маркобесие

Перед закрытыми глазами Макса плыли белые круги и поэтому он решил не моргать. Он сидел на перебуробленной постели Марка (Марк никогда её не заправлял, считал ниже своего достоинства заморачиваться над бытовой шелухой. Он часто повторял, что быт сковывает волю и отвлекает от великих свершений) в какой-то принужденной позе - подобрав голые колени и обняв себя за локоть. Стекло серых глаз было неподвижно и прозрачно, как и сам Максим, что в этот миг столь настороженно затих. Развязанный алый галстук понуро повис на его плечах, в расстёгнутой на две верхние пуговицы рубашке кокетливо показались острые крылья ключиц с размытыми бурыми пятнами на них. Рукава льняной рубашки могли скрыть следы от бельевых веревок на его запястьях, но голень обвивала красноречивая воспалëнная полоса. Из динамиков проигрывателя Бесолюбова-старшего, громоздкого и архаичного (под стать хозяину), выливалась инопланетная музыка: техническое гудение, перекатывающийся стук то ли колыбели Ньютона, то ли колес агитпоезда, электрический рокот, так похожий на прибой, и женский голос, уверенный и низкий, нараспев скандировавший что-то на языке, которого Макс не знал. Эта музыка плотно сплетена из капилляров и жаровых труб. Из самых тёмных грёз, которые слишком страшно воплощать в реальность, и из воспоминаний, которые ты случайно вспомнил и больше никогда не забудешь. Запрещëнная и запретная. В комнате почему-то было жарко как в камере сгорания; адской топке Бельпера. Ализарин заката пробивался в комнату сквозь подрагивающий, словно веко, тюль. Бесолюбов-младший купался в его лучах, и Максу казалось, что тот облит артериальной кровью с головы до кончиков пальцев босых ног. Телевизор показывал белый шум. Марк лениво кружился вокруг себя, покачиваясь из стороны в сторону, слегка запрокинув голову и закрыв глаза. Он не танцевал. Он красовался. Без внимания он зачахнет, ссохнется до уродливого черно-красного карлика и упадëт на восточный орнамент ковра бездыханным. Максим послушно смотрел на него неотрывно, словно в трансе: на изгиб длинной жилистой шеи, на лилейные руки, на худые икры непропорционально длинных кривых ног, на черную точку родинки под левым глазом, больше похожую на маленький комок грязи, на хитро улыбающийся, по-лягушачьи длинный рот. Марк весь состоял из несовершенств, но в совокупности они давали гипнотически гармоничное целое. Макс не заметил, как затаил дыхание, а в голове промелькнула будто бы чужая мысль: «Я хочу выпить его кровь, чтобы получить его силу. Я хочу его раздавить, чтобы быть круче него. Во всем». Слабость сдавила серебряным обручем виски и лоб, заковала запястья и голени. Мысли, длинные и протяжные, волоклись, как ноги покойника по жухлым листьям и грязи в лесную чащу. Если у Марка Бесолюбова есть душа, то она непроницаема, как колодец в глубину земли. Музыка смолкла, комнату, словно газ, заполонило шипение и аппаратный треск. Марк опустился на диван, но Максим продолжал сидеть в оцепенении. Как будто его кровь застыла в жилах, сердце остановило свой бесконечный бег и как только он немного оттает, то разлетится по комнате на крупные куски и мелкие красные осколки. В таком случае, Марку по-любому придëтся убраться в своей комнате. Макс отозвался не сразу, обиженно поморщился после того, как Марк игриво щëлкнул его по носу. — Я просто задумался, – прошелестел он. — О чëм? – Марк слегка наклонил голову влево и подмигнул. Он лëг поперек кровати, по своему обыкновению, не переодеваясь из чёрной школьной формы, и постучал по простыне расслабленной длиннопалой ладошкой, узкой и холодной. Так обычно подзывают к себе верных собак или сообразительных котят. — Знаешь, – наконец заговорил Макс, – Мне обычно хреново. — В каком смысле? — Тревожно. Дома, на улице, в школе. Дома хуже всего. На собраниях с ребятами меньше всего. А когда я вот так с тобой лежу, мне совсем не тревожно. Так, сердце слегка покалывает. Красные губы Бесолюбова расплылись в ласковой улыбке. — Это потому, – протянул он, – что я великий маг и изо всех сил помогаю моему лучшему другу. Не спрашивай, как это работает, просто наслаждайся результатом. Он невинно, почти по-матерински поцеловал младшего товарища в висок. — Я все маме расскажу, – вяло и как-то неискренне проворчал Максим, позволяя Марку топить себя в болоте порочных, эскапистских придумок. — Это будет не по-товарищески, – Марк сжал волосы на взъерошенном затылке Максима в кулак. А потом отпустил и тут же принялся гладить по шерсти.