With The Beatles

Он снова делает затяжку. Так медленно и нерасторопно, что Полу на секунду кажется, что Джон планирует одним махом вытянуть все содержимое. Но, конечно, этого не происходит. Пусть он и отъявленный мерзавец в глазах других людей, хорошие человеческие качества ему не чужды. Он помнит, что эта сигарета — последняя. — Держи, — хрипит Леннон и усмехается, все так же, как солнечными лучами согревая Пола. Вечно он так делает. Делает вид, что ничего не случилось. Что ему не больно и не страшно. Что ему всё равно. Но вместо того, чтобы разозлиться на это, Пол лишь напоминает своему неуемному чувству справедливости, что, мол, «сначала разберись сам с собой, а потом уже лезь с претензиями к другим». Вместо всяких слов он забрал сигарету из пальцев Джона и сделал такую же крепкую затяжку, чтоб уже наверняка. Холод, голод — обычные для любого человека чувства. Холод от прикосновений и то, что это вызывает голод — совсем другое. Пол не пожелал бы пережить это даже своему злейшему врагу. Ему нравился неуёмный характер Джона. То, как он хватал его за руку или за плечо под вспышками фотокамер и по-заговорищески шептал идиотскую идею, которую они все равно в жизнь не воплотят, или ему нравилось, как он понижает свой голос на записи только ради шутки, чтобы все вокруг посмеялись. Когда они оставались наедине становилось ещё теплее, Пол будто подсаживался поближе к костру. Внутри Джона действительно горел огонь. Такой страшно потерять, и Пол боялся. Неунимающийся, вечно в движении дух Джона был неподвластен никому; не помогут ни жалость, ни слезы — Маккартни это уже уяснил. Он был готов отпустить, если понадобится. Наверное. Возможно. Но никогда не сомневался, что для него разрыв будет болезненным. То, как быстро Джон перегорает к одному и зажигается другим, было трудно отследить, и вовсе невозможно, если он выпивал или чем-то закидывался. В одну секунду он мог сидеть и писать песни, а в следующую уже сесть к тебе на колени и требовательно целовать; так, будто тебя самого это не должно никоим образом удивлять… И Пол принял эту позицию почти сразу, как только они вступили в отношения. …Ночной холод заставляет Пола поежиться. Они были на крыше — поближе к небу и к звёздам на нем. Двадцатью четыремя этажами ниже бушевала городская жизнь: в этом море Пол не нашел покоя. Зато Джон подстроился быстро — ему нравилось наблюдать за шумихой из своего окна, и иногда даже принимать участие. Он был стихией, когда как Пол только ее созидал. И проводя параллели, бездумно ассоциируя, сравнивая, Пол не мог избежать страха и боли. Вкус обиды оседал во рту горькой полынью, и он уже не мог отследить, на кого направлена эта обида; на Джона или на него самого. Но он ничего не скажет. Не покажет. Ведь Джон выглядит таким уверенным и спокойным, будто ничего и не происходит, будто все идёт по плану. И кем он будет, если не поверит? Пол верит, сцепив зубы. Ибо у него нет альтернатив. И ещё раз медленно затягивается.