маркобесие

― Дух Вадика Косыгина, приди к нам! Марк отчетливо звучал в хоре юных, ломких голосов. Вадик Косыгин из пятой школы умер ровно полгода назад, за три дня до конца летних каникул. Его сбила «Волга», красная как флаг. За рулем была девица, с губами красными, как кровь и в платье под цвет губам. Архангел Революции расплескала внутренности пионера Косыгина по пыльному асфальту и его начищенные до идеала ботинки отлетели в темноту кустов. А она скрылась с места преступления, словно багряный, гриппозный мираж. Жаль. Ведь она так и не узнала, что благодаря ей в этот день на одного пионера стало меньше и на одного педофила стало больше. И вот сегодня, в ночь на святки, пока за окном грыз кости мороз, выла над погребенными в снегу и грязи покойниками метель и тлели звезды, они собрались на квартире Бесолюбовых под предлогом празднования зимних праздников, чтобы связаться с ним. Потому что они соскучились. Ведь они все еще были детьми. ― Дух Вадика Косыгина, приди к нам! Их было пятеро. Конклав собрался в полном составе. Они сидели по большому кругу алфавита, малому кругу цифр и крошечной окружности блюдца с черной стрелкой, сцепившись за руки. В глазах Саши Браганчука теплились робость и страх перед неведомым, Валера Ладонежский прятал взгляд в колени, на праздном лице Юры Зубова не читалось ничего. В холодном омуте голубых глаз Максима Дадаева огарок свечи отражался очищающим пожаром. Взгляд сквозил пугающей решимостью и уверенностью в чем-то, что знали только он и Марк. Максим вцепился Марку в правую руку. Его пальцы были трупно-холодными, а белое, освещенное лживым огоньком лицо выражало звериную серьезность. В просторной столовой на другом конце квартиры хохотали Бесолюбовы старшие и их изрядно подпитые гости. Жизнь – веселый карнавал. ― Дух Вадика Косыгина, приди к нам! Они могли бы призвать дух дедушки Ленина, но вместо этого они взывали к неупокоенной душе их мертвого ровесника. Потому что Вадик Косыгин смертен, как смертен (почти) каждый в этой комнате. А дедушка Ленин вечен и бесконечен, как стук колес поезда. Сквозняк в комнате с плотно закрытыми окнами и запертой дверью потревожил красные занавески. Кто-то шепотом вскрикнул. Появление духа обычно сопровождается достаточно специфическими ощущениями, которые сложно спутать с чем-то другим. Марк это знал. Дрожь ребят передалась ему, словно электричество, бегущее по гальванической цепи. Он чувствовал себя в этот момент непобедимым. Всемогущим. Абсолютным. Сильнее, чем он чувствовал это обычно. И если бы Марку кто-нибудь три года назад сказал бы, что милое баловство с угадыванием карт и новогодний концерт школьной самодеятельности, на котором он вытаскивал из шляпы кролика (пушистика из кабинета биологии на втором этаже) приведут его сюда, в эту комнату и к этой роли, то Марк... В принципе бы не удивился. ― Дух Вадика Косыгина, ты здесь? – с тихим дребезжанием блюдце ответило «да». ― Дух Вадика Косыгина, ты готов идти на контакт? Блюдце вздрогнуло, но с места не сдвинулось. Марк скользил внимательным взглядом по лицам ребят. Их вопросы нелепы. Вопросы, которые они задали исходя из своей примитивной, детской природы. Вопросы, которые Великий Магистр Марк успешно перерос. ― После каникул контрольная будет? – тихо спросил Юра Зубов, самый младший в компании по сути, а не по возрасту. Это глупый вопрос – чтобы проводить контрольную, нужно пройти какую-то часть материала. Никто не проводит контрольные в первый день каникул. Дух сказал «да». ― Ерунда какая-то, – пробормотал Юра, поправляя очки. ― Ты ни рожна не умеешь задавать вопросы, баклан. Не отнимай время, – Валера зашипел на него, а потом склонился над буквенным кругом и произнес свой вопрос так четко, как только мог, – Аня Белкина из 7-го «а» любит меня? Он затаил дыхание в ожидании. Марк ощущал, как вспотела валерина ладонь. Марк зажмурился – он ни на минуту не сомневался, что Валера спросит именно это. Блюдце зашевелилось, методично собирая рукописные, черные буквы в слова.

«нет. п о т о м у ч т о о н а л ю б и т б а б».

Шок и уязвленность на лице Валеры сменила злость. Он покраснел и надул щеки. Едкие смешки рассыпались по комнате как осколки леденца по кафельному полу. ― Заткнитесь! Заткнитесь нахер! – зашипел он и чудом сдержался, чтобы не замахнуться на Сашу Браганчука, местное слабое звено... впрочем, не будем забегать вперед. Марк прикусил щеки, чтобы не рассмеяться над Валериным маленьким, незначительным горем. Политик должен уметь держать лицо, что бы ни случилось. Только Максим не смеялся. Он сидел с прямой, будто его позвоночник был стальным прутом, спиной и буравил блюдце стекляшками глаз. Он прошептал свой вопрос без голоса, одними губами. Но он был уверен, что дух приятеля со двора поймет его верно: «Я когда-нибудь уберусь из этого города?» Максим хотел убраться не из города, которым промышленный, грязненький и тесный Псков был буквально. Он хотел выбраться из того, чем Псков был фигурально: давлением, рутиной, ответственностью, большими ожиданиями родителей и чем-то, что мешало ему вписываться в общество нормальных ребят в силу его внутреннего устройства (иначе бы он не сидел в этой комнате, в этой компании и не задавал этот вопрос частичке вечности). И это Марк тоже знал. Стрелочка указала «да». Затем перешла в положение «нет». Блюдце отъехало в сторону и окончательно застыло, повернув стрелку на пузатый знак вопроса. Максим медленно повернулся к Марку. Его обескровленное лицо излучало ледяное спокойствие, но в расширенных зрачках тлели недоумение и тихое бешенство. Юра сдавленно пискнул, Валера засвистел. Но Максим не смотрел на них, он смотрел только на Марка. ― Как это понимать? – с нажимом прошептал он. Ответа на этот вопрос Марк не знал. Он и не мог его знать. В груди Марка назревал липкий, ледяной ком тревоги. Максим был готов в любой момент впиться Марку в глотку, а все остальные разорвать его плоть на части. Дети тонко чувствуют ложь. А еще тоньше чувствуют хлипкость постамента, на который опирается трон короля сегодняшнего дня. Но Марк поразительно быстро нашелся: ― Ты просто не умеешь задавать вопросы. Смотри и учись, пока я жив. Марк размял пальцы, прочистил горло и, преодолев дрожь в голосе, осведомился: ― Вадик, скажи, я стану генсеком? Стрелка уверенно застыла на «нет». ― Чего. Выпученные глаза Марка скосились от шока. Марк постучал длинным, карамельно-красным ноготком по блюдцу. Оно не шелохнулось. Мальчики засмеялись и даже Максим заулыбался с такой искренней язвительностью, что острые уголки его тонких губ поползли за границы овала лица. ― Это я показал вам наглядный пример, как не надо задавать вопросы, – строго отрезал Марк, – Вадик, скажи, пожалуйста, буду ли я когда-нибудь занимать... м-м-м, руководящий пост? Блюдце мелко задрожало. Марк смотрел на него с капризным, требовательным ожиданием, напрочь забыв, что имеет дело с потусторонними силами. А потом все было кончено. Красные губы Марка растянулись в самодовольной улыбке. На подбородке появились мелкие ямочки, придававшие его лицу сходство с лягушачьей мордой. ― Что и требовалось доказать! ― Ну-ну, – проворчал Максим, подозрительно сощурившись. А потом произошло нечто непоправимое. Дошла очередь Саши Браганчука. ― Ну, а ты-то как сам? Как оно там тебе? Блюдце встало. Намертво. Валера и Максим переглянулись, тревожно и, вместе с тем, очень зло. Юра пропищал: «что ты наделал?». А Марк посмотрел на Сашу так, что мог бы превратить его в камень. На улице надрывно завыла собака. Саша непонимающе захлопал глазами. (Как) ягненок на заклание. Повешенный. ― Я, кажется, говорил о вопросах, которые никогда не стоит задавать мертвым, – ледяным тоном начал Марк. ― Еще в самом начале, – глухим эхом закончил Максим. Саша испуганно закрыл голову руками. ― Связь прервалась, походу, – Валера неуверенно замотал головой. ― Что теперь будет? – спросил Юра. ― Ничего хорошего, – хором ответили Марк и Максим. И это вышло случайно. Тишина повисла натянутой струной. Послышался хлопок. На кухне закричала женщина, зашумели голоса. Мальчики одновременно покосились на дверь. И кто-то из взрослых в коридоре крикнул: «Кажется, свет отключили!»