Искусство обнажения

Впервые за долгое время я поступаю по совести. Когда оставляю позади себя угрюмое лицо преподавателя и прикипаю взглядом к напряжённой спине Тэхёна, удаляющейся под мерный перестук собственных шагов, — чувствую, что мне становится легче. Словно бы я мазнула пяткой по рыхлому краю горного гребня, а затем порывисто отшатнулась, ступая на твёрдую почву, заслышав свист окрепшего ветра. Я не знаю, что находится внизу, в лиловом тумане под тенью утёса. Но у падения горьковатый запах измельчённого табака, а спасение — это тёплые руки и размеренное дыхание, стекающее волнами глубокой нежности куда-то в выемку над левой ключицей. Разве кто-то вправе осуждать меня за желание жить? Тэхён оборачивается, лишь преодолев первый лестничный пролёт. Округляет глаза в немом удивлении: не ожидал, что я последую за ним. С его точки зрения, у меня не имелось на то веской причины, но она была — куда более существенная, чем мне бы того хотелось. — Что ты делаешь? — в его голосе звучат укоризненные нотки, но я не обращаю внимания — улыбаюсь до трещинок на иссушенных губах и хватаю парня под руку. — Зачем пошла за мной? — Ты же сам предлагал прогулять, — я нарочито беззаботно пожимаю плечами, продолжая спускаться вниз по ступенькам. — Хорошо. Мне с самого начала понравилась эта идея. — Врёшь, — фыркает. — Вовсе нет. Ты абсолютно прав: я действительно лгу. — А как же твой доклад? — Сдам как-нибудь в другой раз. Я провожу ладонью по рукаву его кофты, сжимая пальцы на уровне запястья; худи Тэхёна больше как минимум на размер, поэтому не облепляет торс и выглядит, как вместительный мешок, то и дело смешно раздувающийся в области живота. — Ты же знаешь, что с этим ушлёпком такое не прокатит. Конечно же знаю. У этого, как он выразился, ушлёпка большие проблемы не только с коммуникабельностью — он весь, с ног до головы, одна непроходимая засада. Но... — Я что-нибудь придумаю, — говорю я, когда мы выходим на свежий воздух, по привычке двигаясь в сторону кампусных ворот — к кофейне через дорогу. — Не хочется, чтобы силы, приложенные к написанию этого идиотского доклада, оказались потраченными впустую. Тэхён ничего не отвечает. То ли пропускает мои слова мимо ушей, то ли наоборот слишком усердно их обдумывает, углубляясь в свои мысли, — как бы дело ни обстояло на самом деле, парень не даёт мне поводов для дальнейшего разговора. Мы просто молча минуем турникеты на выходе с территории университета, пересекаем проспект, а затем по-прежнему безмолвно рассматриваем настенное меню в полупустом кафе, упиваясь стойким ароматом свежесваренного кофе. Мы лишь однажды перекидываемся парой коротких фраз — у самой кассы, пока официантка сонно рассматривает нас из-за прилавка, и быстро сходимся во мнениях: мне — стаканчик чая с шоколадным молоком; Тэхёну — с излюбленной тапиокой. Ким оплачивает заказ, и мы плюхаемся в мягкие кресла около окна. Я обнимаю руками сумку, поглядывая на парня из-под полуопущенных ресниц, но он даже не поворачивает головы — наблюдает за тем, как мимо проносятся автомобили с блестящими кузовами, и моргает не чаще, чем раз в десять секунд. Его отстранённость раздражает. Совсем чуть-чуть. Практически неощутимо, поэтому я проглатываю её, не успев разжевать. Напиток, появляющийся передо мной спустя несколько минут пассивного ожидания, намного вкуснее горьких пилюль беспричинных претензий. В моём кармане мелко вибрирует телефон. Я выуживаю его наружу, не замечая заинтересованности во взгляде напротив, и дёргаю бровью — на экране высвечивается сообщение от Юри. Я совсем забыла, что девушка тоже присутствовала в аудитории. Вероятно, сидела где-нибудь наверху, по обыкновению прячась от зоркого глаза преподавателя за своей брендовой сумочкой. Я была слишком погружена в разыгравшуюся драму, чтобы заприметить её смоляную макушку среди плотно жмущихся друг к другу студентов. Но открытая переписка заставляет меня прикусить изнутри щёку. Юри-я: Вашими усилиями учитель Пак натурально слетел с катушек! Я фыркаю. Нашими усилиями? Юри-я: Ты даже не представляешь, какой он злой. Юри-я: Злее, чем обычно. Бр-р-р, аж мурашки по коже! Я облизываю губы. Не собираюсь даже представлять, иначе рискую окончательно потерять аппетит. Юри-я: Странная у него реакция на ваш проблемный тандем, не считаешь? Мне хочется ответить: боже мой, ты же знакома с этим не хуже меня. Тогда откуда такие вопросы? Правда в том, что Пак странно реагирует на всё, что выходит за рамки установленного им регламента. Чимин всегда именно такой. Под «таким» я подразумеваю «невыносимый и дотошный», а ещё — «отъявленный провокатор». И пусть моё негодование по отношению к его персоне теперь чувствуется как-то иначе, я не собираюсь отказываться от своих нареканий. Мужчина просто искал повод сорваться — вот и всё, что окружающим следует знать о сотворённом им беспределе. Юри не должна быть посвящена в детали. Быть может, Тэхён и способен простить меня за болтливость, но Пак — нет. Скорее, Чимин просто вырвет мой язык с корнем, дабы избавить меня от соблазна трепаться попусту. Уверена, он провернёт это с феноменальным успехом. Решать проблемы кардинально — его конёк. Преподавателю всё равно, кто попадёт под горячую руку, однако кандидат в лице Ким Тэхёна — одновременно самое лучшее и худшее, что могло произойти с ним сегодня. Вспышка на чистом небе. Грохот в затылке. Взрыв. Пусть на ровном месте — так о происшествии отзовутся зеваки, но я предельно ясно осознаю, что для Чимина всё происходящее нафаршировано совсем иной начинкой. Для Тэхёна — тоже. А теперь ещё и для меня, чёрт бы побрал их обоих. Но если серьёзно, то с чего бы мне вообще... — Что ты делаешь в эти выходные? Я вздрагиваю от неожиданности, запинаясь о собственную мысль: голос Кима раздаётся совсем рядом — парень нагибается вперёд, обхватывая ладонями стаканчик с эмблемой кофейни, и заглядывает мне в лицо. — Я? — булькаю волнительно, пытаясь согнать глупое выражение со своего лица. — Ничего, кажется. Почему ты спрашиваешь? — Да так. — Да так? — я выгибаю бровь. — Собираюсь познакомить тебя с одним человеком, — Тэхён по привычке растягивает губы в улыбке, но выходит чересчур вяло, поэтому он бросает попытки спрятать свой внутренний дисбаланс. Моя голова мгновенно наполняется жужжащими мыслями. В последнее время настроение парня меняется быстрее какофонии мигающих лампочек на рождественской гирлянде. Иногда у меня создаётся впечатление, будто каждую из его эмоций можно содрать жёсткой губкой. Они липнут к его коже многочисленными слоями и образуют поверх глаз зеркальную плёнку — я слишком часто вижу в зрачках Кима только себя. Он говорит, что хочет всё исправить. И я действительно наблюдаю за тем, как он движется вперёд, но расстояние между нами не становится меньше. Меня повсюду преследует ощущение дискомфорта. Даже тогда, когда я поступаю правильно, — оно не исчезает, не испаряется. Иногда это чувство притупляется, словно засыпает, удобно расположившись под рёбрами, но неизменно пробуждается снова. Как по часам. Как если бы во мне тоже существовал какой-нибудь переключатель. — Звучит немного пугающе, — с нервным смешком выдаю я. Глотаю внезапно скопившееся под языком волнение. — Тебе не стоит беспокоиться, — ободряет меня Тэхён. — Я делаю это, потому что хочу, чтобы мои слова были подкреплены фактами. Я поджимаю губы, тщательно скрывая вновь накатившее возмущение за бесцветным тоном: — Ты опять говоришь загадками. — Прости, — его смущённый выдох кажется искренним. — Не могу иначе. Неподходящий момент, верно? Как и всегда. Этот день начинался слишком хорошо, чтобы таковым и остаться, — незыблемое правило, сопровождающее меня на протяжении последних нескольких месяцев. — Я думала, что и без того хорошо знакома со всем твоим близким окружением. — Этот человек... — небольшая заминка; Ким поднимает к потолку взгляд, и на его глаза спадает непослушная чёлка, — появился в моей жизни не так давно, чтобы можно было назвать его близким. В жестах Кима угадывается нервозность, и я ослабляю напор. Понимаю — действительно не может. Расплывчатая история, которой он накормит меня в случае крайней упёртости, лишь внесёт свои непоправимые коррективы в наши отношения. Парень откидывается на спинку кресла, разминает шею ладонью и, наконец, отпивает из своего стаканчика. А потом ещё. И ещё — пока жидкость не начинает плескаться где-то на середине. — Так что, освободишь для меня субботу? — Разве у меня есть выбор? Тэхён смотрит на меня так, будто я только что сморозила откровенную глупость. Возможно, так оно и было. Я не берусь рассуждать здраво. — Конечно же есть, — припечатывает парень. Хочет было сказать что-то ещё, но за его спиной шумно отворяется входная дверь. Девочка, стоящая за кассой, тараторит дежурное приветствие, и Ким оборачивается, чтобы окатить незаинтересованным взглядом вошедших посетителей. Ими оказываются две миловидные студентки нашего университета — кажется, из параллельной группы. Впрочем, не претендую на достоверность. Я вообще крайне редко налаживаю контакты — мне случайные знакомства ни к чему, точно как и Тэхёну. Однако, судя по всему, наши имена всё ещё остаются на слуху: одна из девчонок — та, что повыше, слишком резко дёргает головой в сторону, наткнувшись взором на силуэт Кима. Начинает что-то лихорадочно шептать своей подружке на ухо и совсем не замечает, как я обречённо закатываю глаза. Бесит. Но уже меньше. Потому что немного отвлекает. Лишь временно, к сожалению, потому как Тэхён снова елозит на стуле, возвращаясь к первоначальной позе — ко мне лицом. Выжидает несколько секунд, а затем, словно набравшись смелости, выпрямляет лопатки. — Ты же знаешь, я никогда и ни к чему тебя не принуждал, — произносит он тише. — Я же не Пак Чимин, чтобы... — Хорошо, суббота твоя, — и для пущей надёжности выставляю ладонь вперёд. Упоминать имя преподавателя за столом — к несварению желудка. И пусть передо мной всего лишь кофе, я действительно пока не хочу что-либо слышать о вездесущем блондине. Не от Тэхёна и не сейчас. Мне ещё представится возможность прокомпостировать свой мозг до состояния рыхлой массы. Минут так через... сорок пять? Я мельком посматриваю на циферблат наручных часов. Да, где-то так. Ким послушно замолкает, рассматривая мои пальцы, а затем как-то странно усмехается. — Выглядит так, будто нужно было упомянуть его, чтобы добиться твоего согласия. Боже мой, это что, шутка? — Прекрати нести чушь, — бурчу я, складывая руки под грудью. — Не заводись. Я же сказал: так только выглядит. — Не люблю, когда ты выражаешься подобным образом. Это неприятно. — Я думал, тебе всё равно. На него. «Я думал, тебе всё равно на него», — то, что Тэхён в действительности собирался сказать. Вижу это по его глазам. По тому, как он закусывает нижнюю губу и щёлкает ногтем по пластиковой крышке своего стаканчика. Но обошёлся без уточнений. Возможно, именно поэтому я так часто чувствую себя неловко. Нить, протянутая между нашими сердцами однажды, теперь превращается в проволоку. Я царапаю пальцы о её выпирающие жилки. Потому что внезапная догадка льётся по моему виску вместе с капелькой пота. Может, он всё-таки знает? — Мне всё равно, — произношу я. И тут же хмурюсь. Что это, Йерим? Не голос — игра на заржавевших струнах. Я прочищаю горло. — Тогда могла бы просто посмеяться. — Это не смешно. — Поцелуешь меня? Я поднимаю глаза. — Что? Нет, честное слово. Не сойти с ума скоро превратится в главную из задач, отмеченных в моём ежедневнике. Секунды утекают сквозь пальцы, а я по-прежнему не двигаюсь с места. Сижу, будто прилипла задницей к креслу, и неотрывно смотрю на Тэхёна. Перебираю что-то в голове и пытаюсь прислушаться к себе. Тщетно. Сердце стучит слишком тихо, как теряющий импульс мячик, ударяющийся об пол. Я практически не улавливаю его стук. Полная противоположность той лихорадке, что обуяла меня в выходные. Дело не в эмоциональности или механизмах, щёлкающих в черепушке; не во внезапно раскрывшихся фактах и сомнительных доводах. Всё это глубже. Где-то под кожей. Толкает вперёд, а затем резко дёргает за шиворот, останавливая. Разрастается жаром и мгновенно превращается в холод. Отрицание и смирение, бесконечно бьющие друг друга под дых. — Хорошо, тогда я сам. Тэхён привстаёт и упирается ладонями в круглый деревянный столик перед собой. Он наклоняется, не сводя взгляда с моих губ, и несколько коротких прядок волос небрежно спадают на его лоб. Не проходит и доли секунды, как в мой рот вторгается чужое дыхание — прохладное, с запахом жасминового чая и отголосками растаявших льдинок на языке. Немного мокро, но приятно — я закрываю глаза, неосознанно прижимая вспотевшую ладошку к месту чуть выше пупка. Питаю наивные надежды на то, что Ким постыдится обстановки, не располагающей к открытому выражению чувств, и обойдётся лёгким мазком по устам. Но он делает всё с точностью до наоборот — целует слишком развязно для человека, который чтит консервативные нормы приличия, присущие корейскому обществу. Точнее, мне отчего-то в это безоговорочно верилось. Когда Тэхён усиливает нажим, касаясь кончиком языка моего нёба, я внезапно перехватываю парня за запястье. Вдавливаю свои побледневшие пальцы в его кожу, но делаю это не для того, чтобы оттолкнуть Кима, — скорее, мне просто хочется остудить чужой пыл. Не дать пламени подняться выше крайней допустимой отметки. Однако слух, как назло, режут короткие смешки, прилетающие откуда-то издалека, и щеки начинает пощипывать от проступающего румянца. Что-то мне подсказывает, что на территории кафе в данный момент разворачивается лишь один-единственный драматический спектакль. Благо, если обойдётся без фотокамер. Неуместные шуточки в университетских чатах — казалось бы, пустяковое дело. Но в моём желудке начинает с новой силой бултыхаться неловкость. Всё-таки я не отличаюсь склонностью к демонстрации нежностей на публике, и Ким об этом прекрасно осведомлён. Парень отнимает руку от моего подбородка и, плюхнувшись обратно в кресло, немного опускает голову. Шмыгает носом, смотрит на меня исподлобья и даже не пытается скрыть широкую улыбку на блестящих губах. Словно он только что победил в чём-то маленьком, но бесконечно весомом. И снова меняется, как по щелчку пальцев. А вслед за ним переворачиваюсь и я. Неосознанно, по инерции. И думаю, что это, наверное, единственный способ вытерпеть до выходных. Больше злосчастное имя преподавателя не сотрясает воздух. Ни разу. У Тэхёна не вибрирует от напряжения голос, у меня — сердце; минуты сменяют друг друга, не успевая оформиться, и тают, как кубики льда в стаканчике Кима. Дверной колокольчик звенит нам в спины, а затем мгновенно растворяется в уличном гомоне и терпком гудении скользящих по асфальту автомобильных шин.

* * *

Вообще-то, это плохая затея. Даже не так. То, что я собираюсь сделать, — реально отстой. Какой-то новый вид неслыханной самонадеянности. Бессмыслица в чистом виде. Кто в здравом уме полезет в пасть льву, приговаривая что-то о несправедливости пищевой цепочки? Разве что отъявленный шизофреник. Или безмозглый идиот, решивший свести счёты с жизнью. Или, как вариант, — одна оскорблённая студентка, крепко сжимающая в руках кипу печатных листов, предусмотрительно скрепленных степлером. А может, всё вместе. Я стою под сенью бархатного дерева, в тени, на небольшой лужайке с обратной стороны учебного корпуса. Здесь практически ни души: несмотря на кратковременный перерыв между парами, большинство молодых людей предпочитает оставаться внутри здания, боясь припоздниться к началу занятия. Мне тоже следовало бы поспешить — в отличие от Тэхёна, с куда меньшим энтузиазмом набирающего список семестровых предметов, я не могу похвастаться желанным окном в расписании. Но учитель Хван, седой старичок с тяжёлой оправой очков, вечно сползающих на кончик носа, вряд ли заметит моё отсутствие самостоятельно. Я не отличаюсь примечательной внешностью, а пожилой профессор — хорошей памятью на лица. Да и прошмыгнуть в аудиторию через заднюю дверь даже после звонка не представляет никакой сложности. Одного Пак Чимина этому университету хватает с лихвой. Преподаватель выходит на парковку ровно через десять минут после окончания пары. Я была уверена в том, что он обязательно появится здесь сегодня, — не раз замечала знакомый мужской силуэт около новенького чёрного седана среднего класса. Он никогда не задерживается на территории кампуса. В то время как остальной преподавательский состав не брезгует обедами в студенческих столовых и перерывами, проведёнными в комнатах отдыха деканата, Пак Чимин предпочитает оставаться за пределами прицельных взоров общественности. Например, за толстым лобовым стеклом своей машины. Так мне чудилось ещё несколькими неделями ранее. Сейчас же я понимаю: вероятно, мужчина просто не позволяет себе тратить время попусту. Я не знаю, обязанности какого рода лежат на его плечах, когда дело касается клубной индустрии, но ставлю сто тысяч вон на то, что тёмные круги под глазами Чимина не от усердной проверки домашних заданий. Я глубоко вздыхаю и ступаю на прогретый асфальт, намереваясь перехватить преподавателя до того, как он прильнёт к спасительной обивке водительского сидения. Сильнее сжимаю челюсти, когда Чимин останавливается и поворачивается ко мне спиной, чтобы закурить, — в последний момент мне начинает казаться, что я поступаю опрометчиво. Шаг замедляется, пальцы сминают бумагу, но я не позволяю себе спасовать. Приняла же решение — ещё в тот самый момент, когда Пак выжидающе заломил бровь. Там, в притихшей аудитории на третьем этаже. В развороте его плеч отчётливо читалась взрывоопасность, однако попятилась назад я совершенно не потому, что мне стало страшно, — между нами случалось кое-что и похуже. Если и гнуть свою линию, то один на один. Без лишних свидетелей и настороженного взгляда Тэхёна, сканирующего меня до костей. Это сбивает с толку каждый раз, когда я осознаю: Ким способен обнажить всю мою подноготную до последней подробности. Он знает, куда надавить. Ему нужно только захотеть. — Йерим? Я замираю, звучно шаркнув подошвой о землю. Интересно, его одежду ещё возможно отстирать от сигаретного дыма? Пак Чимин настолько часто прикладывается губами к фильтру, что каждая клеточка его тела, должно быть, уже доверху пропитана табачными смолами. — Преподаватель Пак. Да, именно так. Формально и сухо. Он пытается не показывать, что удивлён. Стряхивает пепел под ноги и засовывает свободную руку в передний карман брюк. Принимает расслабленное положение, как делает всегда, когда хочет показаться невозмутимым. Он действительно не планировал столкнуться со мной так скоро. Солнечная пыль ложится на тёмную ткань его водолазки — под ярким светом она кажется графитовой. Только сейчас, на расстоянии не больше двух метров, мне удаётся заметить карамельные искорки в его глазах. Это происходит ровно за пару секунд до того, как он открывает свой рот, выплёвывая с неприкрытым пренебрежением: — А выпендрёжника своего где потеряла? Неужели отправила за парту? Как и предупреждала Юри, Пак в дерьмовом расположении духа. Даже слишком, раз позволяет себе такую фривольность первым. Бесцеремонный, как и всегда. К счастью, он достаточно информативен в своих посылах. По крайней мере, теперь я точно убеждена в том, что мужчина не намерен придерживаться условностей. Точно так же, как и я. Мы ведь не на уроке, помнишь? — У Тэхёна, — я намеренно делаю паузу, — сегодня больше нет пар. — А, — протягивает Чимин, прежде чем вновь глубоко затянуться. — Выходит, учишься за двоих. Похвально. — Я не собираюсь оправдываться. — А я и не требую, — обрубает он. — У меня, знаешь ли, и своих дел предостаточно. Так что говори, зачем пришла, и проваливай на занятия. Ты же не хочешь потом плакаться из-за очередного пропуска, правда? Когда Пак Чимин хмурится, его лоб прорезают морщины. Неглубокие — после них на коже не остаётся следов. Его верхняя губа подрагивает каждый раз, когда он злится. А ещё мужчина никогда не отводит глаза, даже если рискует быть уличённым во лжи, — смотрит прямо, колко и цепко, словно насаживая на крючок. Ни дёрнуться, ни соскочить. — Не вынуждай меня по... И замолкает, стоит мне вытянуть руку вперёд. Бумага начинает жечь кончики пальцев. Я чувствую, как щиплет под кожей, но продолжаю сверлить Чимина выразительным взглядом. Упрямо. Так, чтобы он понял: я не собираюсь мириться с его закидонами. В конце концов, это несправедливо. Что бы ни случалось на периферии, как бы он ни стремился отыграться за каждую из своих персональных трудностей, — это не имеет никакого отношения к моей успеваемости. — Что это? — спрашивает он со смешком. — Мой доклад. — Вижу. Я имею в виду другое, — он делает шаг навстречу, отчего листы бумаги сминаются под напором его груди, и я не нахожу ничего лучше, кроме как немного согнуть руку в локте. — Что это? — он кивает, не сводя с меня глаз. — Столько самоуверенности на твоём лице. Не перебор ли? — Я не для того корпела над этой работой, чтобы в итоге выбросить её в мусорное ведро лишь из-за того, что ты питаешь личную неприязнь к Тэхёну. — Личную неприязнь? — его голос становится ниже, перекатывается меж моих рёбер и застревает где-то посередине. — Хватит выдумывать всякую чушь. Ты опоздала — это единственная причина. Уголки его губ приподнимаются в нарочито снисходительном жесте. Но я не верю — ни его словам, ни кривой улыбке. — Если бы это было единственной причиной, ты бы не позволил мне войти, — произношу я, стараясь не обращать внимания на дискомфорт от затекающего предплечья. — Либо же допустил нас обоих. — Я всего лишь дал тебе шанс, и ты его упустила. — Выходит, Тэхён не заслуживает твоей благосклонности, а я — да? Чимин фыркает и бросает истлевший бычок на землю. Резким движением раскатывает его по асфальту, рисуя чёрный пепельный след, и впивается в меня потемневшими глазами. — Слушай, Йерим, — от его вкрадчивого тона всё внутри меня ощутимо сжимается, — ты ведь не серьёзно? — Не серьёзно что? — Караулишь меня на парковке, чтобы всунуть свой дурацкий доклад, хотя прекрасно знаешь о правилах. — Этот дурацкий доклад задал ты. А у меня провисают оценки. Как я ещё должна была поступить? О, нет. Я знаю, что он сейчас скажет. Это настолько прозрачно, что начинает тошнить. — Дай-ка подумать... — он склоняет голову набок. — Может, стоит попробовать пореже тупить? Боже. Издевается. Я опускаю руку — терпеть становится невыносимо — и теперь стою как вкопанная, со вздёрнутым подбородком и плотно сжатыми губами. Прижимая к бедру многострадальную кипу бумаг. Львиным усилием воли сохраняя видимое хладнокровие. И для чего? Будь Пак Чимин даже безнадёжно слепым — я лежу у него на ладони. С самого первого дня нашей встречи. С первого «плохо», брошенного в сторону открытой презентации и меня, с твёрдой осанкой и не менее твёрдым взглядом; с первого откровения, слетевшего с губ ненароком, и первого вздоха, по глупости разделённого на двоих. — Возьми его. — Нет. — Чимин. — Разговор окончен. Чимин достаёт из кармана ключ от машины и вырубает сигнализацию. Автомобиль издаёт короткий звук, и мужчина, не задерживаясь, прячется в салоне с водительской стороны. Не оборачивается, не смотрит через плечо. Бросает сумку на пассажирское сидение первого ряда и уже почти успевает закрыться изнутри, как я подаюсь вперёд, хватаюсь рукой за раму дверного каркаса и толкаю её наружу. Практически на автомате упираюсь голенью в металлический автомобильный порожек. Едва не касаюсь согнутым коленом штанины Чимина, изумлённо вскидывающегося на меня снизу вверх. Перекрываю ему последние пути отхода. И отчего-то впервые чувствую себя именно так, как он и говорил, — уверенно. Дыхание сбивается, за спиной в любое мгновение могут появиться силуэты нежеланных прохожих, но я не придаю этому значения. Вообще ничему не придаю, потому что если начну об этом думать — мне конец. Пак Чимин раздавит меня в своём кулаке, словно муху. Встряхнёт до звона в ушах, а затем вкатает нескромную порцию санкций. — Ты что творишь? Не шёпот — шипение сквозь зубы. — Настаиваю. Хищники чуют страх. Дать слабину, позволить ему раскопать её под слоем непреклонной решимости — всё равно что проиграть. Мои волосы спадают на грудь, когда я нагибаюсь. Подвеска отлипает от внезапно вспотевшей кожи и начинает болтаться в воздухе, но Чимин концентрирует взор исключительно на моём лице. Он так и сидит, немного раздвинув ноги и сжимая в пальцах брелок от машины. Не двигается, будто парализованный. Но тугие желваки на его скулах, больше похожие на вздувшиеся грозди, практически сулят мне расстрел на месте. — Свали, иначе я за себя не ручаюсь. Кровь густеет и ударяет в виски, когда я понимаю, как именно он смотрит на меня сейчас. Это с нами уже происходило. Укутанное в гранатовой цвет, однажды оно уже билось, пытаясь выбраться из-под окаймления его ресниц. Стечь по щекам капелькой пота. По неосторожности перебраться на кончик моего языка. Горький мускат. Рваный вдох-выдох, опаляющий горло. Царапающий его, как при простуде. Кислородное голодание. Я не хочу к этому возвращаться. Мы замяли. Спешно. Безмолвно. Благоразумно, чёрт возьми. Какого чёрта он снова оказался так близко? Я могу рассмотреть родинки на его шее. Около яремной вены — может быть, чуточку выше. И ещё две — на лбу. Отросшие корни волос. Всего на каких-то три миллиметра. Дура. Я рывком подаюсь назад, словно ошпаренная, и бросаю помятый доклад на колени Чимина, всё ещё придерживая разгорячённой ладонью угол дверной рамы. Едва ли успеваю уследить за сменой эмоций на его лице — в последний момент моя концентрация всё-таки даёт осечку, и я сухо сглатываю, отворачиваясь. Зрительный контакт разрывается, как подпалённая нить. Может, оно и к лучшему. Земля под моими стопами кажется слишком мягкой и неустойчивой. Я медленно считаю до трёх. — Ещё раз так сделаешь — закопаю, — лёд, скатывающийся по линии позвоночника. Оседающий рассыпчатой крошкой на стержне костей. Так глухо и грубо, что создаётся ощущение, будто что-то неведомое подталкивает меня в лопатки. Большое, едва не сбивающее с ног. Прочь. От этого места и этого человека. От провокаций и вспышек перед глазами; от запаха его кожи, ухмылок и обличающих взглядов. От его-моих крайностей. От того, что, скрепя сердце от досады, можно назвать «мы». И да, Пак Чимин. Если тебе всё-таки требуется достойный ответ на озвученную угрозу, то знай. — Не сделаю. Я, чёрт побери, больше ни за что. Никогда. Слышишь? Ни-ко-гда. Не позволю тебе быть для меня больше, чем просто никем.