Искусство обнажения

Вероятность того, что наши отношения однажды вернутся к своей отправной точке надтреснутого безразличия, неумолимо стремится к нулю. Я и подумать не могла, что рисковать — это так захватывающе. Особенно если ты — несчастная жертва в юбке, у которой сорвало крышу. Дух нездорового авантюризма — к сожалению, алкоголь имеет свойство не только создавать в голове вакуум, но и приводить в негодность все тормозные механизмы. Всего лишь несколько поступков, совершённых по инерции, — и вуаля! Безрассудная Со Йерим, лишившаяся последних остатков здравого смысла, к вашим услугам. Прошу любить и жаловать. Публика отводит свой голодный взор от моего лица: оно, раскрасневшееся из-за большой дозы спиртного, выглядит гораздо менее привлекательно, чем оголённые достоинства мужского тела, выставленные на витрину с баснословной припиской: «Руками не трогать». Выпившая старшекурсница, тянущая лишь на пятёрочку по десятибалльной шкале пластического триумфа, не заслуживает пристального внимания общественности. Из общей тенденции выбивается разве что обслуживающий персонал, который продолжает с интересом натирать меня своими масляными взглядами, изредка малодушно шушукаясь за спиной. В какой-то момент всё происходящее вокруг кажется мне нереальным. Взгляд теряет фокус, тело становится ватным и неподатливым. Меня продолжает накрывать удушливой волной с горьковатым привкусом высокоградусного пойла. Мимолётная тошнота то подступает к горлу, зажимая его в болезненные тиски, то вновь откатывается в желудок. — Привет. Я поворачиваю голову на голос, чтобы убедиться, что обращение адресовано кому-то другому. Но ошибаюсь: в радиусе трёх метров нет ни единого заинтересованного слушателя — все гости либо тихо переговариваются между собой, либо упиваются движениями разгорячённых танцоров, вновь выпущенных на сцену по окончании импровизированного антракта. Зато около моего столика, опираясь на спинку впереди стоящего дивана, неожиданно возникает незнакомая девушка с короткими ярко-рыжими волосами, переливающимися бронзой под мягким светом настенных бра. Она с неподдельным интересом прилипает взглядом к каждому открытому участку моего тела, прежде чем, наконец, остановить его на уровне лица, и растягивает губы в широкой улыбке. — Ты же не против, если я присяду? — спрашивает она, делая несколько шагов навстречу, и, после того как я заторможенно киваю, плюхается напротив. — Меня зовут Ханни, — собеседница протягивает руку, перегибаясь через столик, — а тебя? У Ханни очень бледная кожа — это первое, что бросается мне в глаза. Настолько бледная, что её всю словно бы выстругали из огромного куска спрессованных школьных мелков, — девушка выглядит как жертва модных тенденций, переборщившая с отбеливающими средствами. Ярко-красные наманикюренные ноготки, белая расклешённая юбка с высокой посадкой и чёрная короткая майка, выгодно обтягивающая пышный бюст, — во внешнем виде Ханни нет ничего особенного. Наоборот, она выглядит крайне простовато на фоне торжественного туалета других посетительниц. Слова путаются на языке, а пауза затягивается и становится всё более неловкой. По прошествии нескольких секунд я всё-таки сбрасываю оцепенение с плеч и неохотно хватаюсь за протянутую ладонь. — Меня... — я прикусываю нижнюю губу, пытаясь собрать разбегающиеся мысли воедино, но мозг, как назло, продолжает функционировать с внушительными перебоями, — Суён, — спустя несколько секунд нахожусь с ответом я и, неловко прочистив горло, произношу громче. — Меня зовут Чхве Суён. Приятно познакомиться, Ханни. И в этом, конечно же, нет ни капли правды. Во-первых, знакомство с женщиной на территории мужского стриптиз-клуба смахивает на желание обсудить общие интересы, коих, к большому сожалению собеседницы, у меня не имеется; а во-вторых, — и, в общем-то, самых главных, — мои уши неожиданно начинает терроризировать наставнический голос Чимина, напоминающий о главных условиях моего безопасного нахождения в этом заведении. Внимательно слушать учителя — залог хорошей оценки. Чимин сказал: если кто-то спросит твоё имя — либо игнорируй, либо соври. С первым, по вполне логичным причинам, возникли бы проблемы. Выходит, мне остаётся дурить нежданную собеседницу с первых минут общения. И я совру, если признаюсь, что мне совестно. Маловероятно, что мы когда-нибудь встретимся вновь. Мне бы этого крайне не хотелось. — Что это? — весело спрашивает Ханни, кивая на два последних шота, покоящихся на подставке. Судя по всему, Чимин не терял времени зря и в моё отсутствие сравнял наш бессмысленный счёт, опрокинув одну из своих стопок. — Я возьму? Хочется чего-то покрепче слабоалкогольного пива. Я настолько часто проваливаюсь в фантомные чёрные дыры, теряя связь с действительностью, что просто одобрительно угукаю и слегка удивлённо наблюдаю за тем, как Ханни выпивает, жмурясь и вытирая уголки губ тыльной стороной ладони. Неосознанно цепляюсь взглядом за браслет, болтающийся на её запястье. Снова зависаю, лихорадочно сопоставляя факты. Несколько раз подслеповато моргаю, сетуя на расплывчатость зрения. Видит Бог, сегодня я срываю куш по всем фронтам. Отличительная черта стаффа — синие браслеты, это можно запросто угадать, выцепив из толпы какого-нибудь официанта. Девственницы с этажа ниже носят белые — спасибо Чимину за нелепо проведённую параллель, иначе бы это не отпечаталось в моей памяти с такой доскональной чёткостью. Но пояснение значения зелёного цвета всё никак не вырисовывается перед глазами, как будто кто-то подтёр верхний слой ластиком. Кто эта девушка? Часть танцевальной труппы? Даже не так. На самом деле, мне плевать, кем работает Ханни. Намного больше меня волнует причина её неожиданного поползновения в сторону моего столика. Нашего, спохватываюсь я. Нахмуриваюсь, складывая кусочки пазлов в голове, и вдруг понимаю, что в этом, должно быть, и заключается суть внезапного интереса со стороны девушки. Не просто бездумно поточить лясы, расслабляясь в мужском обществе после тяжёлого трудового дня, — нет. Ничего подобного. Пак Чимин — вот кто всему виной. Кажется, мой взбалмошный нрав вызвал резонанс среди окружающих. Сначала эта мысль кажется сумасбродной, но быстро находит нужный отклик в поблёскивающих глазах напротив. Закрепляется в моём сознании окончательно, когда Ханни произносит: — Давно ты общаешься с Паком? И добавляет: — Раньше я тебя здесь не видела. Всё мгновенно становится на свои места, и я улыбаюсь — пьяно и непринуждённо. Натянуто, если посмотреть сквозь мыльную плёнку лицемерия. Нагибаюсь к девушке ближе, пытаясь казаться вовлечённой в зарождающийся разговор, на самом же деле — судорожно придумывая, как бы изящнее соскользнуть с крючка. В помещении становится совсем душно. Я переплетаю пальцы, складывая их замком на согнутой коленке, и невольно подмечаю, что Ханни переборщила с хайлайтером. Её кожа блестит от выступившего кожного сала, а на щеках сквозь плотный слой тонального крема проступает розоватый румянец. Бьюсь об заклад — я выгляжу не лучше. — Всё верно, я здесь впервые. И, в общем-то, это всё, на что хватает моей прихрамывающей фантазии. Несмотря на кипящий в крови градус, мой язык не настолько мягок и лёгок на подъём, чтобы рискнуть перемывать косточки Паку прямо за его спиной. Боюсь, мне потом вовек не собрать свои. Зато кое-что становится предельно ясным: Чимин не только имеет влияние, будучи на своей территории, — одновременно с этим он чертовски уязвим, а ещё — отнюдь не всесилен. К счастью, Ханни улавливает мой недвусмысленный посыл и лукаво наклоняет голову вбок, прежде чем задать какой-то отвлечённый вопрос. А потом ещё. И ещё. Её голос долетает до меня с перебоями, в ушах застревают обрывки фраз, поэтому я просто непрерывно смеюсь — по поводу и без, и часто киваю в ответ, как болванчик. Ханни неплохо скрашивает моё ожидание. Она оказывается болтливой до невозможности, немного едкой и — совершенно точно — гораздо более накачавшейся, чем может показаться на первый взгляд. Я практически забываю, что Пак Чимин, въедающийся в меня своим ядовитым взглядом, — отнюдь не мираж, привидевшийся мне в пьяном угаре. Ещё чуть-чуть — и причина моей недавней тахикардии точно бы вылетела из головы. Увы. Я не слежу за временем, но мне кажется, что проходит не больше десяти минут, прежде чем слева от меня появляется невысокий паренёк в мешковатом костюме и с броским проколом в виде небольшого металлического кольца, продетого через нижнюю губу прямо посередине. Он здоровается, а затем вежливым тоном просит проследовать за ним. Я спохватываюсь и собираюсь подняться со своего места, но Ханни неожиданно цепляет меня под локоть. Она наклоняется близко-близко и заглядывает в мои затуманенные глаза, обворожительно улыбаясь. — Хорошо проведи время, Суён, — говорит она, по-прежнему не расцепляя пальцы. Я наблюдаю за тем, как Ханни смакует во рту послевкусие моего имени, и борюсь с непреодолимым желанием отстраниться. — Только будь аккуратна, — добавляет она тише, искоса посматривая на смирно стоящего рядом парнишку, — Пак Чимин всё-таки чужой мужчина. Я оторопело моргаю, в замешательстве уставившись на Ханни. Сдвигаю брови к переносице, с заминкой осознавая смысл брошенных ею слов. Чужой мужчина? Серьёзно? Кажется, я сегодня слишком туго соображаю. Прости, дорогая, но ты не могла бы повторить? — Госпожа, вас уже ожидают, — напоминает менеджер, желая привлечь к себе внимание, и с недоверием взирает на мою размалёванную собеседницу, поджимая губы. Но та больше и не напрашивается на неловкие разговоры. Ханни встаёт, выпрямляя позвоночник, стряхивает с одежды невидимые пылинки и, напоследок махнув мне рукой, поспешно растворяется в клубах сигаретного дыма, тяжеловесно взвивающихся в воздухе, подобно туче, застилающей горизонт. Я тоже не вижу смысла задерживаться — поднимаюсь, крепко прижимая к груди свою сумочку, и двигаюсь вслед за смазанным силуэтом, едва успевая лавировать между кучками гостей и взмыленным персоналом. Когда мы выскальзываем в коридор, менеджер услужливо интересуется, в порядке ли моё самочувствие, и заверяет, что в приват-пространстве для меня уже приготовлено всё самое необходимое для комфортного времяпрепровождения наедине с танцором. Я не знаю, что он имеет в виду под определением «всё самое необходимое». Даже не успеваю уцепиться за суть — звук его голоса расщепляется на молекулы сразу же, как только достигает внутреннего уха, превращаясь в цепочку слабых импульсов. Внутри моей грудной клетки будто бы надувается горячий шарик, мешающий дышать, — кислород липнет к раскалённым стенкам сокращающихся лёгких и застревает, становясь слишком густым. Кровь стучит в висках под аккомпанемент моего шага, грузного и расхлябанного; сбитого, как если бы у меня вот-вот норовил отвалиться каблук. С каждой уходящей секундой моё состояние становится всё более мутным. Я надеюсь лишь на то, что перед тем, как Чимин обрушится на меня всей тяжестью своего уязвлённого самолюбия, мне будет предоставлен стакан воды, дабы хоть немного привести себя в чувство. Отключиться в самый разгар скандального представления — слишком эпичный исход после того, как я воспользовалась случаем и бесцеремонно вынудила Чимина полезть на шест, дабы сбить спесь с его холёного достоинства. Я собираюсь увидеть, как Пак кубарем скатывается со своего импровизированного олимпа вниз. Я изнываю от жгучего ощущения отыграться за свою изжёванную гордость, за постыдное проявление слабости, показавшей своё уродливое лицо в самый неподходящий момент, и за то, что он ввязался в мою маленькую трагедию лишь ради извлечения из неё выгоды. Именно поэтому я хочу, чтобы между нами родился ещё один постыдный секрет. Лишь так мы наконец-то будем в расчёте. Помещение, в которое я попадаю, насквозь пропитано тёмным пурпуром: от высоких портьеров, развешанных вдоль стен по всему периметру комнаты, до просторного полукруглого дивана и двух вместительных кресел с вельветовой обивкой. Из динамиков льётся ненавязчивая музыка. Приглушенное освещение, сочетание фактур дерева, пластика и металла, плавные говорящие линии, лишённые углов, — всё это создаёт атмосферу интимности и раскрепощённости и оголяет каждую из запретных граней подспудного вожделения, высвобождая его, словно конфету из неприметной обёртки. На невысоком столике, располагающемся по правую сторону от софы, уже покоится широкое стеклянное блюдо с красиво оформленной фруктовой композицией; здесь же — новенькая подставка с наполненными стопками алкогольных шотов, от одного брошенного взора на которую моё горло ощутимо сжимается в спазме. К моему удивлению, помещение не располагает шестом для стриптиза. Это наталкивает меня на щекотливую мысль о том, что действо будет происходит в непосредственном контакте с гостем, и заставляет поражённо застыть: на самом деле, я ничего не смыслю в том, что подразумевает под собой приват-танец. Моё скудное представление о стрип-клубах заканчивается образами обнажённых мальчиков, крутящихся на пилоне. Поразительная неосведомлённость подтолкнула меня к тому, чтобы наломать дров и спровоцировать Чимина на... А на что я его, чёрт подери, спровоцировала? Я не знаю. Я, блять, не имею ни малейшего понятия о том, где по вине собственной недальновидности оказалась. Но точно помню, каким недобрым огоньком вспыхнул взгляд Пака, стоило мне набраться духу и озвучить непристойное предложение, крутящееся на языке, — он закоптился, стал чёрным, пачкающим мою кожу слоем плохо смываемой сажи. Он был предостерегающим. А я — слепой и безмозглой. Но такой искренней, что теперь хочется проблеваться. Выхаркать каждый из своих зазорных мотивов. Сплюнуть остатки неубедительных оправданий. Закурить. Работник, имя которого, оказывается, выведено на маленьком продолговатом бейджике, прикрепленном к пиджаку, сгибается в поклоне и оставляет меня наедине с наваждением, разрывающим черепную коробку изнутри. Я осматриваюсь, прикипая расплывчатым взором к предметам декора, и, натужно выдохнув, присаживаюсь на самый краешек дивана, откладывая сумку в сторону. Пить не хочется. Есть — разве что чуть-чуть. Пак Чимин застаёт меня с зажатой между пальцами долькой спелого яблока. Его рот блестит, скулы кажутся ещё более острыми, чем есть на самом деле, походка и осанка — мужественными и статными, а глаза — его глаза так яростно вколачиваются в мои, забиваясь в прорези пигментных пятен, что я мгновенно утопаю в желании втянуть голову в плечи. Но не из-за страха остаться наедине с Паком. Эта безбашенность будоражит и пугает своей бесхитростностью. То, как сердце падает в пятки и снова поднимается вверх, будто на аттракционе свободного падения, — это ощущение настолько быстро разливается под кожей, что кажется нереальным. Как наркотическое помутнение. Как пряный алкогольный дурман. — Я смотрю, ты всё же решила рискнуть. — Я смотрю, ты очень надеялся на обратное. Чимин хмыкает и делает несколько шагов мне навстречу. Поправляет галстук, плотно окольцовывающий шею. Его внешний вид — следующее, что отпечатывается на моей сетчатке. Мужчина меняет свободную майку на прилегающую к телу белоснежную рубашку, заправленную в брюки. Металлическая пряжка ремня поблёскивает в темноте, на запястье — массивные часы с платиновым циферблатом. Выбранный Паком костюм наталкивает меня на мысли об университете. Строгий дресс-код в отношении преподавателей был ослаблен не больше полугода назад, однако несколько раз мне всё же удавалось лицезреть Чимина в амплуа офисного планктона. Или сына владельца какого-нибудь конгломерата — зависит от количества нулей на бирке, прицепленной к воротнику. — Думал, ты будешь умнее. — Я тоже так думала, — на вылете. — Но потом поняла, что ничего не теряю. Чимин сокращает расстояние между нами. Смотрит на меня сверху вниз, зачёсывая свои волосы растопыренной ладонью, и подаётся вперед, упираясь руками в спинку дивана позади меня. — Ты больная на всю голову, знаешь? — гудящим шёпотом прямо мне в губы. — Знаю, — на выдохе, с застывшими зрачками наперевес. — А ты — самодовольный кретин, но если хорошо станцуешь, то я попробую не замечать твоих недостатков. Грудь Пака, со всех сторон сжатая плотной тканью, дрожит от немого смеха. Мужчина отстраняется и делает несколько шагов по направлению к прямоугольному сенсорному экрану размером с канцелярский планшет, встроенному в мягкую настенную обивку за одной из бархатных штор. Пара нажатий по чувствительной поверхности, дабы определиться с выбором композиции, — и по помещению мгновенно разливается приятный вибрирующий мотив. Мою грудь обвивает невидимая удавка, когда Чимин тянется рукой к своей рубашке и расстёгивает две верхние пуговицы, спрятанные под узлом галстука. Подходит ближе, медленно ведёт рукой по кромке кожаного ремня, пряча подушечки пальцев на внутренней стороне брючного пояса, и забирается в широкий передний карман, чтобы выудить оттуда пачку сигарет. Небрежно отбросить её на свободную часть дивана и... ...начать. О том, что воздух может так отчётливо свистеть в лёгких, мне удаётся узнать только сейчас. Я чувствую каждый свой вдох, каждую крупицу кислорода, то и дело застревающую где-то на уровне трахеи, — они похожи на рыбные кости, с трудом протискивающиеся меж иссушенных горловых стенок. Это отличается от того, что я видела прежде. Полностью разнится с тем, что я вырисовывала в своём сознании. Пак — как затишье перед бурей. Как накатывающая волна, ласково омывающая прибрежные камни; на расколе тектонических плит, в самом сердце океана, — поднимающаяся, вытолкнутая со дна мощным стихийным рывком. Чимин танцует так, как танцевать должен, — без стеснения, с запалом, темпераментно; настолько ярко демонстрируя отточенное мастерство, что у меня не остаётся сомнений в его профессионализме. Он прогибается в спине, вытягивая руки вверх; совершает круговые движения бёдрами, идеально попадая в такт. Его напряжённые мышцы перекатываются под одеждой плавными толчками, ткань брюк натягивается до скрипа, когда он сгибает ноги в коленях, и кажется практически прозрачной — настолько сильно она облепляет его бёдра и ягодицы, подчёркивая каждый изгиб натренированного тела. Мелодия становится более ритмичной, Пак — подвижным и пластичным. И в зрительном контакте, протянувшемся между нами раскалённой цепочкой лопающихся импульсов, столько оглушительного притяжения, что можно потрогать его пальцами. Обжечься. Ощутить запах калёного металла. Горячего муската, плавящегося на бронзовой шее — тугой и распаренной. Сойти с орбиты. Помутиться рассудком. Ощутить всепоглощающий жар чужого тела — совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Потому что Чимин снова возвышается надо мной, подобно недвижимой скале, и пуговицы на его рубашке начинают неторопливо выпрыгивать из петелек, поддавшись давлению смуглых мужских пальцев. Ткань расходится, оголяя рельефные участки взмокшей, блестящей кожи; больше не прячет выпирающие тазовые косточки, впалую рёберную дугу и дорожку редких волосков, тянущуюся от пупка до эластичной резинки боксеров. Мужчина выпрямляет позвоночник и запрокидывает голову назад — рукава скользят по предплечьям; изгибается, подаваясь тазом вперёд, — и хлопок падает к его ногам бесформенной тряпкой, накрывая стянутый с шеи галстук. А следом терпят крах последние остатки моей психической стабильности. Горьковатый привкус на онемевшем языке и капельки пота, выступающие на лбу, — у Чимина точно такие же. Блондинистые прядки волос, становясь темнее от влаги, прилипают к вискам и иногда спадают на глаза, щекоча кромку его густых ресниц. Его шумные выдохи просверливают переливы музыки и тут же тонут в моих собственных — рваных, натужно вываливающихся изо рта. Иссушающих кожу на моих губах. Пак Чимин опускается ниже. Приседает, сгорбившись, но по-прежнему не отводит от меня своего блядского взгляда — мутного, перетянутого тёмно-лиловой кисейной дымкой. Раскалённый жгут в животе дрожит от предвкушения, когда я чувствую прикосновение к своей лодыжке — лёгкое, как крыло бабочки. Оно становится напористее, когда мужская рука скользит вверх и обжигает чувствительное место под коленной чашечкой. Я плотнее сжимаю ноги, пытаясь бороться с нахлынувшими чувствами, но тщетно: алкоголь во мне начинает циркулировать с новой силой, скачет в венах и ударяет в мозжечок — меня ведёт, как от череды глубоких затяжек на захмелевшую голову. Если это тот самый пиздец, который мне обещали его глаза, — то я признаю своё поражение. Ведь следом за рукой двигается и Чимин, сминая между нами дистанцию, словно клочок бумаги. От неожиданности я дёргаюсь и откидываюсь на мягкую обивку, упираясь затылком в квадратную подушку позади себя. Размыкаю губы, дабы осадить Пака и пресечь его излишние вольности на корню, но вместо этого лишь беспомощно хлопаю ртом, как рыба, выброшенная на перламутровый берег. Стоит мне спросить, какого чёрта, он непременно ответит: а чего ты ждала? На что ты рассчитывала, Йерим, когда решила припереться сюда? Нет, серьёзно. Такая взбудораженная, накачанная дорогим бухлом; такая самоуверенная, что захотелось увидеть, как твоё личико вытягивается в удивлении. Как краска с подрумяненных щёк стекает по лебединой шее и разрастается на ней пятнами, как буря гремит в грудной клетке и бьёт, бьёт, бьёт изнутри. Как прямо под каркасом из мяса и костей в смятении трепещет одно глупое девичье сердце, напрасно отважившееся поиграть. Резкие движения тазом. Отстраняясь всего на несколько сантиметров и снова — цепляясь пряжкой ремня за смятую ткань платья на уровне моего напряжённого живота. Влажные пальцы смыкаются на талии, притягивают ближе; нос Чимина задевает кончик моего носа и касается выемки над острой ключицей. Наэлектризованный воздух ошпаривает мочку уха, скатывается мурашками по ряду выпирающих шейных позвонков. Пак Чимин настолько искусно имитирует секс, что мне кажется, будто бы это действительно происходит. Мне хочется прикрыть ладонью глаза, хочется спрятаться от пронзительного взора, нанизывающего меня на пику. Но вместо этого я слепну, глохну и утрачиваю всякую возможность сбежать. Просто не могу. Чимин нащупывает откинутую пачку сигарет и приподнимается, чтобы закурить. Я словно в замедленной съёмке смотрю, как пухлые губы обхватывают коричневый фильтр, а зажжённый огонёк порождает тонкую струйку дыма, взвивающуюся в воздух. Пак затягивается, смакуя во рту вкус табака, и наклоняется ко мне снова — теперь уже для того, чтобы выдохнуть пахучее марево прямо мне в губы. Затянуться ещё раз. Словить расфокусированный взгляд своим. И вновь припасть к моему приоткрытому рту. Так близко, что, подайся только немного вперёд, и удастся дотронуться. Почувствовать. И окончательно помешаться. Чимин обдаёт моё лицо сгустком сизого дыма — прохладного, на ярком контрасте с температурой его тела. Я могу пересчитать ресницы на его веках. Могу провести пальцем по морщинкам, прорезающим кожу его высокого лба. Посчитать маленькие, практически незаметные впалые чёрточки в уголках его глаз. Я не замечаю, как упираюсь ладонями в его поджарую грудь. Не до конца понимаю, отталкиваю его или держу, не позволяя двинуться с места. Все мои ощущения концентрируются в миллиарде микроскопических пульсирующих узелков на потрескавшейся поверхности губ, образуя точку невозврата. Ведь Чимин недостаточно аккуратен после очередной затяжки, зато катастрофически увлечён чудовищной идеей накурить меня из своего дурацкого рта. И у него получается. Паку всё-таки удаётся выколотить из меня остатки здравого смысла. Но по-другому. В тот момент, когда точка невозврата становится палачом для нас обоих, когда новая порция дыма забирается в щёлки между моих зубов; когда поступательное движение тазом ощущается как нечто большее, чем просто часть постановочного спектакля для взрослых с элементами живой импровизации. Именно тогда Пак случайно задевает мои губы своими. Мгновение. Второе. Я замираю, словно парализованная, и пялюсь невидящим взглядом в расплывчатые очертания его лица. Чимин по-прежнему упирается пахом в моё обнажённое бедро. Я чувствую, как мышцы под подушечками пальцев становятся каменными, и сама словно бы доверху наполняюсь раскалёнными валунами. Кожа Чимина пахнет потом и пряным мускатом. Его запах впитывается в мою одежду, волосы, попадает на кончик языка и оседает в лёгких. Секунды плавятся, стекают капельками пота по его кадыку. Мужчина касается мягко, словно по инерции, без напора; ведёт губами по губам настолько медленно, что моё сердце окончательно срывается с петель. Пак Чимин, вдавливающий меня лопатками в пружинный диван, — это абсурд, доведённый до точки кипения. Гигантский ледник тает под моими ногами. Превращается в большое синее море, заходящееся штормом. Расставляющее смертельные воронки, словно охотничьи силки. Бред. Сигарета, скуренная наполовину, бесхозно падает на пол. Невозможность в квадрате. Но Чимин по-прежнему здесь, рядом. Плавно скользит рукой по линии позвоночника, другой — хватается под ягодицей, сдавливая нежную кожу бедра до красных отметин. Я не успеваю уследить за его движениями — стоит мне отстраниться, как я пропадаю в непроглядном тумане, затянувшем его радужки плотным навесом. Пак крепко обхватывает меня за талию и дёргает на себя, без труда удерживая на весу. От неожиданности я слишком громко втягиваю ртом воздух и машинально обхватываю мужчину ногами, впиваясь острыми кончиками ногтей в его скользкие плечи. Время снова замедляет свой ход. В моих ушах — воздушные пробки, потому что я не слышу разрывающей комнату музыки. Кульминация песни достигает своего апогея, но Пак больше не двигается в такт заданному мотиву. Вместо этого он крепко держит меня в своих ладонях. Золотистое платье задирается до кромки взмокшего кружевного белья. Позволяет уличить в непотребстве. Сдаёт ему с потрохами. Стыд накрывает меня с головой, когда я осознаю: он тоже это чувствует. Знает, видит меня насквозь — такую взмыленную, податливую, возбуждённую. Свешивающуюся с края. Практически летящую с выступа вниз. И это неправильно. То, как Чимин порывисто находит мой рот, вталкивая внутрь свой губительный вдох. То, как он крепче перехватывает меня за талию, окольцовывая её руками. То, как ведёт своим влажным языком по моему нёбу, прошибая затылок электрической вспышкой, и сильнее прижимает меня к своему твёрдому паху, взбухшему под расстёгнутой ширинкой. То, как лямка предательски спадает с моего плеча, а Пак жарко припадает к оголённой ключице, зацеловывает каждый сантиметр, вдыхая сладкий аромат моей кожи. Оставляет мокрые следы на подрагивающей шее. Вырисовывает на ней узоры. То, как он исступлённо ловит мой грудной стон, пряча его под корешком своего языка. Всего этого не должно было произойти. Только не со мной. Только не с ним. Я была уверена, что не способна на такое безумие. Не способна на измену, выкорчёвывающую мою душу из самых глубин позорного естества и вываливающую её наружу, — смотри, наслаждайся тем, как она падает. Как слёживается в слой пыли на гранатовом мраморе под твоими подошвами. И ни в коем случае не осмеливайся её подбирать. Она предназначена не тебе. И никогда — чёрт побери, никогда! — не будет. Музыка обрывается.