Искусство обнажения

За то недолгое время, что Чимин проводит в ванной, я умудряюсь не только убрать кучу мусора, но и пройтись мокрой тряпкой даже по самым неприметным местам. Оправдать себя, тем не менее, по­лучается с лёгкостью: всё-таки не каждый день перспектива разделить постель с мужчиной, от которого не то, что тело — башка не слушается, омрачается наличием жуткого бардака в квартире. Не спорю, вполне вероятно, что Пак и вовсе не обратил бы на это внимание. Да что уж там, скорее всего, ему откровенно плевать на то, что груды грязной посуды в раковине похожи на падающую башню, а масса пустых банок из-под пива явно не характеризует меня как барышню тихую и домашнюю. Тем не менее, несмотря на явную демонстрацию им пофигизма, дискомфорт появляется сам собой, и вот уже спустя пять минут я нахожу себя судорожно стряхивающей шоколадные крошки со стола, потому что нет, ну а мало ли что. Мало ли он заметит. Мало ли я, будучи девушкой приличной и культурной, сейчас выставляю себя в невыгодном свете. Гости, как-никак. Чему там мама учила? Уют в доме — плод творчества женщины? Отражение её внутренней зрелости? Да. Кажется, так. И дело совсем не в том, кем этот человек мне приходится: обычным знакомым или тем, кто твёрдо намеревается себя из данной категории исключить. Это просто воспитание, привитая надобность произвести верное, должно положительное впечатление… ...зачем-то уже в сотый раз поправить майку, расчесать волосы, схватить резинку, чтобы завязать хвост, походить с ним не больше минуты и заново распустить пряди. Убедиться, что волнистые локоны лежат более-менее сносно, после чего, на ходу пригладив ногой загнувшийся уголок ковра, ворваться в спальню с вентилятором в руках и стойким намерением переодеться. Сменить хлопок на шёлк: тот куда приятнее наощупь, а затем, немного подумав, всё же содрать с груди этот душный, вмуровываю­щийся в рёбра, словно омертвевший полип, лифчик. Всем ворчливым Пак Чиминам на радость и — буквально чуть-чуть — себе. Ведь, как бы стыдно мне ни было признавать, если он действительно пожелает прикоснуться ко мне вновь, ему не помешают ни «бронежилет», ни любая другая бесполезная тряпка на моём теле. Поэтому, когда шум воды в ванной наконец-то стихает, я уже стою на кухне, облачённая в пижаму, и колдую над посудой пенящейся губкой. Уборка отвлекает меня от непрошеных мыслей; в кремовой, наполовину прикрывающей шорты ночной рубашке дышать становится значительно легче. Однако всё возвращается на круги своя, как только сбоку раздаётся тихий дверной скрежет, и я на автомате оборачиваюсь, пересекаясь взглядами с вырастающим на пороге мужчиной. — Вау, — тянет он, с интересом осматривая гостиную, и смахивает с распаренного лица чёлку. — Слушай-ка, реально прибралась. Молодец. Я хмыкаю, поочерёдно выкладывая чистые кружки на сушилку. — А ты реально надел мою футболку. Молодец, — дублирую его слова таким же спокойным тоном и закрываю кран, решая покончить с домашними делами на сегодня. Не дай Бог, за пылесос ещё на нервах возьмусь — не оттащить же потом будет. — Но если без шуток, то тебе идёт. Хорошо, что я угадала с размером. — Угадала? — он разводит руками в стороны, и облепляющая мышцы ткань крайне приступным образом натягивается на груди. — Она мне маленькая. Конечно, она тебе маленькая. Я ведь не уточняла, по какой именно причине она тебе идёт. — Нормальная, — заставляя себя отвести глаза от контуров красиво выступающего рельефа, произношу я и беру полотенце, чтобы вытереть остатки влаги с ладоней. — Кстати, а твою неплохо было бы вывесить на улицу проветриться. Возможно, хотя бы так получится вывести запах к утру. Пак, мельком скользнув взором по моей фигуре, очевидно, не ожидал увидеть в новом наряде, смиренно кивает и проходит вглубь коридора, судя по звукам, начиная освобождаться от содержимого своих набитых карманов. — Ладно. Она на корзинке рядом с душевой. Тебе помочь? — Спасибо, не нужно, — со слабой улыбкой отказываюсь я и, преодолев крохотное кухонное пространство, опираюсь плечом об угол стены. Со спины, между прочим, он в этой футболке тоже смотрится донельзя привлекательно. — Точно? — отстранённо бубнит мужчина, но я быстро понимаю, что вопрос этот чисто риторический. Чимин приковывает внимание к чёрному экрану своего, видимо, севшего телефона и сдавленно чертыхается. — Блин. Батарейка сдохла. — Там, у меня в спальне, — я указываю большим пальцем на дверь, — лежит зарядка. На тумбочке вроде бы, либо воткнута в розетку около неё… Короче, увидишь. Да и вообще, можешь уже ложиться. Я кровать расстелила. — А ты? Мужчина поворачивается, одновременно с тем размазывая капельки воды, стекающие за шиворот с кончиков его волос, и я невозмутимо — насколько актёрских умений хватает — пожимаю плечами, прежде чем бросить красноречивый взгляд в сторону ванной. — Попозже подойду, — и заминаюсь лишь на секунду, прежде чем оттолкнуться плечом от опоры, потому что бесцветное «окей», которое он незамедлительно роняет следом, отчего-то кажется совсем не бесцветным. Но у меня нет сил на то, чтобы размышлять. Я спешу скрыться в коробке ещё влажных, покрытых тонкой плёнкой конденсата кафельных плит, и встаю под прохладный душ, твёрдо намереваясь смыть с себя пену минувшего дня. Присутствие постороннего человека чувствуется, даже если не прислушиваться к слабым шорохам за дверью. Иррациональное тепло не отпускает живот — оно отзывается под кожей на протяжении всего времени, что я пытаюсь собрать голову по кускам, остужая тело, но никак не свои расплавленные предвкушением мысли. Это не работает. Когда он в опасной близости от меня, пусть нас и разделяют парочка толстых стен и мои тщетные попытки оттянуть неизбежное, если и существует какой-то шанс на спасение, он точно не в том, чтобы убегать. И я убеждаюсь в этом окончательно, едва наткнувшись на своё запотевшее отражение в зеркале. Склоняюсь над раковиной, отставив на полку баночку с душистым кремом, задумчиво касаюсь языком уголка рта. И, всё-таки не выдержав, одним широким движением смахиваю со стекла влагу. Металлический блеск в глазах, воспалённые неестественной краснотой губы. Под этой белёсой плёнкой. В очертаниях, более не застилаемых ни паром, ни моим замыленным зрачком. Такая взбудораженная, незнакомая, с ярким румянцем на щеках. Такая не я, что впору протягивать ладонь, чтобы представиться. Спросить, что ею движет; постараться нащупать грани раздувшегося, как шар, чувства в её груди. Ненасытного, поглощающего; наложившего отпечаток прямо тут — между выпирающих худых рёбер. И глубже. Намного глубже, чем какие-то там дурацкие кости. Я глубоко вздыхаю и, резко отвернувшись, подхватываю свою рубашку, чтобы одеться. Девушка в зеркале лишь отчасти похожа на меня, но, чёрт возьми, она почему-то намного красивее. В гостиной погашены все лампы. Я несколько раз моргаю, чтобы привыкнуть к темноте, и, зажав в ладони чужую футболку, осторожной поступью направляюсь к зашторенному окну. На улице, к моему удивлению, относительно свежо. Я втягиваю носом воздух, про себя отмечая, что, не будь в моей квартире вентилятора, пришлось бы всю ночь ёрзать под аккомпанемент свистящих вдалеке шин. И, развесив мужскую одежду на верёвки, прочно закрепляю её прищепками по краям. Задерживаюсь всего на пару секунд: мерцающие огни мегаполиса, всегда оживлённого, не знающего покоя, завораживают и отпускают лишь с новым вдохом — медленным, с запахом цветущей сливы и нагретого, пыхтящего пылью асфальта. Из спальни, подобно лунной дорожке, сочится тёплый янтарный свет. Я бесшумно проскальзываю в проём, боясь потревожить блаженную тишину. Не закрываю за спиной дверь: к утру в комнате станет слишком холодно, если мы по глупости не выключим вентилятор на ночь. И, мельком оглядев помещение, уже было намереваюсь зашагать к кровати, как застываю, замечая взбитое одеяло и неподвижного, безмятежно дремлющего мужчину перед собой. Чимин, одной рукой прижимая к себе соседнюю — мою — подушку, лежит на боку, уткнувшись носом в своё предплечье. Он дышит ровно, на первый взгляд, проваливаясь в действительно глубокий сон; смоляные ресницы слегка подрагивают, прядки волос, симпатично вьющиеся после душа, хочется потрогать пальцами. В моей постели. Домашний, разморённый усталостью. Словно осиротевший котёнок, подловленный у обочины, ещё не приручённый, но уже избавленный от дорожной грязи, согретый и успокоенный. Сердце пропускает гулкий удар. — Чим… Эй, Чим, проснись… Аккуратно примостившись на краешке кровати, я дотрагиваюсь ладонью до чужого плеча и, нагнувшись, вновь окликаю вполголоса: — Пак Чимин, ты приватизировал мою подушку… Отдай, пожалуйста, иначе мне будет не на чем спать. Действует. Мужчина, лениво зашевелившись, выныривает из оков дрёмы и неохотно разлепляет веки, перекатываясь на спину. Хмурится, сосредотачивая на мне, замершей с неловкой улыбкой на губах, зрение. И, заторможенно моргнув, прочищает горло, прежде чем рассеянно пробормотать: — А, ты уже здесь… — Прости, что разбудила, но вот это — моё, — превозмогая неловкость, добродушно усмехаюсь я и, легонько дёрнув свою подушку за краешек, всё-таки заставляю его отпустить награбленное добро. — Так-то лучше… Всё, не буду больше тебя беспокоить. Спи дальше. — Я не спал, просто лежал. Я забираюсь на простыни, на этот раз не сдерживаясь, прыская, потому что его оправдание выглядит действительно нелепо. Однако это сонное состояние на него так влияет, не иначе: Пак не стремится мне что-либо доказывать. Героически игнорирует мой смешок, разве что немного недовольно сморщив нос, а затем пододвигается ближе к стене и, искоса оглядев мои голые ноги, без лишних слов спихивает с себя часть одеяла. — Спасибо. Мужчина кивает, и я без промедлений укладываюсь макушкой на мягкий пух, тут же поднимая руку, чтобы потушить тускло горящий рядом ночник. Щёлк — и комната погружается в приятный, кое-где треснувший от отблесков уличных фонарей сумрак. Вентилятор мерно шелестит в углу; занавески, ниспадающие ребристым покрывалом аж до самого пола, красивой геометрией раскалывают луну. Однако есть кое-что ещё. Маленькая деталь, очертания которой намертво въедаются в сетчатку, прежде чем в комнате окончательно меркнут краски. Около письменного стола, на спинке приставленного к нему стула. Того, чего там не было, когда я заходила сюда в последний раз. И то, чего теперь, судя по всему, нет на нём. Я со страдальческим видом поднимаю глаза к потолку и еле успеваю захлопнуть рот, чтобы сдуру не брякнуть что-нибудь вслух. Но стоит признать: ты умничка, Пак Чимин. Я бы так не смогла. Даже выделываться как-то неловко, жарко ведь — лето на дворе. Да и абсурдно оно, в самом деле, вспоминать о приличиях только после того, как уже вдоль и поперёк вылизали друг другу глотки. Так на кой чёрт тебе сдались шорты, верно? — Йерим, ты слишком громко думаешь. Я вздрагиваю и, несмело повернув голову на источник звука, с ужасом осознаю, что мужчина даже не смотрит на меня. Вот блин. У него что, какой-то модифицированный слуховой радар уставлен в башке? Откуда такая уверенность в голосе? — Ничего я не думаю… — на автомате буркаю, отмахнувшись. Но тотчас понимаю, что это бесполезно. Чимин усмехается совсем как я недавно — скорее снисходительно, чем из желания уколоть, и мне ничего не остаётся, кроме как упереться взором обратно в потолок, сокрушённо вздыхая. — Ладно, поймал. Думаю, но… точно не так громко, как ты это слышишь. — О чём? — Действительно хочешь знать? Я немного робею, когда он замолкает, явно размышляя над ответом. Или засыпая, сложно сказать. Сложно сказать, расстраивает ли меня это. В кончиках пальцев начало покалывать от волнения ещё в тот момент, когда я разделила с ним один квадратный метр пространства. И всё же это не служит весомой причиной для того, чтобы расклеиваться. Точно как и знакомый запах, приятно защекотавший в носу, не лекарство от внезапно зажужжавших на подкорке мыслей. — Есть хоть какой-то шанс, что ты не озвучишь то, из-за чего мы опять разругаемся? Я хмыкаю и подтаскиваю одеяло чуть выше, до уровня живота. Настаёт моя очередь сохранять гнетущее молчание. — Озвучишь, да? — не унимается он. — Ты же в курсе, что меня заботит. Какой смысл надеяться на то, что я забуду? — Я не надеялся. — То есть ты понимаешь, о чём я говорю? О ком, точнее. Кто щекочет мои нервы своим фантомным присутствием, без чьего имени не обходится ни одна наша встреча, пусть я и уговариваю себя не нагнетать. Стереть, выкинуть это нескладное сочетание букв из своей жизни, иначе никогда не расслаблюсь. А мне хочется, между прочим. Жутко хочется — аж под языком невыносимо зудит от того, насколько. — Нет, Йерим. Я не понимаю. — Ты врёшь. — Да блин, — судя по смазанному движению сбоку, которое улавливает моё зрение, мужчина удручённо прикладывает ладонь к лицу. Это выглядело бы мило, если бы я была настроена на то, чтобы умиляться. В данной же ситуации его поведение скорее выводит меня из равновесия, словно бы кто-то беспощадно выбивает из-под ног стул. — Что? — Ничего, — раздаётся приглушённое. — Запарила. Я устал уже с тобой бороться. — Ну и не борись, кто тебя просит? — несмотря на то что я по-прежнему не повышаю голос, в тоне безошибочно угадывается оттенок неприкрытой досады. — Я ведь и не ссорилась бы с тобой, если бы ты был сговорчивее. Или тебе нужно ещё раз поцеловать меня для этого? Ты только сообщи: я не против. Терять-то уже всё равно нечего, — и фыркаю, про себя справедливо рассудив, что если ему и будет чем отстреляться, то это померкнет в сравнении с железобетонными фактами, на которых и строится моё желание расставить все точки над запятыми. Обжигающий взгляд впечатывается в мою скулу, как клеймо. Но он хотя бы наконец посмотрел на меня — это уже хорошо. Плохо, что без особого энтузиазма. — Ты с огнём играешь, Йерим. — Ой, да делай ты что хочешь. Знаешь же, что я права. Не было бы у тебя скелетов в шкафу — ты бы так боязливо их не охранял. — Ты не допускаешь варианта, что у меня банально нет желания делиться с тобой тем, о чём я сам предпочёл бы не вспоминать? — с раздражением произносит Чимин, поворачиваясь на бок — выжженными зрачками ко мне. — Кого планируешь со мной обсудить? Сон Сонми? Её сына? Давай, заводи шарманку. На один вопрос отвечу — окей, вперёд. Надо же иногда быть сговорчивым. — Давай, — с жаром подхватываю я и тоже оборачиваюсь, при этом едва случайно не подпихивая мужчину коленкой. Запальчивость, чтоб её. — Кто такая эта девушка, с которой я познакомилась в клубе, и почему она посоветовала мне не лезть к тебе? Пауза. Пак вскидывает брови. — Чего? — Рыжая. — Понятнее не стало. — Да ну прекрати, — жалобно постанываю я, не веря, что в его памяти и правда не осталось этого фрагмента. — Ты забирал меня от неё из этого, как называется... женский этаж, или что это было? Мы с ней напились вместе после того, как я ушла из приват-комнаты в тот день. Мне ещё показалось, ты с ней в контрах. Чимин с подозрением прищуривается. — Ханни, что ли? — и его пристальный взгляд заметно тяжелеет, как только я киваю. — Да. Вроде бы она так представилась. На губах мужчины вдруг появляется какой-то псевдо-елейный, хищный оскал. Он недобро посмеивается, передёрнув плечом, и, когда его глаза заново находят мои, я обнаруживаю в них столько угрюмой серьёзности, что язык вмиг прилипает к нёбу. Видимо, отношения у этих двоих и правда не радужные. — Что конкретно она тебе сказала? — Предупредила, — уточняю я, зачем-то повадившись растирать собственное запястье пальцами. — Я сейчас не воспроизведу точь-в-точь, но она увидела нас вместе, а потом подсела ко мне, когда я осталась одна, и посоветовала быть аккуратнее в... общении с тобой. — Почему? — Потому что ты чужой мужчина. И от того, как глухо, как горьковато-сухо это звучит, глотка самым натуральным образом покрывается трещинами. Но я всё-таки улыбаюсь. Кривовато, напоказ. Мол, и ты наивно полагал, что у меня не было поводов сомневаться? Пускай твоя эта скользкая недоподружка и не истина в последней инстанции, но для того, чтобы распускать слухи, люди обычно пользуются хотя бы одной на то предпосылкой. Чимин мрачно зыркает на меня исподлобья. — Ну охереть теперь... — и в этом плохо, но всё-таки прослеживается удивление. — Какая-то малолетняя шлюха, которой в принципе лишь бы попиздеть — неважно о ком, клеит на меня ярлыки, и ты её слушаешь. Класс. Есть что-то ещё, о чём я должен знать? — Я не слушаю. Если бы слушала, давно бы тебя уже послала, а не лежала тут и не... интересовалась, как оно было на самом деле. — И что? — выдыхает он почти беззвучно, вдруг придвинувшись ближе, и я на автомате сжимаюсь, ощущая себя пойманной врасплох. — Реально требуешь от меня каких-то доказательств, кроме тех, которые у тебя уже есть? Мозг лихорадочно соображает. Какие ещё доказательства? — О чём ты? У меня ничего нет. — То есть, я тут по приколу по квартирам шатался, делать нечего было, но вот совпадение — удачно наткнулся на твою? — Да при чём здесь вообще я! — психую и, не отдавая себе отчёт в действиях, сгоряча упираюсь ладошкой ему в напряжённую грудь. Не приближайся ко мне. Под одеялом и так печь — не продохнуть, всё тело уже давно как в кипящую ванну окунули. Не хватало мне ещё поплыть мозгами раньше, чем ты разродишься чем-нибудь толковым. Однако не успеваю я убрать руку, как мужчина перехватывает меня за запястье. Кожу неприятно стягивает в местах, где он сжимает свои пальцы, не позволяя мне отстраниться, и я мысленно чертыхаюсь — громко, со смаком. Сама, дура вспыльчивая, виновата. — Ну да, — протягивает Пак, быстро облизнув губы — этот жест не способна укрыть даже темнота. — Действительно, Йерим. При чём здесь вообще ты? — Чимин, вот правда, — я утомлённо прикрываю веки, силясь привести соскочивший пульс в норму. — Меня достало. Ты выражаешься туманно, даже когда я задаю прямые вопросы. Я не спорю, некоторые вещи мне понятны, но... блин, да что ты мне рассказываешь? Не считались никогда поцелуи по пьяне доказательством того, что мужчина после этого не идёт и не проводит ночь с другой женщиной. И что не делает это на регулярной основе. — Во-первых, — утробно сипит он и жёстче сминает мои пальцы, заставляя болезненно зашипеть, — насчёт «по пьяне» ты перегнула. Возможно, один раз алкоголь тебя и оправдает, но точно не больше. А во-вторых, серьёзно? Считаешь, у меня нервов дохера, чтобы связываться с несколькими бабами одновременно? — Девушками, — огрызаюсь, насупившись. — Хорошо. Девушками. — Хотя нет, стой. Я передумала, не ко всем можно применить это слово. Возраст, знаешь ли, не шут... — Йерим, — предостерегающе осекает меня он, и я настолько усердно закатываю глаза, что кажется: по черепной коробке иронией раскатаюсь, только бы оказаться где-нибудь подальше от этого менторского тона. И при этом чувствую себя полнейшей идиоткой. Как минимум, потому что так отчаянно ревновать и не скрывать этого — стыдоба ещё та, аж в горле булькает, подталкивая оправдаться. А с другой стороны. В каком месте это неправильно? Мы же не впервые поднимаем эту тему — с чего бы мне держать язык за зубами? Я скорее побуду параноиком, который отказывается принимать очевидные вещи, чем потом разбазарю все деньги на психотерапевта, пожиная плоды своей чрезмерной доверчивости. — Забей. Если это всё, что ты можешь мне сказать, давай закончим. Спасибо за искренность, было информативно. Спокойной ночи. И, резко вырвав руку из его хватки, пока мужчина только ресницами хлопает, отпуская меня подозрительно легко, плюхаюсь спиной на постель. Отворачиваюсь от него, сильнее укутываюсь в одеяло, без зазрения совести перетягивая на себя львиную долю ткани и тем самым открыто напрашиваясь на то, чтобы получить очередную порцию недовольства в затылок. И всё бы хорошо, но в затылок мне ничего не прилетает. Зато прилетает в солнечное сплетение, да ещё и таким метким выстрелом, что от неожиданности я давлюсь воздухом и, потерянно пискнув, обнаруживаю себя впечатанной лопатками в твёрдую грудь позади. — Эй! Внутри соскакивает что-то увесистое и камнем ударяет в таз, едва учащённое биение чужое сердца начинает отдаваться в позвонках. Пак прижимает меня почти ревностно, в тот же миг окружая своим топким теплом, своим ароматом, долбанным персиковым гелем для душа — душистым, спеющим под куполом наброшенного на нас одеяла. Но не проходит и пары секунд, как мужчина рывком разворачивает меня обратно к себе. Аккурат где-то между задушенным «Чимин!» и не менее задушенным «хватит-блин-что-ты-делаешь» — промежуток, который проглотил примерно столько же моих скачков пульса, сколько и бешеная езда с ним на мотоцикле. На тыльной стороне шеи всё ещё чувствуются фантомные следы от губ, нечаянно проехавшихся по нежной коже. И, едва я наконец-то смаргиваю оцепенение, прекращая пялиться на круглую родинку под его ключицей, понимаю: они по-прежнему близко. Рот. Изящный, выразительный. Всего в дюжине сантиметров. Только уже совсем не от шеи. — Чимин... — Нет, я не занят. Мои вспотевшие ладошки, до этого на автомате вдавливающиеся в его грудь, тут же замирают. — Что? — Ты хотела, чтобы я ответил прямо, — напоминает Пак, и я замечаю нотки неприкрытой усталости в его голосе. — Я и отвечаю: нет. На регулярной основе у меня никого нет. Ни в каком плане. Это всё, что тебе надо было знать? Я сглатываю. Быстрый взгляд на пухлые губы — и снова назад, к глазам. С размаху. Буквально расшибаясь в лобовом. — Да. Пожалуй. Осознать бы ещё это. Найти бы то, чем осознавать. — Отлично. Можно рассчитывать на то, что твои выебоны на сегодня закончились? — Чимин! — я шлёпаю его по плечу, капризно вздёргивая нос. — Это не выебоны, я просто... короче, всё. Ладно, я больше не буду. Ляг нормально, пожалуйста. Хватит нависать тут надо мной, как... коршун какой-то. У тебя все волосы, кстати, растрепались. Пак состраивает кислую гримасу и, мотнув головой, видимо, задела за живое, действительно укладывается рядом. Расстояние между нами, правда, от этого особо не увеличивается, но кто я такая, чтобы оспаривать его понимание слова нормально? — Плевать. Не поседели — и на том спасибо. — Подожди ещё, у меня новый вопрос появился. Как раз заделаешься обратно в блондина. Натурального. — Замолчи, ради Бога. Иначе мне придётся тебе помочь. Я издаю какой-то непонятный звук, смутно похожий на смешок. Результат расшатанных нервов, не иначе. И вибраций. В грудной клетке, в воздухе — его во мне много, и каждая частичка пропитывается чем-то неестественно пряным, едва я чувствую, как чужая рука вновь скользит по моей талии. Чимин не изменяет себе. Никогда не изменяет — так было в прошлый раз, происходит и сейчас. Он притягивает меня к себе внезапно, почти сгребает, не оставляя ни единого шанса на протест. И вместо того, чтобы сперва по привычке проворчать что-то себе под нос, я почему-то беспрекословно слушаюсь, покорно пододвигаясь к нему вплотную. Вляпываюсь взором в тени над изломом его заострённых ключиц. Осторожно, будто опасаясь всё испортить, кладу одну ладонь на его грудь, чуть выше рёбер, и мгновенно ощущаю, как жар просачивается через ткань; сам же мужчина, вздохнув как-то шумно и глубоко — сгусток тепла ударяет прямо по лбу, лишь по-свойски перекладывает руку под мои лопатки и, приняв удобное положение, затихает. Я не считаю мгновений: они уплывают, сгорают в отблесках луны, разливающихся по паркету. Чимин запирает меня в своих объятиях, прижимает к себе, словно ту самую подушку, едва ли не расплющивая при этом, и я бы даже решила, что это всё — никаких больше двусмысленных трюков. Пак уже столкнулся с отказом, когда попытался разложить меня на диване. Он обжёгся об мою неуверенность и теперь вряд ли надеется на то, что я передумаю и всё-таки позволю ему пересечь черту. Только вот сказать, что мне спокойно, всё равно нельзя. Но совсем не потому, что я заподозриваю в его действиях подвох. Наоборот. Я с ужасом понимаю, что мне этого мало. После того как он зажал меня в ванной у стены и поцеловал, доказав этим жестом, что контроль над некоторыми вещами по-прежнему не в моей власти. После того как я доконала его, и он признался, что не связан ни с кем отношениями. Мне было важно знать, что он свободен. Мне было принципиально услышать это именно от него. И мир вдруг стремительно сужается. Схлопывается под давлением накаляющегося пространства, в котором только мы. Абсолютно всё — только вокруг нас. Меня, неожиданно зашевелившейся, опускающей руку, чтобы ответно обнять мужчину за талию. И него, застывающего будто бы всем естеством разом, но не роняющего ни звука, пока я доверительно приникаю ближе и вклиниваюсь коленом меж чужих горячих бёдер. Пак не ожидает. Я вижу, как подпрыгивает его кадык, — у меня во рту пересыхает следом, а дыхание раздувает грудь, словно застряв на полпути к лёгким. Чимин тогда же, ведомый каким-то инстинктивным импульсом, немного давит мне на затылок, отчего онемевшие губы дотрагиваются до его шеи. И непонятно только одно: в какой момент мы оба осознаём, что хватит? Что я должна, просто обязана именно сейчас поднять голову, а он — коснуться ладонью моей щеки. И зуд, такой выворачивающий, подкожный, миллиардом комариных укусов начинает свербеть под рёбрами, когда мужчина медленно оглаживает большим пальцем мою скулу и разрезает тишину хриплым: — Тебе нравится мучить меня, да? Наши взгляды встречаются. У него под ресницами море — чёрное и бездонное, со следами тусклой иллюминации за окном. Чимин смотрит глубоко — расширенными, обожжёнными темнотой зрачками. Проваливаясь в меня грузно, без предупреждений, до самого дна — да так, что встряхивает изнутри. И я перестаю соображать. Парализованная, молча слежу за тем, как он неуверенно наклоняется, не сводя с меня своих пронзительных глаз, и дотягивается губами до того места, где только что были его пальцы. Короткий, ласковый поцелуй, а затем новый — уже в уголок рта, дольше. И снова. Скрадывая дрожь, расплавляя её своими выдохами. Жидким жаром, попадающим каплями на язык. — Это ты, — еле слышный шёпот — единственное, на что меня, оцепеневшей, хватает. — Это ты, а не я... всегда мучаешь. — Правда? Нет. Нет, я лгу. Лгу бессовестно, потому что нет никакого «ты» и «я». Были когда-то, но умерли, похоронили себя под этим самым одеялом. Отныне только «мы». На день, на месяц или навсегда — я понятия не имею. Когда время исчисляется частотой сердечных сокращений, оно имеет свойство отслаиваться от цифр. Однако — киваю. Потому что действительно мучил. Как и я сама — нас обоих. И Чимин вдруг как-то печально улыбается. — Тогда будем считать, что мы квиты. Вопрос. Яркий, вспыхивающий в моих глазах. Но тут же стирающийся в пыль, едва мужчина нагибается и, резко надавив на кончик подбородка, целует меня в полураскрытые губы. Секунда — и я хватаюсь дрожащими руками за его предплечья. Электрический заряд, прошивающий тело в тот же миг, как его мягкий рот накрывает мой, раскатывая по нёбу сгусток обжигающего тепла, словно вышибает из мозгов пробки, а потом заново подключает — разрывом нервного импульса в животе. Чимин целует нежно, сминая мои губы поочерёдно, отпуская и прихватывая опять. Тягучими, испытывающими прикосновениями — он как будто пробует меня, пробует нас под другим углом. Сдерживаясь, не торопясь толкнуться в меня языком, как он любил делать это прежде, предпочитая распахивать душу рывком, а не медленно обнажать её лаской. И мыслей нет. Ни одной. Вот, как это должно быть. Как мне больше всего хотелось. Блаженный, оглушающий шум в ушах. Сердце, которое ощущается огромным живым комком, что колотится во всём организме сразу, и обуревающая, сладко заструившаяся в венах эйфория — в его поцелуях действительно столько эмоций, что отказаться от этого сейчас значило бы собственноручно перекрыть себе кислород. Я отнимаю ладони и, жарко выдохнув, зарываюсь руками в его густые волосы. Привлекаю мужчину ближе, сама углубляя поцелуй, не вынося больше этих осторожных, ненавязчивых, — мне нужно его целиком. Сильно, до стонов. Впустить его вкус в себя и запереть тот на тысячу замков, сняв с болезненного влечения слепок, чтобы никогда и ни за что. Не забывать. К чёрту — пусть потом будет психотерапевт. Пусть влюблённость, которая так чувственно описывается в книжках, но на деле буквально выворачивает тебя наизнанку — и больно, и приятно, не приведёт нас ни к чему серьёзному. Его присутствие действует на мои раны, как анестезия. Когда он с готовностью поддаётся, наваливаясь на меня сверху, по-особенному мокро вторгаясь вдруг языком в рот. Когда размазывается по мне концентратом из пряной мяты с оттенком алкогольной горечи и когда отпускает моё лицо, перемещая пальцы на покрытую испариной шею, чтобы тоже скользнуть ими в мои волосы на затылке. Пак вырывает мои страхи с корнем. Филигранно, разрушительно. Тянет за прядки: желает, чтобы изогнулась, подставилась откровеннее, откинула голову назад. Прижимает животом к своему животу и ведёт тазом, растирая меня об твёрдость в паху, — требует, чтобы заскулила, осыпалась шквалом молниеносных реакций, в которых нет места ни трусости, ни стеснению. И зарубила, наконец, на носу. Прочувствовала на своей драгоценной шкуре, как же чудовищно я его вымотала. Простыня под нами комкается; одеяло, внезапно сброшенное его рукой, оказывается где-то на уровне коленей. Горячо. Так горячо и мокро по всему периметру моей души, что впору сходить с ума. И я схожу — вместе с ним, когда сиплю в пухлые губы как будто не своим голосом: — Сними, — и задираю подол его футболки, сама не понимая, откуда во мне столько отчаянной храбрости. Мужчина подрывается так резко, что я случайно зацарапаю ноготками мышцы его пресса — те жалкие сантиметры вспотевшей кожи, к которым мне удалось пробраться, пока он переваривал мой неразборчивый шёпот. Садится сгорбившись, попутно берясь за ткань над головой обеими руками, и, одним быстрым движением сдёрнув с себя футболку, тут же откидывает её куда-то к подножью кровати. — Лучше? Меня пробирает мурашками от того, каким низким и возбуждающим тоном он это произносит, прежде чем обернуться и, уперев ладони в матрас, нависнуть надо мной вновь. Чимин улыбается уголком рта, не скрывая доброй насмешки, но при этом смотрит на меня липко, проваливаясь взглядом в каждую чёрточку на лице. — Намного. — Теперь ты. Не моргая. Едва-едва двигая своими красными, блестящими от моей слюны губами. Его голос слегка надламывается, выдавая волнение, а грудь высоко вздымается, точно в нетерпеливом вдохе. Однако Пак продолжает выдерживать расстояние между нами, и я проглатываю появившийся в горле комок, внезапно осознав, что конкретно он имеет в виду. Отчего не двигается, не предпринимает попыток дотронуться — лишь наблюдает, как я покрываюсь ещё большим румянцем, и, словно в замедленной съёмке, тянусь к пуговицам на своей рубашке. Чимин хочет, чтобы я разделась сама. Без его физической помощи. Но для него. И неожиданно даже для самой себя я нахожу это... интересным. То, как пелена заволакивает его пытливый взор, направленный на моё оголённое — пока что отчасти — тело. Как зачарованно он следит за движением моих пальцев, расправляющихся с тугими петельками, и насколько откровенно его мутит, когда ткань потихоньку расползается в стороны, открывая вид на порозовевшую от духоты кожу. Власть. Над плотью, над душой, над восприятием. Она есть не только у него — у меня тоже. Чимин добровольно вверяет мне поводья. И мне нравится. Быть под ним, но при этом не чувствовать себя подмятой, безоружной, умирающей от красоты момента в одиночку. Заряженный воздух, облизнув нагие участки моей груди, начинает щипать в носу. Я глубоко вздыхаю, пытаясь остановить кружащееся сознание, но лишь сильнее погружаюсь в аффект, едва мужчина наклоняется и, отняв руку от моей головы, плавно проводит пальцами по верхним рёбрам. Надавливает, заставляя выгнуться, подавиться невнятным мычанием — он всегда был охерительно красив в своём стремлении доминировать, и притирается губами к ключице, издевательски медленно раскатывая ласку по костям. А затем вдруг прикусывает, и я тотчас хватаюсь за его затылок, всхлипнув чуть громче. Зажмуриваюсь, ощутив прикосновение языка к ноющей метке и ладонь — теперь прямо на груди, окончательно сбрасывая с неё шёлк, зажимая сосок между средним и указательным; и едва слышно шепчу, вздрогнув от такого же лёгкого жжения, но уже на шее: — Если опять оставишь на мне засосы... — Я помню, — в узелок учащённого пульса; снова целует, на этот раз вбирая ртом ярёмную вену чуть слабее. И сразу после — до того близко к уху, что буквально разрывается в голове. — Но ты же не думаешь, что я боюсь ещё раз отхватить по лицу? — Да не в этом ведь дело... — Оставлю там, где не будет видно, — заключает он, не дослушав. Ни к чему. Это лишнее. Что не только про нас — такое пустое. — А не видно — это где? Решительный рывок вниз — и я скатываюсь с подушки, жалобно пискнув, однако тут же смолкаю, сталкиваясь с мужчиной губами. Пак убирает руку с моей груди, особенно сладко и напористо вдруг проникая в меня языком, но уже спустя секунду отрывается и, блеснув своим опьяняющим взглядом, уверенно опускается к месту, где ещё не остыли следы от его пальцев. — Поверь, вариантов много. Верю. Я, блин, офигеть как верю тебе, Чимин. А вот в то, что я не откинусь от тахикардии, пока ты перебираешь свои варианты, — не очень. Потому что ощущение его горячего рта, что обхватывает твёрдый сосок, убийственно приятно посасывая, — это крах. Я не могу выносить возбуждение такой величины, пусть мужчина ещё не касался меня между ног. Моя реакция на него нездоровая, бесконтрольная, будто бы я влила в себя целый тюбик афродизиака, прежде чем лечь в постель. Никогда раньше. Это абсурдно, в какой-то степени нелепо, но никогда раньше я не желала кого-то так. У меня под кожей настоящий ток, а нижнее бельё настолько вымокло из-за смазки, что я специально сжимаю бёдра и ёрзаю в попытке притупить зуд. Потереться, задыхаясь от смущения, хотя бы сама об себя. И дёрнуться. Уже в следующий момент — затрястись, кажется, каждой клеточкой тела и всё-таки не выдержать: тихо простонать его имя, когда Чимин, явно подстёгнутый моими действиями, накрывает ладонью лобок и начинает поглаживать плоть через ткань шортов. — Чш-ш, — он рассыпает короткие поцелуи у основания шеи, как будто старается успокоить. Знает, каково это — умирать от передоза человеком, которого — так думалось — тебе никогда не заполучить. Ни при каких обстоятельствах. Ни в каком из смыслов. И потому безмолвно просит не сжиматься, не напрягаться, не нервничать. Вот он, здесь. Целует, обнимает тебя, трогает внизу так, что ты от этих плавных движений способна кончить без прямого контакта. Просто от того, что это именно его рука. Охренеть, правда? Не сон, не иллюзия. Его рука. Сильнее надавливает на клитор, заставляя меня захныкать ему в плечо. Вонзить ноготки в лопатки — они у него такие же мокрые, как и у меня, потянуться ртом к прозрачным капелькам пота, выступившим на чужих висках. Лизнуть, ведомая одними только инстинктами, — солоноватый привкус въедается в язык, возбуждает на грани пошлости; проложить влажную дорожку до крепко сомкнутой челюсти, мазнуть губами по острому выступу кадыка. И резко запрокинуть голову, издавая низкий, гортанный стон, когда его пальцы наконец оказываются под тонким хлопком белья. Раскалённый выдох разбивается об мою щёку. На секунду Пак замирает, и я замираю вслед за ним. Прячу пылающее лицо, ощущая, как перебоями спазмирует мышцы, когда мягкое прикосновение отдаётся трепетом в животе. Как пачкает его руку смазка — вязкая и тёплая — и как мучительно ноет всё внутри, требуя скорейшей разрядки. Мужчина чувствует. Да, чёрт побери. Теперь он определённо чувствует, как безумно, как невозможно сильно я теку. Выплёскиваюсь чувствами наружу. От кромки до кромки. Обнажённая, податливая, горячая. Готовая для него. — Чим... — Пиздец, маленькая... Просто пиздец, как же я тебя хочу. ...и это дробит окончательно. Меня. На мелкие кусочки, на атомы, на частички чего-то пылающего, искрящего и... плевать, Господи, как же мне на всё плевать. Я нахожу его губы своими, врезаясь в них, словно это последнее, что мне удастся сделать в жизни. Раскрываясь, сама двигая бёдрами, подставляясь под массирующую ласку — ритмичными кругами по нервам, и доверчиво ластясь к его телу. Красивому. Боже мой, какое у него красивое тело. Во тьме, на свету, зрительно или наощупь — Пак красивый, пышущий неосязаемой, но очевидной силой надо всем, до чего дотрагивается, и я сдыхаю от желания быть к нему ближе. Ещё ближе. Глубже, теснее. И он, кажется, тоже. Отклоняется назад, позволяя мне пропихнуть между нами ладонь и пройтись щекоткой по его рёбрам. Упуская, в какой момент моя рука ложится поверх его живота — тут же напрягшегося, вздрогнувшего под мягкими подушечками, у самой резинки боксеров. Мне нужно. Это бьёт по мозгам, это поджигает. То, насколько необходимо. Каменный, обтянутый тканью. Срочно. Пальцы, невесомо огладив выпирающую тазовую косточку, робко опускаются на колом стоящий член, и мужчина судорожно выдыхает в поцелуй, на автомате толкнувшись тазом вперёд. — Смелее. Не мольба — приказ. Рычащий, хриплый. Чимин с шумом втягивает в себя нагретый воздух, наблюдая за тем, как я облизываю губы, не в состоянии угомонить бешеные скачки пульса в ушах. Но не отводит. Отказывается упускать из вида даже самое крохотное изменение мимики на моём лице, когда я, пытаясь не нарушиться от динамичных сокращений между собственных ног, плавно проскальзываю рукой в его трусы. Обхватываю твёрдый орган, размазывая большим пальцем каплю смазки по головке. Сжимаю его в кулак, натягивая кожу, замечая — на грани абсолютного помутнения замечая, как чужая дрожь прокатывается по пальцам, и начинаю медленно двигать рукой по стволу, по-прежнему смотря мужчине прямо в глаза. В его — угольные, полные чего-то немого, будто с вырванными связками, и в то же время очень громкого. Плавящая нежность на пару с кристально чистым возбуждением. Ему нравится. Я вижу это, угадываю безошибочно, читаю как по белому листу. Чимин глядит на меня, словно на светоч. Словно я та самая, ради кого он бы, не раздумывая, уложил весь этот мир на лопатки. Хотя не может. Это утопия, какая-то больная фантазия, результат окситоцинового шторма. Мой персональный переслащённый бред. Но всё же есть. Ровно как и тот факт, что я — Со Йерим, прилежная студентка с привычкой влезать в неприятности, вынося из них не самые добротные уроки, сейчас дрочу своему преподавателю. Которого, кажется, до умопомрачения. До синяков на сердце и прекрасно уродливых рубцов в памяти. Что-то. Я его — что-то. И оно неотвратимо разрастается. Вмазывает по мозжечку, жарко дёргая изнутри уже в тысячный, наверное, раз, когда Чимин прислоняется лбом к моему и вторгается в лоно сразу двумя пальцами, в тот же миг заглушая мой булькающий стон ртом. Слишком узко, слишком хорошо. Тугие стенки пульсируют, впуская, но растягиваются постепенно, с непривычки. Сколько времени прошло? Месяц? Два? Его не было во мне так долго. И ощущение такое, будто возьми меня мужчина ещё неделю назад, это чувство не стало бы слабее. И мысли кричат. Всего с десяток бесперебойных рывков внутрь — и оглушают, хрустко крошась под натиском подступающего оргазма. Сквозь сладкий туман. Сквозь боль из-за долбящегося в корешок языка сердца. Его. Они стенают, они взвывают. Яростно, звоном. Ломающим позвонки выстрелом — его. — Чим... — я хватаюсь за чужое запястье, сжимая в том месте, где яростно трепыхается венка. Остановись. Умоляю, позволь этому отпустить меня. Всего на секунду. Меня никогда не подводили к грани так быстро. Лишь с помощью петтинга — ни единого грёбаного раза в жизни. Но всё же я... — Я прошу, Чимин... — шепчу ему в распухшие от поцелуев губы, краем сознания замечая, что Пак действительно останавливается, — ...тебя. Блин, пожалуйста... мне нужно тебя. Чёрт, я почти... Давление ладони на предплечье — и я грузно валюсь на спину, распахивая глаза. Мужчина возвышается надо мной, подцепив обеими руками мои шорты вместе с бельём, и в считанные мгновения стаскивает их вниз, по ногам. Разводит, устраиваясь между, дыша рвано, загнанно, впиваясь взглядом в косые мышцы моего голого, скрученного спазмом живота. И выше. К груди, тёмным топорщащимся соскам, мокрой ложбинке, тонкой шее с жемчужной капелькой подвески посередине. Нервно закушенная губа. Алый румянец на щеках. Зрачки, в которых не преломляется свет. — Только попробуй... ещё хоть раз... — головка члена, скользнув по влажной промежности, заставляет меня прогнуться в пояснице от нетерпения и зажмуриться, скрывая эмоциональный бардак за ресницами, — заявить, что я не выполняю твои просьбы... И в этот же момент — толчок. Резкий, глубокий. Не позволяющий даже осмыслить его слова. Такой мощный, что всё рассыпается. Вообще всё: и я, и он, и завеса незыблемой темноты вокруг. Я комкаю простыню, сцеживая стон через плотно сомкнутые зубы, и вдавливаюсь затылком в матрас до тупой боли в мозжечке. Держит. Держит крепко, за талию, продолжает входить на всю длину. Остаётся сверху, не наклоняясь. Выпрямившийся, расставивший колени. Вздутые вены на руках — до локтей. Вот-вот разорвут кожу. И завороженный взгляд, который вот-вот разорвёт меня. На части. На мелкие кусочки слепого, ненормального обожания. Я бы смутилась. Я бы обняла, чтобы спрятаться. Если бы. Если бы не была всего в шаге от того, чтобы кончить. Если бы восхищение, с которым он смотрит на меня, было лживым. Но в нём правда. Непререкаемая, отзывчивая. Её невозможно не заметить: она выплёскивается через край. Пылает, будто факел. Пак видит, как меня колотит. И хочет увидеть снова, как цветуще обнажается душа, когда оргазм сдирает с неё доспехи. Поэтому, едва я вновь жадно хватаю ртом воздух и не выдерживаю — роняю хриплое «сильнее», Чимин не сдерживается тоже. Кладёт пальцы между моих раздвинутых ног, начиная стимулировать клитор, подгоняя ласку под общий ритм. Вбивает в себя, практически не выходя из тела и срываясь на свистящее шипение, когда я безотчётно, будучи в абсолютном аффекте, сама принимаюсь насаживаться на член, чтобы уже спустя пару коротких секунд почувствовать. Услышать, как тиски разжимаются со звучным взрывом пульса в ушах. Судорога. Вонзающаяся, пробирающая от макушки до пят. И калейдоскоп вдруг с хрустом раскалывается. На какое-то время я теряю нить, которая соединяет меня с реальностью. В вакууме, с загнанным, поверхностным дыханием, всё так же дрожащая от покалывания в конечностях, — далеко не сразу вспоминаю, где нахожусь. Почему тяжесть, втаптывающая меня в кровать, настолько непреодолима. И где найти силы на то, чтобы открыть глаза, возвращая качающееся пространство на место. Прихожу в себя, лишь когда ощущаю мягкое касание чужих губ к шее. Россыпью лёгких, отрезвляющих поцелуев. Мужчина больше не двигается во мне — застывает, чтобы дать возможность очнуться, и опускается всё ниже, по итогу заново вжимаясь в мою грудь своей — вспотевшей и очень-очень горячей. — У тебя... никого не было после меня, так ведь? Шёпот совсем тихий, далёкий, как за тысячью стен. Суть вопроса достигает мозга не сразу. Однако, когда это всё-таки происходит, от неожиданности я моргаю и уставляюсь недоумённым взглядом в потолок. Господи. Мне же не послышалось, что он... Блин, он действительно спрашивает, да? — С чего ты решил? Рука, бессознательно огладив его предплечье, зарывается в густые волосы. Его — цепляет мокрую прядку, прилипшую к моему виску. И внезапно — спокойно и тепло, как никогда: — Просто ответь. — Не было. Дыры в голове. Чёрные, сосущие — это они виноваты в том, что я без колебаний произношу это вслух. В любой другой ситуации я бы постыдилась. Клацнула зубами, искривила губы, насмехаясь, прямо как он обычно, потому что нет, Пак, ты наверняка шутишь. К чему эти уточнения? Зачем тебе знать, спала ли я с кем-то в тот жуткий период? Пусть ты — окей, хорошо, — и был для меня последним, это ведь не значит, — слышишь? — совершенно не значит, что я тебя ждала. Однако не говорю. Не кривлюсь, не усмехаюсь. И странно так. В этом молчании, обволакивающем нас бархатной тишиной. В этой уютной тесноте, как будто и не с нами вовсе. Новый поцелуй, который он оставляет на моей скуле, почему-то приносит удовлетворения куда больше, чем если бы я солгала. — Отпустишь? На секунду. Мне надо... взять кое-что. — А?.. Пак слабо улыбается и, осторожно выйдя из меня, прекращает налегать своим весом. — Презерватив. Он у меня в шортах. А. А, чёрт. Конечно, защита. В моей дурной голове ведь шаром покати — потом бы опять сетовала на свою легкомысленность. Только вот мужчина, к счастью, успевает подумать об этом первым. Приподнимается на локтях, слезая с меня, опускает стопы на прохладный пол и особо не мешкает — для удобства заново зажигает ночник, прежде чем встать, в то время как я... Я поспешно отвожу взгляд в сторону, вдруг съёживаясь и машинально притягивая к себе одеяло. Поздновато скрывать свою наготу — я в курсе, но всё же ничего не могу с этим поделать. Я пытаюсь быть взрослой, в каком-то смысле матёрой (ему же должны нравиться именно такие, да?), однако девочка во мне — та самая, не отличающаяся тягой к регулярной смене партнёров, а оттого всякий раз вынужденная привыкать, — пищит от растущей неловкости. Золотистый свет, струящийся по голым мужским лопаткам, — это жесть как сексуально. Безусловно. Но. Я запрещаю себе пялиться. Даже исподтишка. И ниже не смею спускаться: сгорю. В пепел сгорю, сто процентов. Никакой оргазм не воскресит. Лучше вон, попробовать загипнотизировать серебряные ободки колец — явно его — на тумбочке. Авось прокатит, и Чимин не обратит внимания на то, что мои щёки пылают ярче, чем эта долбанная пыльная лампочка. — Ты чего? Или обратит. Боже, Пак. Да в кого ты такой глазастый? — Ничего, — но выходит чересчур резко, и я влепляю себе мысленную затрещину. Дурочка. Чимин, зажав в ладони квадратную упаковку, забирается обратно на кровать и, нырнув рукой под одеяло, подтаскивает меня к себе. — Смущаешься, что ли? — и в голосе почему-то совсем нет насмешки — скорее, банальный интерес. Я не нахожу ничего лучше, кроме как отрицательно качнуть головой. Поразительно, но мускусный запах, который исходит от его шеи, каким-то образом заметно меня расслабляет. — Нет. — Врёшь. — Чуть-чуть. Мужчина как-то сдавленно вздыхает, хотя — казалось бы — стоило шутливо усмехнуться. Чужие пальцы невесомо пробегают по бедру вверх, но останавливаются, так и не добравшись до тазовых косточек. И — внезапно: — Хочешь прекратить? — спрашивает он, отчего я аж вскидываюсь, удивлённо заморгав. — Если не хочешь, то скажи мне. Обещаю, я не буду тебя заставлять, — а сам уставляется на меня с такой... ну нет, эту эмоцию точно нельзя назвать уверенностью. И теперь приходит моя очередь рассмеяться. — Это ты вообще? — Что? Он не понимает. Лежит со мной в одной постели после того, как довёл несколько минут назад, и не понимает. Недоумённо хлопает ресницами, когда я сама беру его лицо в ладони и наклоняюсь, чтобы поцеловать. Давит внутри моего рта какой-то непонятный звук: наверное, вспоминает, что на самом-то деле грозный и брутальный, а подшучивать над ним — мероприятие не из самых безопасных. А потом начинает медленно валиться на спину, и я безропотно тянусь вслед за ним, потому что верю: это и правда он. Пак Чимин, которого мне раньше удавалось различить лишь мельком, но который всегда имел место быть. Грозный и брутальный — без сомнений, но иногда... иногда ещё и такой. Усаживающий на себя, согласный стерпеть любой подтекст и любое молчание, пока может выводить языком узоры на моей шее, а если и рычащий, то только от того, как плотно я прижимаюсь к паху, вызывая почти болезненное трение кожа о кожу. Сверху. Выгибающаяся, когда его руки находят ворот моей рубашки, забыто болтающейся на плечах, и вместе с басовитым: — Да сними ты её уже нахрен... — сдирают мешающую ткань с тела. Подпаливающий взгляд из-под спавшей на лоб чёлки. Звук разрываемого пакетика с презервативом. Чимин судорожно раскатывает латекс по члену, в то время как я целую его под ухом, стараясь не слишком налегать грудью, чтобы не стеснять движений, и прокладываю влажную дорожку от челюсти до кадыка. Пак дрожит осязаемо, хватается за мои ягодицы, вминая в себя тазом, имитируя проникновение — ни сантиметра между, только череда темпераментных, чувственных, поступающих. И, натужно выдохнув в мои волосы, проводит пальцами по позвоночнику. — Сама, — проскальзывая ладонью к животу, говорит он вкрадчивым шёпотом и, зажав в кулаке орган, приставляет головку ко входу. — Как тебе будет приятно. А мне, честно говоря, и без того офигеть как. От одних только слов — и уже за гранью немыслимого. Я вижу, как мужчина прикусывает щёку изнутри, когда я привстаю, раскрывшись перед ним в переливах медового света, и укладываю ладошку поверх его торса, опускаясь на подрагивающий от напряжения член. На пробу веду бёдрами, прислушиваясь к ощущениям, к тем остаточным импульсам внутри, что так и не пропали после первого оргазма. И словно бы начинаю смаковать их, совершая мерные, плавные фрикции, наслаждаясь каждым вновь твердеющим узелком, каждым медленным подъёмом и опущением; каждым сантиметром его плоти, входящей в меня, погружающейся до самого конца. Пак закрывает глаза, снова облизывает губы, снова открывает — и смотрит, гладя талию обманчиво ласково, будто вот-вот стиснет до синяков. Запрокидывая голову, вмявшись в подушку так, что мышцы на жилистой шее бугрятся, натягивая кожу; и хочется... безумно, очень сильно хочется... все неровные, вздутые линии... сохнущим ртом — до вкуса пряной соли на языке... Я не могу отказать себе. Не успеваю даже толком поразмыслить над этим — ложусь, соприкасаясь с ним животами, продолжая седлать мужчину, но уже под другим углом, и проталкиваю руку под его затылок, прежде чем накрыть скачущий пульс губами. Чимин тогда же впервые позволяет себе застонать, когда я давлю твёрдым кончиком языка на — я догадалась об этом ещё в прошлый раз, в коридоре, — его эрогенную зону слишком пошло и мокро, вбирая в рот розоватые потёки, ещё больше наливая их цветом. И даже не осмысливая в полной мере, становясь слепой и глухой к тому, как предупредительно он вдруг выдыхает, толкнувшись тазом навстречу, незаметно перенимая инициативу; как подстраивается, увеличивая темп, а затем... Я охаю, когда мужчина резко сцепляет руки за моей спиной, намертво пригвождая к себе, вынуждая замереть, после чего неожиданно вколачивается особенно мощно, одним рывком — и в мгновение напрочь вышибая из меня дух. Я всхлипываю от того, какими острыми чувствуются ощущения, едва я позволяю ему зафиксировать меня на месте, когда не двигаюсь сама, а только напрягаю мышцы внутри — бессознательно, но жутко действенно, судя по тому, как быстро скатывается в ком возбуждение и как бешено стучит в ушах кровь. Ногти впиваются в его скользкое плечо. Я хнычу громко, куда громче, чем способна слышать сама; в невыносимой лихорадке не понимая совершенно, что прошу ещё — на грани слуха, глуша голос в складках мятой наволочки. И хоть для того, чтобы кончить, мне ещё объективно требуется время, сам факт того, как властно он трахает меня, наматывая на кулак волосы, заставляет желать его ещё отчаяннее, ещё глубже, ещё... — Йери, нет... подожди... Мужчина, слишком внезапно остановившись, кладёт обе ладони на мои ягодицы. Затормаживает, пресекает возобновившийся процесс, и до меня сразу доходит, что к чему. Невзирая на то что я натурально теряю голову, исчезая в сумасшедших толчках, причина чужой заминки чувствуется на уровне клеток — настолько, что осознание тотчас вспыхивает в мозгах, как сигнальный огонь. Чимин выглядит напряжённым, взвинченным не на шутку, как будто вобрал в себя столько воздуха, что дали сбой лёгкие. Сглатывает, опасно дёргая кадыком, когда я игнорирую его просьбу, вновь упрямо качнув бёдрами — к чёрту эту бесполезную внутреннюю борьбу, когда сердце в его груди бьётся так свирепо, что выламывает рёбра даже мне. И произносит то ли сердито, то ли с мольбой: — Ты меня слышишь? — Слышу. — Почему тогда... — Потому что я хочу, — перебиваю, мазнув губами по гладкой щеке. Целую в уголок рта, в подбородок, в выгнутую шею. Как если бы тоже просила, только об обратном. Пак выдыхает сквозь зубы. Его самообладание трещит по швам, моё — крепнет, подпитываясь интуитивной уверенностью в том, что я делаю всё правильно. И в ушах стучит. Он вот-вот кончит. Сотрёт тем, как дрогнет, все мои грязные представления о том, как кончал в других. Пусть у меня самой не появится возможности получить оргазм снова. Разве это важно, когда он всё-таки подставляется навстречу моему рту? Когда сдаётся, не вынося, не имея ни сил, ни воли противиться этим волнообразным, настойчивым — меж эластичных, упругих стенок. Слишком тесно, чтобы терпеть. — Вот же... зараза, блин... Мои лопатки врезаются в матрас. Мужчина наваливается всем телом, подхватывая меня под коленкой, поднимая ногу — практически до уровня своего плеча, и вгоняет член так глубоко, что я невольно царапаю его спину. Выбивает из меня стоны один за одним, мешает их в какую-то непонятную кашу, двигаясь действительно быстро, не замедляясь ни на секунду. Прямо как мне хотелось — до упора. А я разве что и могу, что собирать капли пота с его кожи, скулить от монотонного трения лобка об лобок и невольно зажмуриваться, чувствуя приближение чужого пика намного отчётливее, чем своего. И Чимин не заставляет себя долго ждать. Изливается в меня, протяжно замычав в ключицу, на автомате продолжая выжимать последние толчки. А потом оседает, придавливая меня к кровати ещё больше, выпустив из хватки ногу, утыкаясь горячим лицом в шею и замирая, пока судорога не прекращает бить в низ живота, расплавляя жаром и без того измотанный организм. Его сердцебиение потихоньку успокаивается. Я глажу мужчину по волосам, лениво перебирая прядки пальцами, и улыбаюсь смущённо и счастливо, словно только что совершила самую величайшую глупость на свете, но почему-то не ощутила ни намёка на раскаяние. Он со мной сейчас — этого хватит на несколько недель вперёд. Или дней. Или часов. Я не знаю. Мне просто хорошо, без сожалений. Преступно, в чём-то почти аморально. Но рядом с ним — безумно хорошо. И если быть откровенной. В конце-то концов. Не это ли в любой глупости главное? — Чему ты радуешься? Пак фыркает, отстранившись, чтобы получше разглядеть моё лицо, и я невинно приподнимаю бровь, ничуть не поверив в его деланное возмущение. — А что? — тихонько засмеявшись. — Нечему? Он забавно сощуривается. Сжимает свои налитые багрецом губы. Интересно, у меня они такие же красные? — Одного раза тебе достаточно? — Я бы и не смогла больше, если ты из-за этого, — и оставляю в покое его волосы, переложив руки на мускулистые предплечья. — Почему? — Что за неудобный вопрос, Чимин? — я пробую съехать с темы, чтобы не прибавлять нам неловкости, но получается очевидно плохо. Поэтому, едва он призывно дёргает подбородком, всё ещё ожидая ответа, устало вздыхаю и, немного замявшись, всё-таки признаюсь. — Да как-то... ну, в целом редко когда получается. Давай не будем обсуждать. — Никакими способами? — Что? — Не получается второй раз, — вкрадчиво объясняет, однако яснее не становится — я по-прежнему непонимающе хлопаю ресницами, теряясь в догадках, и всё никак не могу уловить его посыл. — Никакими способами? Нет, у меня есть парочка вариантов, конечно, но это... блин, да если я это озвучу, то точно помру со стыда за свои фантазии. Реально. Не дай Бог мужчина заметит, как они щёлкают кадрами на дне моего потупленного взора — собственноручно удушусь подушкой, если всё-таки промахнусь. Так что: — Я... не совсем уверена. — Ладно. Сам проверю. — В смысле? Что ты собрался проверять, Пак? Стоп. Сообщи заранее. Твоя ухмылка — она же из ряда вон. У меня мурашки ползут по позвонкам, когда я пытаюсь распознать, какую грандиозную авантюру ты за ней прячешь. И за этим поцелуем — затяжным, влажным — в губы. В стремлении подавить девичью панику, полагаю. Вот только взгляд у него всё тот же, что был в начале. Ещё до того, как я перестала препятствовать его рукам, а он извращался, чтобы выбить на то разрешение. Темнеющий, проглатывающий жёлтые блики от лампы. Блуждающий, лукавый. Опять. Господи, он делает это опять. — Пообещай, что не будешь брыкаться. — Чимин, о чём ты вообще... — Я тоже упрямый, маленькая. Видимо, ты об этом забыла. В солнечном сплетении заново теплеет, когда мужчина ведёт костяшками пальцев от моей шеи до груди. Нагибается, чтобы закрепить заданную траекторию губами, но уже не растягивает ласку — целует спешно, легко, стремительно опускаясь вниз, держа меня второй ладонью за талию... И уже спустя долю секунды до меня доходит. Где-то в промежутке между тем, как горячее дыхание опаляет рёбра и ощущение языка, касающегося выпирающих косточек, начинает приятно змеиться по животу. Волна озноба захлёстывает тело. На контрасте. Отрезвляет в миг — как будто на меня выливают ушат воды. Другой способ. Не брыкаться. Упрямый. Твою мать. Твою, спасите-меня, мать. Да я ведь с ума сойду, если он действительно мне... — Нет, стой... — судорожно, едва не подавившись воздухом. И твёрдо вцепляюсь руками в его плечи. Которые он, впрочем, не раздумывая скидывает, впечатывая мои запястья в кровать. — Чим, я не... то есть, я не просила, всё в порядке, поэтому тебе не обязательно... — Я и не ждал, что ты попросишь. — Так потому что мне не... — и всё-таки задыхаюсь, беззвучно захрипев сухим горлом, потому что следующее место, до которого Пак добирается, это внутренняя сторона бедра. Опасно близко. Бьюсь об заклад, что даже там всё изляпано в смазке. С моих губ слетает что-то типа «вот блять». Невнятно, разжёванно. Но он разбирает. Прикусывает кожу, скрывая короткую улыбку. А потом ведёт головой вбок — и я могу поклясться, что ток одним прицельным разрядом переворачивает моё сердце вверх дном. В момент. Срывает с сухожилий и распарывает, являя миру изнанку. Не верю. Чёрт побери, я готова повторить это ещё раз. И опять, пока это не поможет мне очнуться. Не верю. Его язык, ублажающий меня между ног, — это тот самый сладкий бред, который никогда не должен был со мной случиться. Учитель по корпоративным финансам, человек с сомнительным прошлым; мужчина, который клевал меня за любой прокол, потому что однажды я влюбилась в неугодного ему парня, и делал всё возможное, чтобы заставить меня презирать обоих. Сейчас он отлизывает мне. Взлохмаченный, с прикрытыми веками — собирает все чувствительные точки, управляясь с ними умело, не оставляя сомнений по поводу своего опыта, но мне почему-то искренне безразлично, с кем и как часто он творил это «до». Я хватаюсь за простынь, как за спасательный круг, потому что серьёзно не вывожу. Пульсация, которую он вызывает, смакуя мой вязкий привкус, идёт по восходящей, будто разматываясь, и перетекает в судорогу, от которой неконтролируемо трясёт бёдра. Но да — теперь я согласна. Согласна с тем, что способ и правда есть. Не тот, который обычно практикуют без пяти минут любовники, но кому сдалась моя мораль, верно? Она и мне-то не сдалась — стоны говорят об обратном, не то что ему, явно получающему какое-то физическое удовольствие от того, как импульсивно я скребу ногтями по постели. Ведь мои запястья всё ещё крепко сжаты в его ладонях. Положение, в котором я оказываюсь беспомощной, сосредоточенной целиком и полностью на горячих прикосновениях языка к клитору; вокруг него — широких, иногда переходящих в более точечные, от которых желание вырвать руки, чтобы зарыться ими в чужие волосы, становится почти непреодолимым. Пак отпускает меня первым. Вместе с новым, особенно громким всхлипом — жарко выдыхает, лизнув снова, чуть сильнее надавливая на нежные участки между складками, и без труда вводит сразу два пальца в распалённое лоно. Сгибает фаланги, раздвигает упругие стенки и окончательно ломает все мои психологические блокпосты, заработав рукой на ряду с мягким, мокро исследующим меня ртом. Очередной стон рассекает густой воздух. В глазах рябит, тело — желе, бесформенное и липкое. Я выгибаюсь в пояснице, ощущая, как гудят от перенапряжения мышцы пресса и как копится под его губами нечто конвульсивное, многогранное, куда тяжелее и масштабнее, чем было до этого... Постельное бельё комкается от постоянного ёрзания, коленки то сводятся в попытке достать друг до друга и закрыться, то, наоборот, разводятся шире. И именно в этой позе. Когда я распахиваюсь перед ним, когда мужчина сам улавливает, как спазмирует под подушечками его пальцев живая плоть, и движения становятся резче, быстрее, глубже. Я запрокидываю голову, как по щелчку вдруг затихнув, обмерев с открытым ртом и вытянувшись, словно струна. Подъём внутри. Всплеск ослепительной, бьющей по зрению белизны. И всё, что происходит дальше, — как будто не со мной. Не сквозь мою гортань проходят эти утробные звуки. Не я проезжаюсь пятками по матрасу, напрасно ища баланс в невесомости. Не моя ладошка на ощупь находит его руку, удерживающую подрагивающее бедро, а потом стискивает её так отчаянно, что едва не хрустят костяшки. И мир, замерцав во мне звёздами, схлопывается вновь. Кажется, минует целая вечность, прежде чем я возвращаюсь к осознанности. Между ног продолжает покалывать; прядки длинных волос, разметавшихся по подушке и кое-где прилипающих к лицу, приумножают эффект духоты. Однако под душ не хочется. Мне в принципе ничего не хочется — сил нет даже на то, чтобы разлепить веки. Свинцовая усталость, что накатывает на меня взамен отступающему оргазму, буквально укутывает весь организм в пьяную паволоку, как в пуховое по-зимнему тёплое одеяло. Но стоит мужчине приподняться, нависая надо мной, как мои руки сами находят его шею. Безотчётный, инстинктивный жест. Я не прогоняю его логику через мозги — в моей башке восхитительно пусто. Есть лишь навязчивая, жгучая потребность в том, чтобы обнять. Втолкнуть в чужое тело разрывающую меня нежность. Поделиться ей через кожу, потому что одна я объём этого чувства просто не выдержу. — Йери, — на выдохе. Наверняка от неожиданности. По инерции утыкаясь носом мне в висок, стараясь опираться на согнутые локти, чтобы не придавливать меня своим весом. Но застывает, едва я шепчу: — Молчи, — так, словно умоляю. И он на самом деле повинуется. Не произносит больше ни слова — лишь аккуратно скользит руками мне под лопатки, чтобы слегка приподнять и перекатить нас обоих на свободное место рядом, располагая меня под боком. Сердцебиение постепенно успокаивается, пока он отстранённо поглаживает пальцами голые позвонки, иногда опускаясь ниже и начиная вырисовывать крохотные круги на моём бедре. Я отпущу его через несколько минут. Обязательно отпущу — это неминуемо. Чимин пойдёт в ванную, чтобы смыть с себя видимые остатки нашей связи. По этой же причине я возьмусь перестилать постель, а ещё мои щёки опять стыдливо зардеются, когда он вернётся, потому что я поспешу и по ошибке напялю на себя его — уже его — футболку. Мы отключим вентилятор и откроем окно. Пак завалится на кровать, снова внаглую присвоив себе мою подушку, а я отойду на кухню, чтобы принести из холодильника бутылку минеральной воды и поставить её на тумбочку. Возможно, мы даже перебросимся парочкой ничего не значащих фраз, но вырубимся точно за считанные мгновения — этот день был слишком долгим. Всё будет. Неизбежно произойдёт — я знаю наперёд. Поэтому делаю то же самое, что и в прошлый раз. Чувства или равнодушие. Отторжение или принятие. Счастье или боль. Я просто выбираю жить сейчас.