нездорового, злого, отчаянного перфекционизма, что он применяет к способностям и идеалам себя и других, Саша то и дело сама начинает задыхаться. — Так. Ещё раз. Подумай об Алексе и скажи о нём что-нибудь хорошее. — Когда мы защищались от трёхглавого дракона, он плеснул мушиной настойки в пасть только одной из трёх голов. Спалило дотла всего лишь одну комнату. — Хорошее, а не завуалированный упрёк. Каждый имеет право на ошибки. — В той битве тяжело ранило троих солдат, один скончался от ожогов, и если бы не этот остолоп, всё могло быть иначе! — Спокойно. Управление гневом. Считаем до десяти… — Саша вдыхает, закрывает глаза и сама считает аж до пятнадцати. Она устала. Ей сложно спорить с тем, что Алекс тогда повёл себя как остолоп. Что он виноват в ранениях и смерти товарищей. Проблема только в том, что если всю жизнь судить об Алексе по тому случаю — вернее всего, он остолопом и останется. Иногда Грайм честно считает до десяти. Иногда — сразу вываливает на неё всё, что думает о перспективах своих солдат и современной военной подготовке. После таких сеансов она обычно идёт в тренировочную и палит из лука, пока глаза не начинают слезиться, распаляясь от каждого промаха; либо идёт в таверну и там истыкивает мишени для дартса дротиками по самое оперение, не отказывая себе в жучиной медовухе. Неплохо, если не думать, из чего оно сделано. Впрочем, этому её и в родном мире уже научили фастфуды. Когда она возвращается в комнату после очередного такого вечера, Грайм спрашивает, не оборачиваясь от стола: — Я утомил тебя, верно? В его голосе слышна злая насмешка, и Саша на секунду представляет, как вонзает дротик ему в затылок, по самое оперение. И на всякий случай отворачивается. — Сама подписалась, — угрюмо хмыкает она. — Знаешь, ещё в темнице успела заметить, что ты не любитель… всего живого. — Ты в чём-то права в своих методах. Но ты многого не понимаешь. И со мной у тебя не сработает. — Нет, ну если ты предпочитаешь сдаться… — она не вкладывала в последнее слово какого-то особого смысла, но произнеся, чувствует, как оно нехорошо, вызывающе звенит в тишине. — Ты многого не понимаешь, — повторяет он. — Ты не видела настоящих воинов и не знаешь, насколько плохи эти. Ты способна любому отбросу внушить, что он герой. Это опасно. Это впечатляет. Этого недостаточно. Отбросы от этого становятся меньшими отбросами, но героями не делаются. Я способен лгать им, но не себе. Я не могу как ты… ноги, руки… как ты там говорила? — Сам-то откуда взялся такой герой? — выплёвывает Саша, тут же ощутив, что медовухи было несколько больше, чем нужно для таких разговоров. Грайм отвечает не сразу. И за то время, пока он просто молчит, а она стоит спиной к представителю чужого, чуждого для неё вида, — она очень ясно, отчётливо понимает, что сейчас ей будут лгать. — Раньше отношение к башне было другим. Правду не скрывали так тщательно. И моя мать… была очень, очень достойным воином. По его интонации Саша понимает ещё кое-что: если она продолжит расспрашивать на эту тему — не исключено, что он наконец снесёт ей башку. Не исключено, что сгоряча. Не исключено, что потом пожалеет. Но её это уже вряд ли утешит. Она молча залезает за занавеску, переодевается и падает лицом в подушку. И лишь тогда глухо произносит: — Подумаю над этим. Спокойной ночи. Но ещё добрых полчаса ей не даёт уснуть одна простая мысль: когда она покинет башню — всё вернётся на круги своя.