Искусство обнажения

Во всём виноват Чон Чонгук. Чимин думает об этом, когда поднимается по узким ступенькам, то и дело подстраховывая вяло плетущуюся девушку сзади. Когда шпилька туфли Йерим застревает в неглубокой каменной выбоине, а сама она — едва не теряет равновесие и не валится навзничь; когда ключ от дома теряется на дне сумки, после чего утомительно долго проворачивается внутри замочной скважины. Всё это время Чимин вырисовывает перед глазами образ улыбающегося Чонгука, складывающего ладони в молитвенном жесте, и обзывает себя самым мягкотелым идиотом на земле. Именно он, этот малолетний засранец, всё ещё пребывающий на стадии пубертатного периода, вынудил Чимина принять ряд спонтанных решений, касающихся Со Йерим. А всё почему? — Ты долго ещё будешь копаться? Дай сюда, я открою. Потому что Чон Чонгук из разряда тех допотопных извращенцев, которые устраивают ужин при свечах для каждой прекрасной незнакомки, скептически поделившейся с ним контактами в клубе. Безнадёжный романтик с пустыми карманами. Мальчишка, у которого недостаточно финансов для непродолжительного съёма отельного номера, зато целый чемодан смелости, чтобы вынудить Пака провести ночь на улице. Отказать пареньку, страдающему от спермотоксикоза, — это как отобрать у ребёнка игрушку: чревато затяжными обидами. И не то чтобы Чимину всерьёз было дело до психологического состояния соседа — скорее, он просто дал слабину. Как последний дурак. Или как самый-лучший-в-мире-друг, если выражаться словами Чонгука. Разница, впрочем, не велика. — Заходи, — произносит Чимин, отворяя входную дверь нараспашку, и подталкивает девушку в спину. Непродолжительный сон пошёл ей во вред: с того самого момента, как Йерим вылезает из такси, она бесконечно шатается из стороны в сторону и выглядит чересчур бледно. От недавнего запала, безошибочно угадывающегося в рассредоточенном взгляде, остаётся лишь множество тлеющих угольков, заволакивающих её глаза дымкой. Девушка пересекает порог, опирается плечом о прохладную стену, едва не подворачивая лодыжку на ровном месте, и склоняет голову вниз. А потом внезапно оседает, медленно сползая на корточки. Облизывает пересохшие губы, запуская пятерню в волосы, и вымученно стонет — тихонько, едва касаясь этим звуком его слуха. Дыхание становится рваным. — Плохо? — Да, — сдавленным шёпотом. — Наверное, укачало. — Попей воды, — единственное, что приходит ему на ум. Она не отвечает. Сидит, обхватив руками коленки, и ловит иссушенными губами кислород — вбирает его маленькими порциями, словно под её рёбрами скукоживаются лёгкие. Вытягивает ноги, окончательно распластавшись на полу. Вымученно скидывает со стоп неудобные туфли — жёсткий материал задника стирает её пятку до кровавых мозолей. Чимин всё ещё сжимает ладонью холодную металлическую поверхность дверной ручки. Не двигается, оставаясь во власти длинного коридора, протянувшегося с внешней стороны здания. Под обшарпанным потолком непрерывно мигает лампочка. Под утро ветер крепчает, поднимается выше и становится колючим — кажется, собирается дождь. — Где? — просто спрашивает Пак, когда молчание затягивается. Не то чтобы Чимин действительно хочет зайти. Она не просит, не требует, не выколачивает сочувствие. Но вынуждает его. Вся, целиком и полностью. Своим этим потрёпанным видом. Скрюченным позвоночником, выпирающим из-под платья тонкой ребристой дугой. Дрожащими пальцами, сомкнутыми на затылке. — Йерим, — его голос становится ниже. Звучит слишком хрипло, давит. Но Чимин не может иначе. Эта слабость предназначена не для него. Он не должен быть здесь. Даже после всего того, что они вытворили, — Пак не подписывался на это. И сейчас понимает слишком отчётливо: он перегнул палку. Не нужно было садиться в такси. Какими бы ни были причины, основанные на одной только прихоти или подкованные чувством ответственности, — ими следовало пренебречь. — В холодильнике. Чимин захлопывает за собой дверь, разувается и щёлкает выключателем — прихожая мгновенно озаряется светом. Йерим сильнее жмурится, как будто ей становится больно; плечи её напряжены, лицо — спрятано за ширмой взъерошенных прядок. Пак проскальзывает вглубь комнаты, ненароком задерживая взгляд на предметах мебели и стойке кухонной фурнитуры, сопряжённой с гостиной. Помещение выглядит обжитым: на небольшом двухместном диване раскиданы плюшевые игрушки, а в центре деревянного столика, придвинутого к окну, покоится миниатюрная пузатая ваза с букетом полевых цветов. Здесь же — высокий торшер с полупрозрачным жёлтым абажуром, фанерная тумбочка, захламлённая побрякушками неизвестного назначения, и пушистый персиковый ковёр, разложенный ровно посередине. — Держи, — он присаживается рядом, откручивает крышку и протягивает девушке бутылку минеральной воды. — Совсем не чувствуешь, когда стоит остановиться, да? — А сам? Йерим поднимает на мужчину затравленный взгляд, и в нём столько невысказанной обиды, что под ложечкой внезапно начинает отвратительно сосать. Чимин отчётливо видит, как злоба наваливается на её сознание, как капельки слёз скапливаются в уголках покрасневших глаз, и буря, утонувшая в стакане, поднимается до краёв. Разрастается с такой мощью и скоростью, что он не успевает опомниться, — Со резко выхватывает из его руки предложенную бутылку, разбрызгивая капли, и делает большой глоток, сминая пластик своими побелевшими пальцами. Вода проливается на пол, смачивает подол её платья. Йерим будто бы подменяют. Она всхлипывает, крепче обхватывая себя ладонями. Плотина не выдерживает — идёт трещинами, воет под напором стихии и ломается пополам. — Господи, какой же ты всё-таки придурок. Звук приглушается, словно упираясь в невидимый купол, облепляющий её подрагивающий силуэт. Становится так тихо, что Чимин может слышать, как бьётся его сердце. — Что? — Я сказала, что ты придурок, ясно?! — сорванным импульсом, пульсацией, толкающейся в сосудах; так громко, что режет слух. Воздух между ними дрожит и мерцает от сгустившегося напряжения. Переливается под ярким светом люминесцентной лампы. Чимин в смятении приподнимает брови. Что, чёрт побери, это за херня? — Думаешь, тебе всё можно, да? — дышит тяжело, с надрывом. — Считаешь, что вправе распоряжаться чужой жизнью? Вправе делать то, что вздумается? Под веками Йерим пролегают глубокие тени. Она вся кажется словно высеченной из сумрака. Ярко-пунцовая ярость, заволакивающая её зрачки, похожа на разрастающееся пламя. — Послушай... Он не знает, почему поднимает руку, — это происходит инстинктивно. Зачем тянется, пытаясь коснуться тонкой кожи её запястья. Отчего замирает на месте, когда хочется плюнуть и раствориться в шквальных порывах ветра и клубах пыли, поднимающихся от земли. Исчезнуть под сенью собирающегося тумана. Цепные псы перегрызают поводок и дёргаются с места, загребая когтями землю, когда Йерим звонко шлёпает его по ладони. — Нет, это ты послушай! — бьёт словами наотмашь, окатывая мужчину своим обуглившимся взглядом; по ощущениям — словно закидывая под его одежду горстку жгущихся кубиков льда. — Ведёшь себя, как последняя сволочь. Неужели твои идиотские стремления намного важнее, чем желания других людей? Горячие слёзы текут по её щекам. А Пак, блять, теряется. Теряется, словно какой-то неразумный подросток, впервые столкнувшийся с женской истерикой. Голос Йерим эхом разлетается по его черепной коробке и просверливает изнутри дырки. Но лишь на мгновение. — Ты не знаешь, о чём говоришь, — предостерегающе шипит он. — Правда? — из её рта вылетает презрительный смешок. — Чего именно я не знаю? Того, что ты самовлюблённая тварь, которой плевать на чужие чувства? Или того, что ты спишь с владелицей клуба в попытке стать для неё важнее, чем Ким Тэхён? Холодок, сковывающий его тело, вмиг превращается в жар. Мужчина скалится, растягивая губы в неправдоподобной улыбке. — Любопытно, на основании каких фактов ты сделала столь интересные выводы. — То, что ты самовлюблённая тварь, — это не более, чем наблюдение. — Ты забываешься. Змеи, ползающие под рёбрами, вновь надевают свои токсичные шкуры. — А ты, видимо, принимаешь меня за круглую идиотку. — Хочешь оспорить — докажи мне обратное. Йерим неожиданно смолкает. Если бы не взгляд, которым она пытается перекрыть ему кислород, он бы ненароком решил, что ей нечего сказать. Но ей есть — так много, что заготовленные слова то выстраиваются в ряд, то вновь рассыпаются, словно бы им не хватает места. Раскрой она только рот — и выльются бессвязным потоком. Погребут его под собой. — Думал, я не пойму? — наконец, размыкает она дрожащие губы. — Думал, если запудришь мне мозг проступками Тэхёна, то сам сможешь уйти от последствий? — Не приписывай мне чужие заслуги, — скрипуче отзывается Пак. — Я не имею никакого отношения к твоей несостоявшейся личной жизни. Он врёт. Боже мой, конечно же, он врёт. Он знаком с природой своих провинностей «от» и «до». И она понимает это — угадывает безошибочно, поэтому наклоняется ближе, цепляясь одеревеневшими пальцами за ворот его пиджака, и смотрит глубже, чем просто в глаза, — пытается добраться до сути. До самого дна. Запоздало осознаёт, что ей нечего там ловить. Пак — закрытая книга с выжженными страницами, и её это раздражает даже больше, чем его нездоровое желание портить жизнь окружающим. Потому что Чимин скрытен, непредсказуем и — она уверена на тысячу процентов — куда более безрассуден, чем пытается демонстрировать. Йерим облизывает губы — на кончике её языка появляется солоноватый привкус. Натужно сглатывает комок слёз, с новой силой подступающих к горлу. Удавка затягивается ещё туже, когда она произносит: — Если бы не ты, ничего бы не произошло. — Это ты так себя успокаиваешь? Она с шумом выпускает изо рта воздух, как будто своим вопросом Чимин ударяет её прямо под дых. Ей сложно дышать, поэтому она плачет — плачет бесстыдно, совсем не страшась двигающихся желваков на его скулах. И это не похоже на боль от разодранной коленки. Ей гораздо хуже. — Отдай мне телефон, — просит она булькающим голосом. Надо же, вспомнила. — Собираешься позвонить своему ненаглядному, чтобы пожаловаться? — Не твоё дело! — Успокойся — тогда получишь, — хлёстко. Но это едва ли возымеет нужный эффект. Алкоголь рушит возведённые барьеры, сходящая с мозга анестезия оголяет корешки нервов и усиливает эмоции, а бомба замедленного действия лишается предохранительной чеки. На лице Йерим, вплоть до самого подбородка, виднеются разводы от потёкшей туши. Она оголяет перед ним свои самые неприглядные стороны. Не боится, как раньше; не старается быть железной, словно бы на самом деле состоит из крепких пластов отполированного металла, и не кичится своей стойкостью. Йерим рыдает, как положено всякой девчонке, — горько и безутешно. Чимин ощущает себя тонущим в бескрайнем болоте чужих эмоций и морщится, чувствуя набухающий в груди ропот, когда девушка дёргает его за одежду. Так сильно, что Пак может поклясться: он слышит, как скрипит ткань. Внутренняя злость окончательно выдает его, когда она произносит: — Ты просто жалок! Бесит. Господи, мать твою, как же она его бесит. Но Йерим натурально сходит с ума. Смаргивает влагу с подрагивающих ресниц, продолжая обжигать его своим неприкрытым бесстрашием, и отталкивает от себя так отчаянно, что ещё немного — и он точно бы не удержался на ногах. — У тебя ничего не получится, Пак! — выкрикивает она, не сводя с него своих покрасневших глаз. — Ты не стоишь того, чтобы быть на его месте, — ни для меня, ни для неё. Реакция следует мгновенно. Чимин перехватывает девушку за запястья, не обращая внимания на пронзительный возглас, вкручивающийся в его уши. Мужчина рывком поднимается на ноги, утягивая Со за собой, и вжимает её лопатками в стену. Заламывает над головой руки — так, чтобы не смела дёрнуться в сторону, и пропихивает своё колено между сведённых девичьих ног. Чимин не железный. Даже больше — он, чёрт возьми, борется с приступами агрессии намного чаще, чем эта полоумная девчонка может себе представить. Бешенство, обволакивающее его сейчас, — результат её усилий. Пусть выцарапает себе это на лбу, прежде чем в следующий раз захлебнуться в нотациях. — Высказалась? — спрашивает утробно, опаляя дыханием её сжатые губы. — Довольна концертом? — встряхивает до звона в голове, заставляя Йерим пикнуть от боли, расползающейся под кожей. — А теперь пошли, пора привести тебя в чувство. Мужчина без труда угадывает дверь в ванную комнату, затаскивает девушку внутрь и толкает её в сторону душевой кабины, предварительно выуживая из кармана злосчастный телефон и откладывая тот на ближайшую туалетную тумбу. Йерим пытается ударить его коленом всякий раз, когда Чимин по неосторожности ослабляет хватку, но терпит поражение — он одним резким движением стягивает с себя пиджак и тянется ладонью к смесителю. Ещё совсем недавно она целовала его и мало беспокоилась о том, что это выходит за рамки её хвалёных моральных принципов, а теперь впивается в него ногтями, рассыпаясь в словесных пощёчинах. Обвиняет в том, чему сама поспособствовала. Лицемерная дура, изнывающая от угрызений совести. Ни на грамм не лучше его самого. Йерим взвизгивает от резкого контраста температур, когда мощный поток ледяной воды попадает ей за шиворот. Чимин отстраняется, удерживая девушку на расстоянии вытянутой руки, но она подаётся вперёд так резко, что он не успевает сориентироваться, — Со инстинктивно прижимается к его груди, пытаясь избавиться от холода. Майка под её пальцами мгновенно становится влажной. Пак сжимает зубы от нахлынувшего дискомфорта, но упрямо делает несколько шагов вперёд. Промокает вслед за ней — насквозь, до нитки. И клянёт весь белый свет за то, что так отчётливо ощущает, как горячие слёзы окропляют основание его шеи. Её дрожащие губы касаются ключицы. Она и сама не замечает, как близко становится, — сосредоточенная на сковывающем ощущении прохлады и стуке грохочущего в груди сердца. Безостановочно просит оставить её в покое и отпустить, но вместо того, чтобы оттолкнуть, как делала это прежде, — окольцовывает руками его талию и плачет навзрыд, беззащитно утыкаясь носом в крепкое мужское плечо. Чимин замирает. Ему кажется, что проходит целая вечность, прежде чем Йерим затихает. Её по-прежнему потряхивает, даже когда Пак закрывает кран, и проточная вода перестаёт струиться из лейки. Промокшие волосы липнут к открытым участкам спины, золотистое платье становится темнее и беззастенчиво очерчивает изгибы изящной женской фигуры. — Лучше? Со медленно кивает, не в силах высказаться вслух. Она чувствует себя пустышкой, из которой разом выкачали энергию. Разграбленной оболочкой, лишённой содержимого. Но такой тяжёлой, что хочется вновь осесть на пол и поджать под себя ноги. Чимин не позволяет — ловит её прежде, чем она поддаётся соблазну скатиться по стене вниз. Мышцы кажутся ватными, кости начинает непреодолимо ломить, словно кто-то равномерно бьёт по ним молотком. Йерим размыкает отёкшие веки и поднимает голову, прикипая к Паку нечитаемым взглядом. — Я замёрзла, — беззвучно, смазанным движением посиневших губ. Но Чимин улавливает её мысль с первого раза. Тянется к одному из цветных полотенец, перекинутых через металлический настенный держатель, и укладывает ткань ей на плечи. — Буду в гостиной, — зачем-то произносит он, отстраняясь, и, медленно отвернувшись, аккуратно двигается к выходу, чтобы ненароком не поскользнуться. Только бесшумно прикрыв за собой дверь, Чимин осознаёт, насколько на самом деле промозгло в квартире. Вероятнее всего, Йерим целенаправленно экономит на электроэнергии, ибо у Пака не находится другого объяснения холоду, всецело пропитывающему пространство. Мокрая одежда лишь усиливает чувство озноба — Чимин наспех выуживает из прихожей какие-то бесхозные тапочки, всё ещё покоящиеся в полиэтилене, и молчаливо сетует на собственную безалаберность: прежде чем покинуть ванную, ему следовало захватить с собой хотя бы какой-то кусок ткани, чтобы согреться. Скандальной девчонке удалось напрочь отбить ему ум своей внезапно развернувшейся истерией — теперь Чимину остаётся разве что искать пульт от кондиционера да понапрасну отлеплять влажную ткань майки от живота, чтобы умерить ощущение сырости. За окном начинается моросящий дождь. Сизые капли бьют по каменным лестницам и перилам, протянутым вдоль крутых спусков; омывают остывший асфальт, разбиваясь о глухую землю, и расходятся по поверхности стекла водянистой пылью. Йерим появляется в помещении спустя несколько долгих минут. Она, облачённая в короткий шёлковый халат, накинутый на голое тело, выглядит намного привлекательнее, чем в своём вызывающем платье, — то ли потому что Чимин всё ещё немножко пьян, то ли потому что усталость окончательно затуманивает его сознание. От толстого слоя макияжа не остаётся и следа. Девушка окатывает его изучающим взглядом и неожиданно бесцветно интересуется: — Почему ты всё ещё не ушёл? Действительно. Какой занимательный вопрос. — А ты как думаешь? — отвечает Пак и кивает в сторону разросшегося над городом грозового неба. — Настолько меня ненавидишь, что готова выпереть под ливень в мокрой одежде? — Ты можешь вызвать такси. — Было бы куда. Запоздало прикусывает язык. Он точно всё ещё пьян. Иначе откуда эта бесхребетная искренность? Ей совсем не обязательно знать, что сегодняшняя ночь — далеко не первая, когда он ошивается по чужим домам в попытке найти пристанище более уютное, чем собственная квартира. Паку ни к чему сантименты и пресловутое понимание со стороны. Со Йерим не просто симпатичная студентка, систематически отхватывающая от него «незачёт», — она женщина, принадлежащая человеку, который развалил его по кускам. Похоронил под руинами одним лишь фактом своего существования. Та, в которую Ким Тэхён влюблён отчаянно и бескорыстно. А оттого — бесконечно желанная ими обоими. С одним только отличием. — Так что? Пак Чимин не умеет строить. Всё, на что он когда-либо был способен, — это разрушать. До основания. До пепла, рассыпанного на изнанке девичьих грёз. Со Йерим — не исключение. — Мне всё равно, — разбито отзывается она. — Делай, что хочешь. Чимин улыбается. — Так я и думал. Йерим едва слышно фыркает и нетвёрдой походкой скрывается за дверями своей комнаты. Проходит всего пара мгновений, прежде чем она снова появляется на пороге, потуже затягивая пояс халата, и говорит, что подключила к розетке небольшую батарею — с помощью неё Чимин может высушить свои промокшие вещи. Когда Пак снимает майку, дабы разместить её на подогретой поверхности, Йерим лежит на кровати полубоком, укрывшись тёплым одеялом, и периодически посматривает на мужчину из-под полуопущенных ресниц. Чимин чувствует, как её размытый взгляд ползёт по его рёбрам, поднимается к выпуклой сонной артерии на шее и, наконец, путается в волосах. Ей неловко, но намного больше — плевать. Новая порция дрожи сотрясает её тело, поэтому она укутывается сильнее, пытаясь сохранить блаженное тепло. Её губы всё ещё неестественно тёмные в предутренней мгле. Опьянение перестаёт кружить голову, но под веками по-прежнему распускаются разноцветные круги, покрываясь белёсыми мушками. Пак разминает плечи и смотрит в направлении разложенной постели. — Холодно? — Немного, — сипло отвечает она. И отворачивается, встречаясь с его прямым взором. — Мне тоже. — В шкафу лежит плед. Если пороешься на нижней полке — найдёшь мужскую футболку. — Я не стану одеваться в шмотки Ким Тэхёна. — Значит, грейся самостоятельно. И всё. Вот так просто заканчивает разговор, отодвигаясь ближе к стене. Пак упирается колким взглядом ей в затылок, складывая руки на груди, и облокачивается копчиком о высокий подоконник с керамическими цветочными горшками, выстроенными в ряд. Противный холодок продолжает скользить по позвонкам, а мокрые пятна на джинсах — неприятно льнуть к бёдрам. Свет от уличных фонарей ложится на голую кожу золотистым покровом — неровным, словно бы исполосованным потоком косых дождевых струй; пространство разряженного воздуха создаёт иллюзию тесноты. Только сейчас Пак действительно ощущает, насколько сильно задолбался. Это состояние похоже на громадное облако, которое чернеет над мегаполисом, прежде чем разразиться громом. Свинцовые тучи давят на его плечи, прижимая к земле. Университет, клуб, очередная обитель, в которой он не хозяин, — Чимин настолько отчаянно хочет выбраться из калейдоскопа неизменных событий, испещренных россыпью поганых имён по бокам, что ненароком увязает в них глубже. Он никогда не признается, что сорванный голос, выскакивающий вибрацией из гортани, кажется ему чужим, — в ретроспективе совершённых проступков это не несёт под собой никакой пользы. Мышцы наполняются непреодолимой усталостью, добавляют мужчине несколько килограммов ненужного веса. И он размышляет всего пару мгновений, прежде чем измождённо махнуть рукой, — к чёрту. Правила приличия, предубеждения, неизжитые крупицы совести, — за борт. Вернёмся к этому завтра. И делает то, что умеет лучше всего, — игнорирует. Слабое сопротивление, раздражающее ухо; настороженный взгляд, взывающий к его порядочности, — Пак бесцеремонно нарушает границы, проминая чужую постель тяжестью своего тела. Не обращает внимания на то, как содрогается от лёгкого прикосновения хрупкий девичий стан. Йерим сжимается, её сердце проваливается в желудок, а в кончиках пальцев как будто застревают занозы, но Чимину плевать. Она вправе вывалить своё негодование в полном объёме — пожалуйста, он выслушает каждую из её смехотворных претензий, но лишь когда полуденное солнце сотрёт с его век плотный налёт сонливости. Долгожданное тепло заполняет организм доверху и парализует мозг. — Ты что тво... — Ледяная, — перебивает он, натягивая одеяло выше — до самого подбородка. — Не боишься заболеть? — Проваливай в гостиную. — Видимо, не боишься. Чимин практически не касается — укладывается так, что между ними остаётся несколько сантиметров свободного пространства. Йерим застывает, не в силах обернуться и вспыхнуть в красноречивом протесте, — продолжает лежать к нему напряжённой спиной, крепче стягивая пальцами уголок подушки, и дышит так часто, что ещё немного, — и начнётся тахикардия. Он говорит, что мёрзнет. Тогда почему кажется таким горячим, что под её лопатками собирается пот? — Чимин, я серьёзно, — жалобно произносит она. Однако Пак остаётся непреклонен. — Я тоже. Но за тобой должок, помнишь? Так что замолчи, будь так добра. Я хочу спать. Йерим шумно выдыхает воздух. Память похожа на изорванный лист бумаги. Не смеет уточнять. Боится того, что услышит, поэтому сдаётся. Вот так просто — без боя. Разум утекает, как сквозь пальцы вода. Размякает, превращается в бесформенное желе. И Чимин, конечно же, понимает. Видит её насквозь. В глазах Йерим прыгает тревога — Пак осязает её всем своим естеством. Она верещит что-то по поводу её запятнанной чести, но мужчина не слушает — протягивает руку и привлекает девушку ближе, поддаваясь секундной слабости. Удобнее устраивается на боку. Ему всё равно, что она скажет. Ему всё равно, что скажет Ким Тэхён. Хуже не будет. Только не для него. В этой игре не существует чётко сформулированных правил — в ней каждый замахивается на недозволенное. В выигрыше остаётся лишь тот, кто первым нарушает запреты, преисполняясь желания обладать тем, что по праву ему не принадлежит. — Перестань трястись, — говорит Пак, прикрывая веки. — Я тебя не трону. От волнистых прядок её волос, хаотично разметавшихся по наволочке, исходит стойкий запах фруктового шампуня — он забирается в нос и проскальзывает в лёгкие, разливаясь по телу убаюкивающей волной. Тонкий шёлк халата приятно скользит по груди и невесомо касается чувствительного места под пупком. Воздушно. Едва ощутимо. А она отчего-то верит. Впервые верит ему на слово, отбрасывая сомнения. Кровь, непрерывно шумящая в подкорке, понемногу стихает. Проходит какое-то время, прежде чем дыхание Йерим становится размеренным. Она расслабляется, подкладывая ладони под голову, а кончики её пальцев постепенно становятся тёплыми. Тёмные ресницы начинают едва заметно подрагивать. Сознание Чимина затягивает бархатистая поволока, и под рёбрами, словно почки по весне, набухает долгожданный покой. Раскаты грома самозабвенно рокочут вдали. Мужчина проваливается в сон.