Искусство обнажения

— Как ни стараюсь, иногда я совершенно не могу тебя понять. Я прижимаюсь плечом к бетонной опоре фонарного столба, складывая руки на груди, и отстранённо пинаю носком кроссовка валяющийся на земле фантик из-под конфеты. К всеобщему изумлению, Чимин действительно поддержал легенду о том, что мы попросили у Чона ключи от мотоцикла с намерением прокатиться по ночному Сеулу. Точнее, Пак придерживался позиции прохладного нейтралитета: в то время как Чонгук воодушевлённо ораторствовал, он просто согласно отмалчивался, изредка отвешивая вялые кивки головой. Впрочем, этого было вполне достаточно, чтобы Юри обрадовалась, заслышав о перспективе провести остаток вечера наедине со своим молодым человеком. Но абсолютно, катастрофически мало, чтобы поверить в искренность наших с Чимином мотивов. — Почему? Она не купилась. А если и да — лишь на крохотную долю секунды. Автомобиль Пака оказался припаркован на внушительном расстоянии от здания бара. Именно поэтому, когда мы наконец-таки покинули душное заведение, Чонгук пообещал пригнать машину в течение нескольких минут, и мужчины тотчас удалились, закуривая на ходу. — Ты ведь не хотела видеться с Чимином, даже пары прогуливала, — поясняет она, нахмурившись, — а теперь собираешься разъезжать с ним на мотоцикле. Что случилось, пока я разговаривала по телефону? Вы помирились? Я заставляю себя улыбнуться. — А разве мы ссорились? — но получается, судя по всему, чересчур жеманно. — Йерим, я же не слепая, — девушка устало вздыхает, выдерживая паузу, и делает шаг ко мне. — Вы оба сидели, как на пороховой бочке. Хорошо, что Чонгук успевал вовремя разряжать обстановку. — Прости, — тут же с сожалением протягиваю я, мягко подхватывая Ким за запястье. — Честное слово, я не хотела испортить вам вечер. — Да не в вечере дело, Йерим. — Тогда в чём? — Не пойми меня неправильно. Я не хочу намеренно давить на больное, но вы действительно ведёте себя, — Ким поджимает губы и ненадолго замолкает в попытке подобрать правильное слово, — как-то странно, что ли. Будто вам обоим есть, что сказать, но вы всё равно почему-то молчите. Я не знаю, что на это ответить. Честно — ни единой мысли, ни единого оправдания или контраргумента. Вообще ничего — пустота. Даже если она и права, что с того? Чимин — кремень. Мне не расколоть его, как ореховую скорлупу, — он гораздо твёрже. И мне страшно. Страшно, что он раздавит меня, затопчет, словно брошенный наземь окурок, стоит только дать слабину. Позволить себе обнажить то, что внутри. Ведь все подозрения, выпрямляя спины, тут же ломают свои позвоночники, когда он раскрывает рот. Остаются только ощущения — противоречивые, жгучие. Лёд и пламя, встряхнутые в стакане. — Кстати, — вдруг говорит девушка, по-своему расценив моё молчание, и как-то воровато посматривает в сторону проезжей части. — Есть ещё кое-что, что тебе следует о нём знать. Я удивлённо дёргаю бровью. — Что? — Честно говоря, я долго размышляла над тем, рассказывать тебе или нет. Ты и слышать ничего о нём не хотела, но сегодня я посмотрела на вас, и мне показалось, что... — Юри, — я неосознанно понижаю голос, чувствуя, как под ложечкой начинает неприятно посасывать. — Давай ближе к сути. Они появятся с минуты на минуту. Ким быстро облизывает губы, сглатывает и начинает неуверенно заламывать пальцы. — Господи, надеюсь, он никогда об этом не прознает... — шепчет она себе под нос, прежде чем прикипеть ко мне внимательным взглядом и торопливо продолжить. — В общем, на прошлой неделе, в понедельник, я оставалась в гостях у Чонгука. Он предупредил меня, что Пака не будет дома, поэтому я и думать о нём забыла, но поздней ночью нас разбудил звон стекла на кухне. Я перепугалась тогда не на шутку, мало ли — воры?.. Но нет, Йерим, — девушка наклоняется к моему лицу, а затем вкрадчиво припечатывает, — это был Чимин. — И что? — я хмыкаю. — Что в этом удивительного? — Удивительным, Йерим, было его состояние, — неожиданно серьёзно говорит она. — Как бы тебе объяснить... Он вроде бы был трезвый, но при этом выглядел так, — подруга запальчиво взмахивает рукой, едва не задевая мой подбородок, — как если бы его только что чуть насмерть не сбил грузовик. Я тупо моргаю. — Грузовик? — Да. — Что это значит? — У него глаза были пустые, понимаешь? Я никогда раньше не встречала людей в таком состоянии. — Погоди-погоди, — я начинаю массировать виски пальцами, пытаясь собраться с мыслями. Пустые глаза. У Пак Чимина. Да это и звучит-то настолько дико, что я теряюсь, с трудом переваривая информацию. — Что с ним произошло? Юри пожимает плечами. — Понятия не имею — Чонгук не вдавался в подробности, — произносит она. — Он отправил меня в комнату, попросив сохранить всё в тайне, и сидел рядом с Паком следующие часа два, не меньше. — А наутро? — А наутро Чимина уже не было. Чонгук сказал, что иногда с ним такое случается. Мол, сложный период, какие-то там проблемы... Я, честно, не в курсе. Это, в общем-то, меня совсем не касается, просто... — она пересекается своим задумчивым взором с моим — напряжённым — и вдруг шумно выпускает через нос воздух. — Йерим, блин, вот хоть убей — я долго наблюдала за вами в баре, и у меня сложилось стойкое впечатление, что большинство его выпадов в твою сторону — это игра на публику. Ты вообще заметила? Он ни разу не обратил на меня внимания. Даже цеплялся исключительно к тебе и Чонгуку. Догадываешься, почему? — Потому что он нормально к тебе относится? — Нет, солнце, сдаётся мне, всё как раз-таки наоборот, — грустно улыбается она. — Потому что, в отличие от вас, — она выделяет интонацией последнее слово, несильно тыкая в мою грудь пальцем, — на меня ему глубоко наплевать. Я набираю в лёгкие воздух и нервозно провожу языком по нижней губе. — К чему ты клонишь? — Я сейчас не подначиваю тебя на то, чтобы тут же бросаться к нему с вопросами и выяснять, что он на самом деле к тебе чувствует, — говорит она, выставляя вперёд ладони в отрицательном жесте. — Поверь, в данной ситуации меня волнуешь только ты. И ваша эта мозговыносящая связь меня реально беспокоит, ведь я вижу, что ты к нему неравнодушна. Поэтому мой совет — обсудите это как-нибудь, Йерим. Хотя бы разок. Адекватно, без лишних свидетелей. Ведь от него ты, может, и способна убежать, а вот от себя — нет. Обмусоливать подноготную Пак Чимина в таком контексте — сущее испытание. Я уже давно осведомлена о том, что он сочетает в себе множество острых граней — с нежностью на стыках и чёрствостью на остриях. И мне вполне бы хватило чего-то одного. Той же отчуждённости, которую я так самонадеянно потребовала от него целый месяц назад, — пожалуйста. Я бы смирилась. Я бы утрамбовала это в себе, потушила, как потушила обиду, затаённую на Тэхёна. Я искренне желала, чтобы он оставил меня в покое. Но переворачивать свой мир вверх тормашками? Снова? Признаваться — и себе, и ему — в том, что меня ведёт, как от серии шотов, опрокинутых залпом? Тех самых, которые мы пили с ним в клубе. Ощущения — точь-в-точь. Бесконечный кросс от головокружительной лёгкости до тошноты. Туда-сюда. Туда-сюда. Ежедневно. Даже по ночам. По ночам — особенно. — Я не смогу. — Сможешь. — Юри, я... — Всё, тихо, — шикает девушка, дёргая меня за локоть. — Приехали, — и кивает в сторону остановившегося неподалёку автомобиля со включённой аварийкой. Раздаётся хлопок пассажирской двери, и я прикипаю растерянным взглядом к Чимину. Он огибает машину с передней стороны, сжимая в ладони ключи от мотоцикла, и ступает на тротуар. — Юри, запрыгивай! — кричит Чон через опущенное стекло, призывно махнув рукой. — Йерим, — улыбаясь широко и открыто, — приятно было познакомиться, ты и правда супер! Хорошо вам прокатиться! А если Чимин будет нарушать правила и разгоняться в неположенных местах, то попроси мой номер телефона у Юри — я быстро его проучу. — Боже, Чон, — громко фыркает Чимин, поравнявшись со мной, — будь добр, свали уже с глаз моих. — Слушаюсь и повинуюсь, — смеётся Чонгук, склонив голову в шуточном поклоне. — Юри, прощайся с подружкой, не то опоздаем! — и, отсалютовав мне на прощание, нажимает на кнопку стеклоподъёмника. — Давай, удачи, — шепчет девушка, крепко обняв меня за шею. — Завтра обязательно отпишись мне, окей? И, получив положительный ответ, поспешно удаляется, цокая низкими каблуками о каменную плитку пешеходной аллеи. Кидает на меня короткие взгляды через плечо, а потом ныряет в салон автомобиля, и Чонгук, предварительно щёлкнув поворотником, вскоре выворачивает колеса на дорожную полосу. Когда машина тонет в ослепительной россыпи горящих фар и превращается в точку на горизонте, я продолжаю стоять без движения буквально несколько секунд, прежде чем выудить из сумки смартфон и открыть навигатор. К счастью, расстояние до ближайшей станции метро не превышает полукилометра по прямой, а значит мне не придётся сбивать подошвы, петляя по центральному району в поисках подходящего транспорта. И на том спасибо. Будь я предельно трезвой, с удовольствием прогулялась бы по округе, однако разморённые хмелем мышцы явно не располагают к физическим нагрузкам. Ни к чему не располагают, если быть откровенной. Разве что оказаться в своей прохладной постели — свежей, пахнущей цветами и ещё немного — грейпфрутом. С книжкой в руках и чашкой горячего молочного чая. Но... — Чего встала? — раздаётся над ухом, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности и заблокировать телефон. — Пошли. ...видимо, у Пак Чимина совсем другие планы. Я глупо моргаю, поворачиваясь к мужчине. — Куда пошли? — А ты свалить, что ли, решила? — Пак подозрительно прищуривается, вертя в пальцах ключи от мотоцикла. — Нет уж, Йерим. У тебя по расписанию ещё расплата за самодеятельность. — Чего? — я округляю глаза, а потом прослеживаю за направлением чужого взгляда и в замешательстве приоткрываю рот. — Стой, серьёзно? Мотоцикл? Ты же не хотел меня катать! — Я не хотел отдавать свою машину, — вкрадчиво уточняет он, медленно приближаясь к тёмно-синему байку, сверкающему начищенным корпусом под оранжевым светом уличного фонаря. — При чём тут ты? — Но ты же сам говорил мне тогда, в баре... Ну, про то, что никуда со мной не поедешь, потому что после прошлого раза я... — и осекаюсь, не в силах протиснуть звуки сквозь подступающий ком к горлу. Да чёрт бы побрал его эти дурацкие фразы! Даже вспоминать — и то противно. У меня создаётся впечатление, что я пытаюсь прожевать горсть битого стекла, впихнутую кем-то в рот, но ожидаемо давлюсь ею, стоит только начать шевелить челюстями. Гадко. Его бесцеремонность — откровенная дрянь. — Йерим, — тем временем спокойно произносит Пак, попутно отстёгивая шлем от металлической рамы. — Если тебя это успокоит, то я не имел в виду того, что сказал. — В смысле? — В смысле — не надо воспринимать все мои слова в штыки. Не надо воспринимать в штыки? Господи, он и правда считает, что его сухая просьба способна исправить положение? Безэмоциональная, шершавая; тугая, как стальной обруч. Вот так элементарно — на отвали. Я в два больших прыжка оказываюсь около Чимина, а потом настойчиво касаюсь его предплечья, сжимая в пальцах тонкий материал мужской рубашки. Пак отрывается от процесса надевания мотоперчаток, вытащенных из багажного отсека, и устремляет на меня вопросительный взгляд. — Что? — угрюмо. — Где я опять виноват? На долю секунды в его глазах мелькает что-то, схожее с усталостью. Как если бы я в сотый раз решила покритиковать его за поступки, которые давно утратили свою актуальность. Или как если бы он взаправду чувствовал ответственность за мою обиду. Всего на крохотную толику. И мне действительно хочется предъявить ему по всем фронтам. Упрекнуть в том, что я вообще не трогала его на протяжении последнего месяца, а он обернул ситуацию таким образом, будто я таскалась за ним хвостом; посетовать на то, что выплеснул своё недовольство прилюдно. Выставил меня в неприглядном свете. Задел, чёрт возьми. Но я говорю: — Пожалуйста, не делай так больше, ладно? Потому что его пресловутое «виноват» всё-таки прозвучало. Не в том контексте, в каком это принято оглашать среди нормальных людей, однако Чимин, кажется, действительно не собирается отрицать, что перегнул палку. Вместо этого Пак шумно выдыхает, привычным движением натягивая на ладонь вторую перчатку, и отвечает: — Ладно. Не пересекается со мной взором — он направлен куда-то на неподвижную стрелку спидометра. И лишь когда я насчитываю пятую по счёту белую машину, проносящуюся мимо, мужчина наконец-таки отмирает, заканчивая стряхивать с защитных вставок фантомную пыль, и смотрит на меня из-под полуопущенных ресниц. — Ты в итоге кататься будешь или нет? — Расплата за самодеятельность? — с моих губ срывается короткий смешок. — Мне стоит заранее бояться за свою жизнь? — К счастью, настолько сильно ты меня ещё не выбесила. — Тогда буду. Он кивает. Вновь тянется к открытому багажнику, доставая оттуда дополнительную пару перчаток меньшего размера, — скорее всего, они принадлежат Юри, — и протягивает их мне. — Ты вообще когда-нибудь ездила на мотоцикле? — Нет, — беззаботно отзываюсь я, засовывая пальцы в тугую кожаную ткань. — А что? Чимин заламывает бровь. На его лице отражается смесь недоумения и какого-то подспудного, тщательного замаскированного лукавства. — Ничего. Просто не думал, что ты готова довериться мне так легко. Я медленно поднимаю на мужчину глаза и нахмуриваюсь. — Ты что, планируешь гнать под двести? — Почему сразу под двести? — фыркает он, дёргая уголком рта. — Максимум сто девяносто. — Чимин, — каждая клеточка моего тела скукоживается, завязываясь в клубок, — хватит меня пугать. И он видит. Конечно же, видит, как напрягаются мои скулы. Но что самое главное — его это, блин, искренне веселит! Мужчина берёт в руки отстёгнутый шлем, изрисованный какими-то витиеватыми узорами, — у Юри, как показывает практика, явно дурной вкус, — и прижимает его к бедру, облокачиваясь на корпус мотоцикла. — Я сейчас проведу тебе краткий инструктаж, так что слушай и запоминай. Только, Йерим, внимательно, — он намеренно понижает голос, прилипая к моим зрачкам сосредоточенным взглядом, — а не так, как ты обычно делаешь на моих парах, поняла? И хочется — очень хочется — жалобно простонать, потому что... ну какие пары, Чимин? Почему ты вечно приплетаешь к нашим разговорам мою провисающую успеваемость? Мёдом тебе здесь, что ли, намазано? — Ничего я не... — Короче, существует три основных правила, — перебивает Пак, не желая разводить дискуссию о проблемах моего рассредоточенного внимания. — Первое: на поворотах ты должна наклоняться в ту же сторону, что и я, но не переусердствуй, иначе мне будет сложнее выровнять мотоцикл. Второе: никакой импровизации. Залезаешь и слезаешь только с моего разрешения, на светофорах ноги не опускаешь, если соберёшься попросить меня остановиться — хлопни по плечу. И третье, последнее, — он выпрямляет колени, отталкиваясь от массивной боковины, и подходит ко мне, вкладывая в руки шлем. — Не думал, что когда-нибудь это скажу, но... — его губы неожиданно изгибаются в самодовольной ухмылке, — как бы ни был велик соблазн, Йерим-а, постарайся не сжимать меня бёдрами слишком сильно. Договорились? Постараться не сжимать... что? Жар мгновенно опаляет щёки, и мне остаётся только молиться, что вечерняя мгла укроет под собой разводы краски на моей коже. Никогда не думал он, как же. Сегодня что, какой-то международный день нелепого искромётного юмора? Не подколешь — не герой? Или моя утренняя реакция на его замечание — то самое, которое про не жарко, — была недостаточно выразительной? Я делаю глубокий вдох. Затем ещё один. — Господи, да пошутил я, расслабься, — усмехается он, отстраняясь, и лезет в карманы джинсов. Мужчина достаёт личные вещи, закидывает их на дно багажной коробки и глухо стукает крышкой, прежде чем бросить на меня насмешливый взгляд исподлобья. — Можешь сжимать, если хочешь. Боже. Заткните его кто-нибудь. Это же просто невозможно. — Ещё одно слово — и я тебя ударю, Пак. — А нечего было выкрадывать у меня ключи. — Мстишь? — Мщу. — Дурацкий способ. — Возможно, — соглашается он, перекидывая ногу через мотоцикл, — но с тобой работает безотказно, — и, не дождавшись ответа, нагибается, чтобы завести мотор, а потом кивает на место позади себя и убирает подножку. — Забирайся. Я облизываю губы, колеблясь всего долю мгновения. Чимин расстёгивает манжеты своей рубашки, подворачивает ткань до локтей — болтающийся браслет на его запястье свободно скатывается вниз, проходясь по рельефным бугоркам выступающих вен, — и натягивает на голову шлем. А вскоре и я, предварительно заправив мешающиееся пряди волос за уши, всовываю макушку в свой, удерживая корпус за ремешки. Проверяю, достаточно ли хорошо закреплена сумка на талии, а затем ставлю стопу на металлический упор и, вцепившись ладонями в плечи Пака, залезаю на пассажирское сидение. Практически тут же ощущаю, как напрягаются мышцы живота, а судорожный выдох ударяется о лицевой щиток шлема. Ведь Чимин резко стискивает мою руку пальцами и перемещает её на свой живот, отчего я плотнее прижимаюсь к нему грудью и машинально увожу подбородок в сторону. Сглатываю в нерешительности, но послушно обхватываю мужчину чуть выше талии. Закрываю глаза. Считаю до пяти. Неспешно, растягивая секунды. Впитывая тепло, исходящее от чужой спины. Просачивающееся сквозь ткань. Буквально перетекающее от тела к телу, как по закону сообщающихся сосудов. И как мы только снова до этого дошли? Как я, блин, дошла? Чимин выворачивает руль и, удостоверившись в отсутствии попутных машин, осторожно скручивает правую ручку газа, отталкиваясь ботинками от земли. А потом набирает скорость — плавно, равномерно. И я даже могу сравнить это с рядовой прогулкой на скутере, пока Чимин не решает сделать крюк и наверстать ненужные километры по кольцевой автомагистрали. Хотя нам вообще в другую, мать его, сторону. Потому что уже через минуту я могу слёзно поклясться, что не выдержу и сойду с мотоцикла на ближайшем пограничном пункте. Или даже раньше. Зависит от того, как быстро у меня остановится сердце от клокочущего в жилах адреналина. Для него — в самый раз, чтобы размяться и привыкнуть к управлению. Для меня же — как грёбаный полёт в космос. Более того, теперь я отчётливо понимаю, что означали его слова о доверии. Ведь осознание потери контроля над ситуацией приходит ко мне сразу же — моментально, как обухом по голове, стоит только Паку начать разгон. Адекватный разгон. Тот, который демонстрируют в тематических фильмах. Тот, на который я не рассчитывала, бездумно соглашаясь на его предложение покататься. Или тот, после которого оголтелые байкеры частенько просыпаются на больничной койке. Если вообще просыпаются — здесь раз на раз не приходится. И это именно то, что пытался донести до меня Чимин. Я зависима от него. Целиком. На сто процентов. Каждая его манипуляция, каждое движение головы; его концентрация на дороге, его опыт, его навыки — мне нужно, просто необходимо ему довериться, чтобы не поддаться животной панике и не лишиться ума от переполняющей разум тревоги. Ведь он тоже пошёл на риск, когда взял за меня ответственность. Поручился за мою безопасность. Из нас двоих он единственный был всесторонне осведомлён о том, какой эмоциональный капкан ожидает всякого зелёного новичка под действием драйва. Но всё же решился. И теперь лавирует между рядами, изредка сбавляя ход, чтобы пересечь очередной пропускной пост. Я прихожу в себя исключительно в такие моменты — когда запах выхлопных газов от стоящих вокруг машин просачивается через прорехи между шеей и шлемом, а жуткая дрожь, безостановочно сотрясающая меня изнутри, временно усмиряет свой пыл. И замечаю. Осязаю так сильно, так явственно, как если бы недавно вернулась с мороза и тут же опустилась в ванну с горячей водой. Чимин убирает руку с руля и касается моих ледяных пальцев. Бережно отодвигает их от своих рёбер, скрывая в ладони, — то ли пытается успокоить, то ли банально отогреть кожу, — и держит ровно до тех пор, пока перед нами не взлетает очередной полосатый шлагбаум. Бёдра наливаются свинцом и ноют от перенапряжения — я почти уверена, что и впрямь стискиваю его бока до синяков. Доставляю мужчине катастрофическую порцию дискомфорта, вероятнее всего, даже чрезвычайно отвлекаю от маневрирования в сплошном потоке движения. Именно поэтому, сразу после того, как мы съезжаем с кольца и вновь растворяемся в огнях мегаполиса, Чимин всё же привлекает к себе внимание, резко сжимая меня под коленкой. А потом указывает куда-то на линию подсвеченной набережной, из которой растут, разрезая зажжёнными окнами сумрак, гигантские небоскрёбы; на длинный арочный мост, перекинутый через реку Ханган, и высоченную транспортную развязку, похожую на свернувшуюся в клубок змею. Словно бы просит: отвлекись, Йерим. Перестань прятаться за мной, будто пугливая улитка в стенках своего панциря. Словно бы говорит: посмотри, как много ты упускаешь, зажмуривая глаза. Я набираю в лёгкие кислород — до зуда на поверхности чувствительных тканей. Рвано выпускаю его наружу. И снова втягиваю через нос. Кровь бьёт в виски, вскипая внутри черепной коробки, когда ветер вновь начинает хлестать по моим голым предплечьям и проходится ледяными поцелуями по ногам. Мне требуется не меньше минуты, чтобы несмело отпрянуть от Чимина, проводя ладонями вдоль его живота, а затем собраться с духом, устремляя взгляд на сверкающую дымку ночной столицы. И тут же безвозвратно утонуть. Исчезнуть в пульсациях оживлённого города, слиться с вибрациями грохочущего мотора. Зависнуть в воздухе, отдаваясь ему без остатка. Потому что это... красиво, чёрт побери. Невероятно красиво. И до безумия страшно. То, что Пак Чимин делает со мной сейчас, — это как умереть и заново родиться. Переступить через трусость. Выбраться из непроницаемого плотного кокона и наконец-то расправить омертвелые крылья. Впервые почувствовать — разве с ним такое возможно? — себя защищённой. Дать волю слабостям. И плотнее обхватить мужчину за грудь, вдруг осмелившись приникнуть к нему иначе: вложить в это объятие что-то бесхитростное, возвышенное и бездонное, как небесная пропасть над нашими головами. Смять ткань чужой рубашки под пальцами. Забыться в лихорадочном стуке не-своего-сердца. Унять ревущие мысли. Заклеить им рты. Снова прислушаться. И абсолютно упустить момент, когда мост, ведущий на противоположный остров, остаётся позади, а Чимин плавно скатывается по крутому серпантину, прежде чем выехать на узкую дорогу, стелющуюся вдоль парковой зоны. Я хорошо знакома с этой местностью: граница моего жилого микрорайона располагается всего в нескольких кварталах отсюда. От силы пятнадцать минут — и я дома. В своей прохладной постели — свежей, пахнущей цветами и ещё немного — грейпфрутом, как мне того и хотелось. С книжкой в руках и чашкой горячего молочного чая. Ничего не изменилось. Всё по-прежнему. Однако... Мы тормозим перед пешеходной разметкой, и я суетливо притягиваю к себе руку, чтобы хлопнуть Пака по плечу — условный знак, подразумевающий моё желание остановиться. Мужчина поворачивает голову, утвердительно кивает и, перестроившись в крайнюю правую полосу, в скором времени паркуется у бордюра. Как только Чимин глушит мотор и выпрямляет спину, дёргая подбородком, — судя по всему, это и есть разрешение на сход с байка, — я незамедлительно касаюсь размякшими ногами земли и тотчас едва ли не спотыкаюсь на ровном месте, чудом удерживая равновесие. Впрочем, что-то мне подсказывает, что если бы я сейчас умудрилась повалиться навзничь, то Пак, определённо, оценил бы свои старания на самый высокий показатель. Так сказать, выложился на все сто. Сто километров в час. Или больше — чёрт его знает. Как по мне, он гнал не хуже реактивной ракеты. Хоть на орбиту отправляй, честное слово. Я наклоняюсь и, освободившись от шлема, зачёсываю со лба растрёпанные пряди волос. — Всё, — на выдохе произношу я, закашливаясь. — Привал, — и, всё-таки повинуясь секундному капризу, разбито опускаюсь на корточки, пряча лицо во влажных ладонях. — Иначе точно откинусь. Пак, облокотив мотоцикл на выдвинутую подножку, расправляется с собственной экипировкой и соскакивает на пыльный асфальт, встряхиваясь. — Жива? И я даже не могу определить, какую эмоцию он вкладывает в свой голос, — звуковые импульсы просачиваются в мой мозг с запозданием, как сквозь оглушительную шумовую завесу. Пульс продолжает стучать в ушах, раздражая барабанные перепонки, и практически начисто лишает меня способности слышать. — Эй, вставай, — тёплое прикосновение к лопаткам выводит меня из транса. Чимин приседает рядом, силой отлепляя мои пальцы от щёк, и настойчиво тянет за руки вверх, заставляя распрямить затёкшие колени. — Давай ты хотя бы не будешь умирать тут прямо при мне, хорошо? — Не обещаю. — Тебе завтра ещё тест сдавать. — Чимин, — жалобно протягиваю я, искривляя губы в вымученной улыбке. — Отстань от меня со своим тестом, пожалуйста. Я только что чуть с жизнью не попрощалась, а ты мне про учёбу... Пак фыркает, видимо, не разделяя моей точки зрения, однако — с ним явно сегодня что-то не так — не намеревается вступать в бессмысленную полемику. Он наблюдает за тем, как от моей кожи постепенно отливает кровь, а затем отводит глаза в сторону, осматривая окрестности. — Курить хочешь? И вот сигареты — это, пожалуй, единственное, что теперь способно подлатать мою расшатанную нервную систему. Даже такие крепкие, как у него. Крепкие — даже лучше. — Не откажусь. — А мороженое? А моро... Стоп. Чего? Мороженое? Я озадаченно таращусь на Пака, вскидывая брови. У меня слуховые галлюцинации? Или это у него окончательный сдвиг по фазе? — Что ты на меня уставилась, Йерим? — невозмутимо спрашивает он, прежде чем кивнуть по направлению к береговой линии. — Вон тележка — купи, если надо. Может, хоть голову остудишь, а то до сих пор выглядишь, как варёный рак. Я торопливо оборачиваюсь. И правда — торговая точка на колёсах, принадлежащая какому-то именитому бренду, расположена совсем неподалёку. Однако есть одно весомое, громадное «но». — Сам ты рак, — оскорблённо бросаю я, растирая ладонями скулы. — И да, надо. А тебе даже предлагать не буду, понял? Чимин щёлкает замком, открывает крышку багажника и достаёт оттуда пачку сигарет. — Понял, — отвечает мужчина, вальяжно опираясь на мотоцикл. — Возьми мне с ванилью. — Нет. — Окей, тогда с шоколадом. — Да ты... — Йерим, — он закуривает и, снисходительно усмехнувшись, выпускает изо рта дым. — Иди уже. И я, в общем-то, сама не совсем понимаю, отчего по-прежнему стою без движения. Смотрю, как вздымается чужая грудная клетка при вдохе, надувая рубашку изнутри; как она проваливается обратно; как собираются складки в области засученных рукавов, как натягиваются сухожилия на мужской шее. А потом срываюсь с места, проверяя, всё ли в порядке с застёжкой на сумке, и думаю, что аналогия с варёным раком — самое отстойное сравнение, которое он только способен был сочинить. Дурак. Конкретный, непробиваемый, заносчивый... — Будьте добры, два мороженых: ванильное и клубничное. Да, в стаканчике. ...но, тем не менее, какой-то другой. Настроение у него, что ли, хорошее? Или адреналиновая разрядка львиную долю дури из башки выбила? — Держи, — я возвращаюсь к байку, впихивая мужчине в руку бумажный стаканчик с тающим светло-жёлтым шариком. — Это тебе в качестве благодарности за то, что не угробил меня. И остаюсь довольна проявлением своего внезапно проснувшегося альтруизма. Ведь Чимин пялится на принесённое мороженое, как баран на новые ворота, — так, будто его выдающийся интеллект мгновенно даёт сбой, отказывая в переработке информации. Наглядная демонстрация короткого замыкания, не иначе. Но спустя пару мгновений мужчина всё же смиренно сбрасывает под ноги свой истлевший бычок и хватается пальцами за край пластиковой ложки. — Ещё не всё потеряно. — Не смей. Пак фыркает. — Не то что? — Не то... — я смакую вкус клубничной сладости на языке, с наслаждением перекатывая её во рту, и озвучиваю первое, что приходит на ум, — нажалуюсь на тебя Чонгуку, вот что, — со смешком. — Уж он-то точно встанет за меня горой. Чимин смешно морщит нос, принимаясь за свою порцию. — Быстро ты, однако, купилась на его болтовню. — Ну и пусть, — безразлично отзываюсь я, пожимая плечами. — Он мне понравился. Мужчина недоверчиво зыркает на меня исподлобья, не прекращая ковыряться ложкой в своём стаканчике, и как-то презрительно хмыкает. — Избавь меня от подробностей. — Не в том смысле, Чимин, — улыбаюсь я, беззастенчиво обводя взглядом линию его профиля. — Просто Чонгук кажется мне хорошим парнем. Юри повезло завести отношения именно с ним. — Очень за неё рад. Боже, а иронии-то сколько, хоть лопатой греби — не расчистишь. Ким была права: в отличие от Чонгука, к которому мужчина питает, как минимум, чувство особой, почти братской привязанности, на девушку ему абсолютно всё равно. Полагаю, как и на активное взаимодействие наших друзей в целом. В памяти невольно всплывают отрывки из недавнего разговора с Ким. Состояние аффекта. Пак, крушащий всё подряд. Осколки битого стекла под ногами. Иногда с ним такое случается. То есть это произошло далеко не впервые. Белая горячка? Психологический кризис? Или он настолько привык подавлять эмоции, утрамбовывать их глубоко внутри, укладывая в штабеля, что в какой-то момент начал чисто по-человечески не выдерживать этой тяжести? Прошлый понедельник. Практически накануне его беспардонного вторжения в мою квартиру. В тот день я наговорила ему столько провокационных вещей, что удивительно, как у него хватило самообладания, дабы не прикончить меня на месте. Я была объективно груба; он — объективно настойчив. Но если копнуть глубже, то в голову приходит кое-что ещё. Тогда я не придала этому особого значения — была слишком импульсивной, слишком слепой, как бывает слеп человек, который не хочет видеть. Но Чимин был на взводе. С самого начала. Даже когда выплёвывал слова ритмичным потоком — до неприличия беспечно, безэмоционально и ровно. Цвет его лица был болезненно бледным, почти землистым, тёмные круги под глазами походили на полноценные синяки, а на костяшках пальцев — и почему я сразу не заострила на них внимание? — проступали мелкие ссадины. Он заявился ко мне, едва оклемавшись от срыва. Приехал лишь ради того, чтобы вручить свои грёбаные материалы. — Йерим, скоро дыру прожжёшь. Игра на публику. — Можно спросить? Ты к нему неравнодушна. — Спрашивай. — У тебя есть мечта? Чимин замирает, не донеся ложку до рта, и сводит брови к переносице. Его недоумевающий взор мгновенно опаляет щёку. Ну и ладно. Этот горячий подтёк прекрасно гармонирует с цветом моей кожи. — А тебе зачем? — Любопытно, зачем же ещё, — я устремляю глаза к отблескам света, качающимся на чёрных волнах. — Когда мы были в баре, то поднимали тему планов на жизнь. Ты был единственным, кто не высказался. — Потому что для тебя и твоей подружки это бесполезная информация. Я поворачиваюсь к мужчине. — Это ты так решил? Но вопрос, в общем-то, сугубо риторический. Да, естественно, он. Самостоятельность, возведённая в абсолют. Как всегда. Ничего нового. — Ты такая непостоянная, Йерим, — вдруг выдаёт Пак и задумчиво мажет языком по верхней десне, не сводя с меня пристального взгляда. — То сваливаешь на меня вину за все свои проблемы и требуешь убраться куда подальше, то тебе, оказывается, любопытно. Самой-то комфортно в таком положении? Не штормит? Вау. И это он мне сейчас говорит? Он, блин? Вместо того, чтобы копаться в чужих парадоксах, поработал бы сначала над собственной дисгармонией. Но если по существу, то штормит, Чимин. Без сигнального пистолета за пазухой и спасательного круга штормит — так и до морской болезни недолго докатиться. Или до той-что-названа-твоим-именем. Она, поверь мне, намного хуже последствий какой-то там монотонной качки. Однако я упрямо припечатываю: — Штиль, — и добавляю чуть погодя, выжидающе заламывая бровь. — Так ты расскажешь мне или нет? Я знаю, что давлю на него. Знаю, что не вызываю сейчас ничего, кроме желания поскорее отделаться, — это отчётливо читается по изменившейся мимике его лица. Но ещё мне прекрасно известно, что ни одна каменная глыба не точит себя сама. И пусть праздное любопытство не принесёт никакой пользы. К чертям положительный результат — в нашем случае польза и вовсе имеет предельно туманные характеристики. Я просто пытаюсь его узнать. Хотя бы на крохотную долю. Понять, каким таким фантастическим образом крутятся шестерёнки в его голове, что это — если верить Юри — доводит мужчину до психологического выгорания. В чём, чёрт возьми, суть? — Их две, — наконец произносит Пак, переступая с ноги на ногу. — Но не мечты, а цели. — И что это? — Танцевальная студия. Я растерянно моргаю, слизывая капельку растёкшегося по ложке мороженого, и неуверенно переспрашиваю: — Танцевальная студия? В смысле, своя? — Да. — И насколько ты близок к её открытию? — Благодаря ряду непредвиденных обстоятельств, достаточно, — говорит он, как-то неопределённо хмыкнув. — Так что можешь начинать радоваться — если всё сложится удачно, то я уволюсь из университета сразу по окончании летней сессии и перееду обратно в Пусан. Радоваться. Верно. Я, определённо, должна быть вне себя от счастья. Но не получается. Стою, как истукан, всё так же сжимая губами прозрачный пластик, и почему-то тотчас перестаю чувствовать морозящий клубничный вкус. Уволиться — это замечательно. Однако... — Переехать в Пусан? — не скрывая своего замешательства. — А как же Сеул? — А что с ним? — Ты ведь в клубе работаешь, — аккуратно, будто страшась показаться чрезвычайно бестактной, напоминаю я. — Ну, стриптиз. — Йерим, — уголок его рта дрожит в скупой улыбке. — Во-первых, я уже довольно давно не работаю стриптизёром, хоть и числюсь им по трудовым документам — в клубе я ставлю хореографию. А во-вторых... ...однако меня замыкает ещё на том моменте, когда он заканчивает объяснять своё невероятно информативное и до ужаса возмутительное «во-первых». Внутри черепушки оглушительно щёлкает, а кончики пальцев стремительно холодеют, будто я черпаю ими мороженое без сподручных предметов. Или прижимаюсь ладонями к льдине. Превращаюсь в долбанного снеговика — не меньше. — Так, стоп! Стоп, Пак Чимин. Застынь и не двигайся. Желательно — не дыши. Страсть как желательно — никогда. Потому что у меня новый вопрос. Актуальнее старого. На повестке дня, можно сказать. Ведь мне очень хочется галантно осведомиться. Ты что, мать твою, совсем охренел? — Как это ты, блин, не работаешь стриптизёром? — и получается даже громче, чем звучит в моей голове. — А что за спектакль ты устроил в приват-комнате? Ты мог отказаться от заказа? И тут же безвозвратно цепенею, ведь Чимин улыбается — широко и открыто. Немного запрокидывает голову, по-прежнему опираясь на байк, и словно бы окунает зрачки в масло — Богом клянусь, они блестят, как отполированные. — Да, мог. — Тогда почему не сделал этого? — Потому что принцип. — Какой, к чёрту, принцип?! — Такой, — беззлобно отрезает Пак, и лукавые искорки в его глазах становятся ярче. — Играться нужно осторожно, Йерим. Особенно в том случае, если речь идёт не о твоей стороне поля. Господи. Я дура. Просто дура. Плюс ко всему, ещё и супер-инициативная, ведь — как бы мне ни хотелось этого отрицать — Чимин прав. Предложение о приватном танце не входило в его планы — это моя тяга к авантюризму послужила всему виной. Всё, что он сделал, — это принял условия игры. Пошёл на поводу у моего помешательства. И не проиграл. Не потерял ровным счётом ничего. Даже приобрёл. Заглянул на бесплатную дегустацию поцелуев. Примерил на себя роль героя-защитника, спасающего даму из беды. Заручился ночлегом. Потрясающий расклад — не спорю. Но он хоть осознаёт, чему именно это послужило отправной точкой? А я вот осознаю. И мне, в свою очередь, ни черта не смешно. — Чимин, — сокрушённо постанываю я, прижимая ладонь к разгорячённому лбу. — У тебя есть десять секунд на то, чтобы признаться, что это шутка, — и, не стесняясь цветущего на лице стыда напополам с гневом, выпаливаю на выдохе. — Иначе я тебя придушу. Пак слегка наклоняется вбок, осматривая меня с ног до головы, и прячет свободную руку в передний карман своих джинсов. Не воспринимает мою угрозу всерьёз. Ну конечно, с чего бы ему? Мой голос ведь звучит не внушительнее сдавленного щенячьего скулежа. А кого пугают беспомощные щенки? — Понять не могу, ты сейчас злишься или флиртуешь? — Издеваешься? — Нет, — и снова эта улыбка, от которой зреет непреодолимое желание вывернуть себя наизнанку. — У тебя между этими понятиями действительно слишком тонкая грань, Йерим-а. — Не придумывай, — фыркаю я, вкладывая в свой тон всю лживую непоколебимость, на которую только оказываюсь способна. — Ты всё равно мыслишь в неправильном направлении. И еле выдерживаю тяжесть его проницательного взора. Он подпаливает мои ресницы, таранит радужки, забираясь в каждую пигментированную крапинку, каждый нерв и каждое переплетение расширенных капилляров. Хватит, Пак. Тормози. Выжимай своё чёртово сцепление. Не говори этого. Не... — А ты краснеешь. Боже. Я подрываюсь как ужаленная и выхватываю из рук мужчины стаканчик с недоеденным мороженым. От его порции остаётся всего ничего — видимо, в случае Чимина, аппетит приходит во время езды, однако мне больше не интересны естественные потребности его желудка. Как и не интересна его реакция на мои запальчивые манипуляции. А она есть — исключительно рефлекторная. Пак удивлённо распахивает глаза, его рот приоткрывается, тело машинально отклоняется назад — буквально на несколько сантиметров. — Какого... — Оштрафован. Мужчина поднимает бровь и криво усмехается, по-прежнему не разгибая своих застывших пальцев — если заново вложить в его ладонь сладость, то можно даже притвориться, будто мои действия были лишь плодом его воспалённой фантазии. — Оштрафован? — с хрипотцой. — За что? — За своё дурацкое чувство юмора. А потом он вдруг протяжно смеётся — сипло, почти беззвучно. Возвращает ладонь на бедро, переставая сжимать ею воздух, и выглядит таким... привлекательным в своей нормальности, что былая досада моментально растворяется, как запах озона после разразившейся грозы. Не отрывает от меня внимательного взгляда. Я ожидала, что он рассердится. Кольнёт меня язвительной репликой в ответ. Тут же поставит на место. Воткнёт стопами в грунт, пообещав вколотить ещё глубже — до уровня столичной подземки, если снова осмелюсь показывать свой характер. Но он не раздражён. Вообще. Даже наоборот — как-то диковинно снисходителен. Молчит и безостановочно перекатывает во рту язык, словно собирая со слизистой остатки мороженого. Это что, какой-то новый способ довести меня до тихой истерики? Вызвать перебои в системе? Влететь в фазу когнитивного диссонанса и зарыться в противоречиях? — Ты точно трезвый? — А ты точно не собираешься заночевать прямо здесь? — мужчина отталкивается от боковины мотоциклетного седла и тянется к своему шлему. — Или всё-таки уже начнём выдвигаться домой? Резонно — время-то неумолимо близится к десяти часам вечера. Так что мне не остаётся ничего другого, кроме как согласно кивнуть. Сегодня всего лишь среда — долгая, тягучая, как резина, и впереди ещё маячат два полноценных рабочих дня. Понятия не имею, как обстоит дело с расписанием у Чимина, но у меня — полный завал. Я отхожу к мусорному ведру, сбрасываю на дно металлической коробки наши стаканчики — в отличие от Пака, я уплела свою порцию до последней капли, — и с замиранием сердца возвращаюсь к припаркованному байку. Плетусь, если быть точной. Медленно, нехотя. Как на публичную казнь. — Чимин, — зову я тихо, неторопливо надевая выданные им перчатки. — Ты хотя бы можешь не продолжать разгоняться так сильно? — Больше и не получится — улицы узкие, — отвечает он, поворачиваясь ко мне лицом. — Но всё равно не расслабляйся — тут холмистая местность, поэтому советую тебе держаться крепче. — Куда уж крепче? — сконфуженно насупившись. — Я думала, что рёбра тебе сломаю. — Судя по ощущениям, тебе почти удалось. — Правда? — я кидаю на мужчину ошеломлённый взор, а затем опускаю глаза к складкам на его рубашке; задерживаюсь на проймах между круглыми пуговицами. — Болит? — Уже прошло, — просто отвечает он, усаживаясь на мотоцикл, и показывает пальцем на место позади себя. — Забирайся. Надеюсь, до конца пути ты не превратишь меня в находку для травматолога. Я закатываю глаза. Да какой тебе травматолог, Чимин? К психотерапевту бы для начала наведался. Более того, никто не просил его выкручивать газ до предела и намеренно доводить меня до симптомов гипертонического криза. На какой эффект он рассчитывал? Что я буду махать руками на ходу, как птица — крыльями в полёте, а потом радостно шмякнусь под колёса мимо проносящихся автомобилей? Или что его покалывающие, неестественно бархатистые прикосновения руками к ладоням сослужат добрую службу моей ментальной стабильности? Я откидываю прядки волос за спину, с неудовольствием отмечая про себя, что из-за ветра они спутались до состояния жёсткой мочалки, и пожимаю плечами. — Это зависит от тебя. И — полная грудь воздуха. Картинка окружающего мира, затемнённая мутным сероватым пластиком. Душное, пульсирующее тепло, исходящее от чужих лопаток. Кончики пальцев — снова холодные, снова подрагивающие. А затем — скорость. Однако не настолько крышесносная, какой была прежде. Она вливается в тело мягкими потоками, расходится будоражащей дрожью по мышцам и тянет что-то внутри — тоже умеренно. Чередой слабых электрических импульсов под кожей. До моего дома мы добираемся без происшествий. Чимин припарковывается около нужного здания — в том же месте, где и в прошлый раз. Я соскакиваю с мотоцикла и, наскоро освободившись от экипировки, отдаю вещи мужчине. Он тоже снимает свой шлем, чтобы размять затёкшую шею, после чего ставит байк на опору и слезает, дабы бросить перчатки в багажник и — неудивительно — снова закурить. Бьюсь об заклад, его лёгкие уже вдоль и поперёк испещрены дырками. — Не уходишь? Я обращаю к мужчине заинтересованный взгляд. — Вспомнила, что ты не рассказал мне про вторую, — и уточняю, улавливая непонимание в глазах напротив. — Ну, цель. Ты говорил, что их две. Какая вторая? Он крепко затягивается, отстраняет пальцы ото рта и опускает голову, рассматривая шнурки на своих кроссовках. Или микроскопические трещинки в асфальте, припорошенные мерцающим сумраком. Или что там ещё может быть? Свет от уличного фонаря, установленного прямо над нами, падает на пряди его смоляных волос и стекает контрастными переливами по жилистой шее — к голым ключицам. Очерчивает резкой тенью линию его скул. — Это личное. Боже. Кто бы сомневался! Я тяжело вздыхаю. Тогда зачем вообще было конкретизировать, что их две? Если личное — оставил бы при себе. «От» и «до» при себе. Одного пункта было бы вполне достаточно. Его — этого первого пункта — и без того хватило с лихвой. — Ясно, — срывается с губ кроткое. — Личное так личное. Что ж, тогда мне, наверное, больше не стоит напрягать тебя своим... — Йерим. ...присутствием?.. Между моих бровей пролегает морщинка. Что не так с интонацией его голоса? Этот тон... какой-то гробовой. Низкий, рычащий. Надтреснутый. — Что? — Обернись. Дурной знак. Когда я сделала так в последний раз — чуть не разбила нос. Об Чимина. Но теперь он тут, рядом — прямо передо мной. И направленный за мою спину немигающий взор лишь подливает масла в огонь. Скручивает холодный узел на дне моего живота. Грызёт пространство — оно скукоживается, облепляя меня со всех сторон, и рождает гнилое предчувствие подступающей беды. Я порывисто оборачиваюсь, крутанувшись на пятках. Пытливо вглядываюсь в темноту — туда, где у основания бетонной стены цветёт сорняковая поросль, где расходятся волнами разводы грязи на шершавых поверхностях; где виднеется открытая лестничная пристройка, огибающая квадратные жилые блоки, похожие на неровно поставленные друг на друга контейнеры. И... О, нет. Судорожный вдох мгновенно застревает в горле. Нет, нет, нет. Невозможно. Это какая-то ерунда. Бред. Я охаю, тут же машинально закрывая ладонью рот, и делаю несколько торопливых шагов по направлению к лестнице. К тому, кто находится около неё. У подножья. Распластавшийся в полусидячем положении на — какой частью своего тела ты думал, когда вытворял это?! — сырой земле. С розоватыми пятнами на щеках. Взлохмаченный, помятый и абсолютно невменяемый. Напившийся до отключки и умудрившийся заснуть около моего дома... — Тэхён! Нет. Не так. Ким, чёрт тебя побери, Тэхён.