With The Beatles

Дождь нещадно заливал пустынные улицы, и редкие люди бежали по дорогам, прикрываясь, кто чем мог — у кого-то зонт, кто-то прикрывается сумкой, а кто-то и вовсе ладонями. И эти одинокие, неудачливые прохожие с нескрываемым удивлением наблюдали, как два молодых человека, смеясь и крича, наоборот, бежали на воздух. Джон чувствовал себя по-настоящему одурманенным романтической атмосферой Парижа, но, как всегда, в очень необычной форме. Пол с удовольствием разделял это, ни на чье другое не похожее счастье, все крепче сжимая его руку и стараясь не путаться в собственных ногах, пока они бежали. Они бежали и бежали, не смотря по сторонам, шлепая по лужам. Им было не важно, насколько сильно промокнет их одежда, их не волновало, что они могут словить простуду или что похуже после таких выходок. Их, кажется, вообще ничего не волновало, кроме друг друга. Они скоро выбежали на совершенно пустую улицу, простирающуюся вверх по склону. Ее обрамляли невысокие, двухэтажные строения, а за кронами многолетних деревьев виднелась верхушка Эйфелевой башни. У Джона перехватило дыхание, как только он увидел ее слабые огни, расплывающиеся в пятна на закапанных линзах его квадратных очков. — Ну что, двинем к башне? — спросил он, когда они еще пытались перевести дыхание; только остановившись они осознали, что бежали изнурительно долго, без остановок, и совершенно выдохлись. Пол широко улыбался, пребывая в подобии эйфории, и, услышав вопрос, заулыбался еще шире. — Ты спрашиваешь! — теперь он был тем, кто повел Леннона за собой, без колебаний устремляясь по крутому подъему наверх. Он все еще крепко сжимал его руку, поэтому Джону ничего не оставалось делать, кроме как последовать за ним. Под ноги то и дело попадали плитки, выпавшие из старой дорожки, он часто спотыкался, когда Полу удавалось обойти все это и продолжать резво взбираться на гору и подстраховывать друга, не без игривой улыбки на лице. Они завернули за угол и помчались дальше по уже ровной улице. Ее освещал один-единственный фонарь, укутывая эту дождливую ночь в теплый, оранжевый свет. Джон высвободил руку из хватки Пола лишь для того, чтобы ускакать вперед к этому фонарю и, зацепившись за него одной рукой, прокрутиться вокруг него. Затем он театрально взмахнул рукой, вознося указательный палец к небу и пропел ту самую мелодию, которую Пол напел ему сегодня утром, когда они пытались сочинять, ровно перед тем, как со всего размаху прыгнуть в лужу. Пол испуганно вскрикнул, обнаружив себя еще более мокрым, чем он уже был — Джон нарочно прыгнул как раз в тот момент, когда он остановился рядом. Собираясь ударить друга за подобные шалости, он обнаружил, что тот уже убегает вперед с истерическим смехом. В погоне за ним, он не мог перестать улыбаться; они оба определенно сошли с ума, в одну и ту же секунду, как самые настоящие синхронисты. Ему удалось догнать Леннона только когда тот остановился. Он влетел в его спину, чуть не сбив с ног, и, когда поднял голову, то замер на месте ровно таким же образом. Эйфелева башня гордо возвышалась над ними; ее масштабность захватывала дух. В ночной темноте она бы выглядела даже устрашающе, если бы не фонари, редко расположенные по всей ее конструкции. Площадь оказалась практически безлюдной: последние живые души прятались под крыши или в машины, черные машины такси отъезжали от парковочных мест, и только пара неудачливых велосипедистов в скором темпе пересекала периметр парка, желая поскорее убраться от ливня. Дорожки освещали те же самые оранжевые фонари, склоняющие свои стеклянные глазницы к земле, словно пытались что-то рассмотреть. Созерцание данной картины привело молодых людей в неописуемый восторг. Джон безумно засмеялся, глядя то на Пола, то обратно на башню, пока Пол вцепился в его промокшую насквозь куртку и тряс его, чтобы хоть куда-то выместить тот фонтан эмоций, что он испытывал. Со стороны можно было подумать, что они действительно два сумасшедших. Не намеренный больше ждать Джон, как стрела, рванул вперед, в парк, а Пол побежал за ним. Они гнались друг за другом в безумном припадке, пробегая под теплым светом фонарей, и, когда они приблизились к забору, ограждающему башню, то уже прыгали с места на место, как малые дети, которыми они все еще были. Непередаваемые чувства не давали им сказать хоть что-нибудь спокойно и ровно, то один, то другой срывались на радостные вопли. Джон был безумно влюблен, и теперь осознавал это в полной мере. Держать Пола за руку все это время было практически невыносимым наслаждением, и ничего прекраснее, чем его перевозбужденная, широкая улыбка, на свете не было ничего. Они скоро отвлеклись от созерцания Эйфелевой башни, возвращаясь друг к другу, и начали просто бегать под дождем, пиная лужи и стараясь как можно сильнее обмочить друг друга. Вода совершенно испортила Полу прическу, но ни тому, ни другому, это не было важно. Пол окончательно забыл, как дышать, как только Джон взял его за руки и закружился, все не прекращая смеяться. Маккартни даже показалось, что его голос стал сипеть чуть больше обычного от такого перенапряжения. Пол захотел выразить, что чувствует, но не нашел ни единого слова, чтобы описать все это. Он не смог закончить ни единого предложения, все терялось в радостном смехе или вовсе угасало. Ему даже показалось, что еще немного, и он заплачет от этого счастья. Провалившись еще несколько раз он бросил эту затею и решил, что сегодня, наконец-то, сыграет по-крупному: он крепко схватил Джона за майку, притянул близко к себе и крепко поцеловал. Он почувствовал, как его ноги моментально сдают и слабеют, да и ноги Джона тут же подкосились. Они достигли взрывной кульминации своих чувств, которые и привели их сюда, на одинокую, дождливую площадь. Все то, что заставляло их кричать нашло себе выход в этом долгом, волшебном поцелуе. Им было плевать, увидят их или нет, им было плевать, что о них подумают местные французские «совы». Все, что имело значение для них, это то, что они видели перед собой — друг-друга. Джон оторвался от мягких, теплых губ только затем, чтобы вдохнуть влажного воздуха, а потом снова прильнуть к ним, с большей настойчивостью и силой, и Пол ни в коем случае не возражал. Он охотно приоткрыл губы, тут же перехватывая инициативу, впиваясь пальцами в кожаную куртку еще сильнее. Джон слабо прошипел от боли, но ни за что не отвлекался на нее. Сердце Пола колотилось, как бешеное, а все тело дрожало, как в припадке. Он перестал чувствовать свои ноги, они словно вросли в землю, руки с трудом ему подчинялись; все, что он мог, это держать Джона все крепче и крепче, переживая иррациональный страх, что он может раствориться в его руках, пропасть, и он потеряет этот блаженный момент радости и любви; Джон, однако, быстро доказал ему обратное, располагая руки на его шее, вынуждая придвинуться еще ближе, чем ранее. Их обоих бил страшный озноб от дождя и от заполняющих тело чувств любви и нежности. Будучи настолько близко друг к другу, они могли почувствовать себя по-настоящему счастливыми. …Они оторвались друг от друга и замерли. Джон видел, как блестит влага на привлекательном лице его друга, и он уже не мог различить, что — вода с небес, а что — слезы. Но вопросы иссякли, как только он заговорил. Все, что ему удалось сказать, это слабое, дрожащее признание в любви, а после этого он закрыл глаза, очевидно, в болезненно-приятном чувстве. Джон ответил ему тем же, ломающимся, слабым голосом; с сипом вырвался смех — Пол наверняка заметил, что он тоже плачет. Слезы жгли глаза, но он ни в коем случае не отрывал взгляда от любимого лица, бережно вытирая одну слезу за другой с его промокших ресниц. В каком-то смысле это было совершенно бесполезным действием, но его это волновало в последнюю очередь. Окрыляющее чувство оттеняло мысли о будущем и прошлом, заставляло забыть про холод и про то, что ливень только усиливается, и, скорее всего, завтра они оба проснутся с жуткой простудой. Здесь, в окружении теплых огней, вдыхая тяжелый, теплый, летний воздух, Джон чувствовал себя свободным, рядом с Полом — на своем месте. Опьяняющие поцелуи возле Эйфелевой башни — звучит, как самая романтическая сказка на земле. Впрочем, она все равно останется личной тайной между ними, и будет напоминать о себе каждый раз, когда в Лондоне будет идти серый, унылый дождь. Сердце будет греть воспоминание о широко распахнутых, полных любви глазах Пола, воспоминание о бережных, оберегающих прикосновениях Джона, и их общей, безумной эйфории, которую им было суждено испытать вместе.