Искусство обнажения

— В смысле просто чмокнул? Что, прям... ну, вот так? Юри складывает губы трубочкой и, прикрыв глаза, посылает картинный поцелуй в воздух. Девушка начала подшучивать надо мной, как только услышала подробности позавчерашнего утра, и вот уже пятнадцать минут не может угомониться, несмотря на смущённое выражение моего лица. — Нет, не так. Не секунда — может быть, три. Или четыре, — вспоминаю я, легко качнув головой. Бокал красного вина развязал мне язык, но подруге явно недостаточно того, что я ей рассказала. Ким, поудобнее устроившись на подушках, которые мы раскидали на полу в ванной комнате — около стены, в метре от нежащейся в горячей воде меня, тянется к бутылке французского шираза. — Раз на то пошло, мог бы и нормально поцеловать, — произносит она, подливая себе немного вина. — Хотя это ведь Чимин... Если сравнивать с тем, как вы разошлись в прошлый раз, поцелуй на прощание — уже успех. Чего ты раскисла-то, когда всё в порядке? — Я не оставила ему другого выбора. Сама не знаю, почему думаю об этом последние два дня. Мы разошлись действительно хорошо. Мужчина исполнил мою просьбу, пусть я и не озвучивала ту вслух, ненавязчиво приложился ко мне губами, а затем уронил тихое «пока» и так же тихо ушёл, держа в руке отданную ему коробочку с кексами. Он написал мне после тем же вечером. Я ложилась в постель, всё ещё не избавившись от ощущения ваты во всём теле, когда на телефоне высветилось уведомление. И да, я прочувствовала это. Прилив тепла, рваность движений — как будто контроль над ними переходит к кому-то другому; мелкий спазм лёгких и радость — такая нездоровая, пьянящая, что захотелось спрятаться под одеялом и никогда из-под него не вылезать. Пак Чимин: Спасибо. Пак Чимин: И правда вкусно. Нормально ли то, что его благодарность вызывала во мне эмоции куда более яркие, чем от Чонгука и Хёнджина вместе взятых? Я не на шутку испугалась самой себя, когда обнаружила, что печатаю и стираю ответное сообщение уже дольше нескольких минут. Пак прочитал моё краткое «пожалуйста» практически сразу, однако — я должна была предугадать это — вместо продолжения диалога меня поджидала лишь мучительная тишина. Я пялилась в экран смартфона ещё добрый час. Откладывала и брала снова, пока не слиплись веки. Мужчина велел не додумывать, но это оказалось сложнее, чем я себе представляла. И теперь, наконец-то добравшись до подруги и излив ей душу, я почему-то намеренно убиваю в себе надежды на положительный расклад. Поцеловал — это прекрасно; сделал ли это, потому что сам искренне того пожелал — вот, что сейчас больше всего меня беспокоит. — Ты преувеличиваешь, — делится своим мнением Ким, со стуком ставя бутылку обратно на кафель. — У вас был классный секс, все остались довольны, и поцелуем он это подтвердил. Не понимаю только, почему ты сказала, что тебе не нужны с ним отношения? — Не нужны, — киваю я, попутно убеждая себя в том, что уверена в этих словах. — Я почти ничего не знаю о его жизни, да и он не стремится меня в неё посвящать. Мы отлично провели время — согласна, но для того, чтобы реально сблизиться, одного секса мало. — Так дай парню раскачаться, куда ты спешишь? Подожди ещё. — Подождать что? Пока у него серьёзные намерения ко мне появятся? — Не заметила, чтобы Пак шутил, когда припёрся к тебе посреди ночи и чуть не прибил моего брата, — парирует она, красноречиво дёргая бровью. — К тому же, — продолжает, удовлетворённая моим молчанием, — посмотри на себя. Разве ты не потому весь вечер телефон из рук не выпускаешь, что ждёшь от него сообщений? Я приканчиваю остатки вина, плещущиеся на дне моего бокала, и перевожу на девушку тяжёлый взгляд. — Мне Тэхён пишет, — ворчу, сморщив нос. Тэхён пишет — это факт. На всякие отвлечённые темы, но всё же. Я показывала Юри его смс-ки, пока мы набирали для меня ванну. Однако подруга по-прежнему тверда как камень. — Пишет-то Тэхён, а вот ждёшь ты сообщения совсем не от него. — Блин, ну вот что ты от меня хочешь? — сдавшись, жалобно поскуливаю я, с плеском съехав ниже в воду — так, что накатывающая на тело пена поднимается аж до шеи. — Жду или не жду — какая разница? У меня в мозгах конкретная каша, а тут ещё Тэ со своими этими... предложениями. Капец, ну не могу я и дальше ему отказывать! Он уже неделю меня на встречу уговаривает... Ким с кряхтеньем подползает ко мне, чтобы забрать пустой бокал. Я ещё на пороге предупредила её, что много пить не буду. Приём алкоголя в сочетании со спа-процедурами — затея не из лучших: расслабление, которое обволакивает меня, скорее дезориентирует спутанным сознанием, чем по-настоящему приносит облегчение. — Если всё-таки решишься, от своего новоиспечённого любовничка только не скрывай, что куда-то пошла, — советует девушка, при этом не особо заморачиваясь с выбором выражений. Знает, что единственная, кому официально разрешено об этом шутить. Я закатываю глаза, но кривоватая улыбка сама собой наползает на лицо. Новоиспечённый любовничек. Ага, как же. — Кошмар какой. — Чего? — Ничего. Странно слышать нечто подобное от тебя. Ты вроде всегда придерживалась правила «не пойман — не вор». — Ой, ну ты с моими-то тюбиками не сравнивай, — смеётся она, отсалютовав мне бокалом. — Боюсь, с Паком это не прокатит. Либо ты ему спалишься, либо он тебя сам рано или поздно спалит, так что один фиг — лучше не парься и сразу руби правду-матку ему в лоб. Сдаётся мне, целее будешь. — Это в том случае, если его вообще волнует, с кем и как я общаюсь. Я отстранённо собираю в ладони пену, открывая вид на островки лазурно-голубой воды. На этикетке «бомбочки-гейзера» для ванн, что мне великодушно вручила Ким, было чёткими английскими буквами выведено: «Бурлящий шарик-антистресс». Шарик действительно бурлил. И цвет был красивый — прямо как море где-нибудь на экваторе. Только вот антистрессом тут и не пахло. Соврали, получается. — Помнишь, когда мы недавно обсуждали с тобой Чонгука, ты сказала, что я очень сильно протупила? Я отвлекаюсь от своего занятия и перевожу вопросительный взгляд на подругу. Та, крутя бокал за хрустальную ножку, внимательно наблюдает за переливами рубиновой жидкости, кругами облизывающей стекло. — Помню. Но к чему ты это? — К тому, что настало время и мне повторить то же самое, — спокойным тоном произносит она, улыбнувшись. — Не тупи, Йерим. Я никогда не поверю, что вы так долго мучились друг с другом, чтобы в итоге просто периодически спать. Это бред какой-то. Ни один мужик на планете не будет тратить столько нервов ради обычного секса — я тебе по опыту говорю. Ну а вы? На необитаемом острове с ним находитесь, что ли, раз других кандидатов на «перепихнуться» не нашлось? — Сомневаюсь, что у него есть проблемы с поиском кандидатов. — Вот именно, — припечатывает Ким. Её кисть замирает, и движение в бокале начинает постепенно замедляться. — Вот именно, что вы выбрали друг друга, хотя проще было бы разойтись и жить каждый своей жизнью. Это значит, что и выбора-то толком не было. Я же тебе объясняла, чем вы с Чимином отличаетесь от нас. Я вздыхаю. Объясняла — слабо сказано. Она буквально затирала мне свою позицию, как будто от моего мнения зависела её судьба. — Тем, что вы слишком легко сошлись, — повторяю я фразу, которую Юри порядка десяти раз протолдычила мне полчаса назад. — Но я всё-таки не совсем согласна с тобой. Отношения не должны начинаться сложно. Трудности — не показатель того, что потом всё будет хорошо. — Благодаря трудностям можно понять, готов человек чем-то пожертвовать ради тебя или нет. — Господи. Да почему ты решила, что Чонгук не готов ничем ради тебя жертвовать? — спрашиваю я, приподнимаясь и упираясь локтями в бортик ванной, чтобы наладить с девушкой прямой зрительный контакт. Однако она лишь отмахивается от меня: мол, все аргументы уже исчерпали свои силы, можешь не стараться. Присасывается обратно к вину. Подтягивает к себе острые коленки. — Он не выглядел равнодушным, Юри, — пробую вновь достучаться до неё я, неосознанно понижая голос. — Косяк, я не спорю. Но что тебе мешало раньше признаться в том, что он тебе нравится? — Он не нравится мне достаточно для того, чтобы в этом признаваться. — Ты юлишь сейчас. — Да брось, я с самого начала была в курсе, что за ним бабы хвостом вьются. Отчасти это и отпугнуло, — она пожимает плечами, не позволяя эмоциям пробиться сквозь толстый слой смирения. — Не люблю популярных, не люблю чересчур общительных. Сегодня он весь для меня, а завтра появляется кто-то поинтереснее, и приоритеты меняются. — Ты рассуждаешь так, потому что равняешь всех к тому придурку. Сама знаешь, кого я имею в виду, — и кривлюсь от отвращения, невольно воссоздавая в памяти картинки всех тех истерик, через которые прошла девушка по вине своей неудачной влюблённости. Первый опыт на многих накладывает неизгладимый отпечаток. В случае же Юри это такой глубокий рубец, что принц на белом коне появится — она и ему тысячу тестов на стойкость устроит, чтобы проверить, не из мишуры ли на самом деле конь. — Ну так они похожи немного, — грустно посмеивается Ким, прислоняясь затылком к стене. Я фыркаю. — Не похожи. У того была семья, и он блядовал. Ему было плевать на мораль — он просто изменял со всеми подряд, потому что мог. — А что насчёт поведения? Все эти манеры, открытость... — Черты, присущие всем экстравертам? Юри, да отпусти ты уже это, — умоляюще глядя на неё, прошу я. — Ты не понимаешь разве, что чем больше боишься, тем реальнее страхи? Пять лет прошло. Он исчез и не вернётся, так почему ты продолжаешь делать себе больно? Юри колеблется. Вижу по ней, что я попала прямо в цель. Озвучила её собственные мысли — потёртые, годами пожирающие сердце. Она не закрыла гештальт. Не отыгралась, как обещала самой себе, когда впервые столкнулась с предательством, и поэтому всё ещё плавает в вакууме накопленных обид. Тот мужчина, что лишил её девственности, а затем выкинул, как пустую обёртку, давно стал призраком. Тенью, ползущей по стене тёмной ночью; памятным осколком. Уродливым шрамом от поцелуя под кожей в местах, которые давно свыклись с лаской других. Она сама мешает его образ с чужими лицами. Знает, что поступает неправильно. Осознаёт, однако ничего не может с этим поделать. — Я всё равно не буду с ним встречаться, — говорит Ким, спрятав глаза. — Чонгук звонил мне сегодня, и мы заново всё обговорили. Я переборщила, когда сказала, что прекрасно и без него обойдусь, здесь врать нет смысла, но как быть с доверием? Откуда мне его брать теперь? Из его красивых слов о том, что наш секс — лучшее, что с ним когда-либо случалось? Я усмехаюсь. Реплика пропитана иронией, но в ней также угадывается какая-то покорная, снисходительная мягкость. — Звучит немного избито. — Вот-вот. И не очень правдоподобно. — А с другой стороны, почему бы и не поверить? — слегка поразмыслив, предлагаю я. — Вы ведь действительно наслаждаетесь тем, что между вами есть. Не хочешь встречаться — не встречайся, торопиться вам некуда. Главное — будьте друг с другом честными и не изменяйте, а дальше уже по обстоятельствам. Созреете — окей, не созреете — ну и фиг с ним, не конец света. Я вон тоже в какую-то дребедень залезла. Если что, вместе поплачем, а потом вместе же и успокоимся. Как тебе такой вариант, м? — и игриво ей подмигиваю, заулыбавшись. — Думаю, это достаточно в нашем стиле — надо брать. — Да уж, Йерим. В очередной раз убеждаюсь, что если бредовые идеи придут не ко мне, то их со стопроцентной вероятностью озвучишь ты. Я брызгаю в неё водой. Расстояние внушительное — большинство капель не долетает, проливаясь на гладкую мраморную плитку, но подруга машинально закрывает лицо руками и недовольно фыркает, прежде чем громко расхохотаться. Заливисто так. Простодушно и искренне. Мы обе оживляемся. Таких тёплых, душевных вечеров не хватало как мне, так и ей. Мы слишком погрузились в личные проблемы и долги по учёбе, начисто позабыв про отдых, поэтому сейчас я наконец-то чувствую себя исцелившейся. Давление под рёбрами ослабевает, позволяя мне вдохнуть полной грудью. Всё непременно образуется. Не сегодня, так завтра. Я уверена, что нам обеим приготовлено что-то светлое. Возможно, оно и гнездится пока где-то вдали; возможно, мы ещё не встретили тех, из-за кого оно на самом деле светит. И всё же мы на верном пути. Дышим, двигаемся, чувствуем. Пусть иногда ошибаемся, но это мелочи. Смоется временем, расслоится. Деваться некуда. Пробьёмся — не впервой. В конце концов, ради чего тогда вообще жить? — Держи вот этот халат. Я отойду на кухню бутылку выбросить, а ты одевайся пока. Хёнджун как раз скоро должен вернуться, чаёк вместе попьём. Точно с ночёвкой у меня не останешься? — Не, поеду домой, — качаю я головой, наблюдая за тем, как Юри вешает одежду на крючок рядом с полотенцем. — Уже десять почти, а завтра нам рано вставать на пару. До кампуса от тебя добираться дольше. — На пятнадцать минут. — Ну, дольше же... — Боже. Да так и скажи, что Чимин пообещал за тобой заехать, поэтому ты и сливаешься, — поддразнивает она, без труда распознавая мои истинные мотивы, и садится на корточки, чтобы поднять с пола бокалы и уже опустевшую вазочку из-под фруктов. Не обвиняет — сама такая же, когда дело касается парней. Я не раз отпускала её на неожиданные свиданки, отказавшись от наших совместных планов и не проронив при этом ни единого словечка в укор. И всё-таки мне становится крайне неловко. Я ведь не сразу поставила её в известность о том, что уеду. Это первый раз, когда наши посиделки закончатся заказом такси, а не спорами о том, на какое время следует завести будильник, чтобы и спокойно собраться, и никуда в итоге не опоздать. — Говорю. Но он ещё даже не написал, поэтому... — Написал, полагаю. Я только что мельком видела его имя, когда подходила. У тебя на телефоне куча уведомлений — иди проверь, а я пошла чай заваривать. Тебе же твой любимый, гранатовый? Папа недавно купил новый — из цветков сливы. Вкус прикольный, я заценила, так что могу и тебе... Ой, ясно. Ты меня уже не слушаешь. Она права. Я слышала что-то про гранат, потому на автомате кивнула, но после этого — ноль. Разворачиваюсь в ванне, едва не расплескав через край воду, и подхватываю мокрыми пальцами смартфон. За спиной закрывается дверь, приглушив серию ехидных смешков подруги, и в комнате повисает тишина. Влажные волосы липнут к плечам и лопаткам; на щеках, и так розоватых от высоких температур, зреет обжигающий кожу румянец. Пак Чимин: Завтра подъеду к половине седьмого. Пак Чимин: Не проспи. Пак Чимин: Ты дома или ещё у подруги? Три. Он прислал мне целых три сообщения, остальные — от Тэхёна. Но с последним я не захожу в переписку, хоть теперь и свечусь «онлайн», рискуя нарваться на парочку неудобных вопросов. Тотчас нахожу нужную иконку и открываю чат, забив на то, что следовало бы сперва немножко помолчать. Плевать. Молчали уже. С позавчера молчали. Пожалуй, хватит с меня этих нервов. Вы: Хорошо. Вы: Откуда ты знаешь, что я у Юри? Несколько бесконечно долгих секунд. Дыхание — частое, поневоле ставшее тяжёлым. И брынькающий в руках телефон, как крохотный разряд током. В подушечки пальцев, в солнечное сплетение. На мох губах появляется улыбка, как только я читаю: Пак Чимин: Чонгук сказал. И следом, спустя недолгую заминку, как будто ему понадобилось собрать всё мужество в кулак, прежде чем решиться на: Пак Чимин: Не задерживайся допоздна. Пак Чимин: И постарайся спуститься утром вовремя, я буду ждать. Пак Чимин: Спокойной ночи, Йерим. Вот это. Милое, вводящее меня в состояние какой-то сладкой потерянности. Будет ждать. На рассвете, в своей машине. И не очень-то важно, из-за чего: засоса или банального желания увидеться снова. Я тоже хочу его увидеть. Не на паре, где он строг и холоден; не в присутствии других людей, когда мы оба надеваем на себя маски. Иначе. Так, как было два дня назад. Так, как — я искренне надеюсь — будет ещё не раз. И, справившись с волной мелких мурашек, пробежавших по спине, наконец набираю ответ: Вы: Спокойной ночи, Чимин. Вы: До завтра.

* * *

Солнце встаёт за полчаса до того, как монотонный рингтон будильника выдёргивает меня из сна. Я спала всего лишь около четырёх часов: вернувшись домой в районе одиннадцати, была твёрдо намерена отправиться в постель пораньше, чтобы не проснуться с синяками под глазами и чугунной головой, но что-то пошло не так. Позавтракать я не успеваю. Из-за того, что усталость провалила меня в сон лишь ближе к двум ночи, чем — слава Богу — оборвала бесконечный поток мыслей, я вынуждена приводить себя в порядок впопыхах, однако настроение у меня приподнятое, и объясняю я это просто — им. Нетерпением. Странным ощущением, как будто сегодняшний день должен кардинально отличаться от остальных. И виной всему машина, стоящая у меня под окнами ровно в половину седьмого — точно в срок, без задержек. Чимин пунктуален, а ещё, видимо, на самом деле довольно терпелив, раз не звонит мне сразу же по приезде. Я вижу уже с лестницы, как он выбирается из автомобиля и, облокотившись бедром о сверкающий под солнцем капот, закуривает. Это побуждает меня спускаться медленнее, оттягивая момент и постоянно поправляя то свою длинную атласную юбку, то подвитую у висков чёлку, то ещё что-то — всё настолько хаотично и суетливо, что аж самой становится смешно. Достигнув последней ступеньки, я останавливаюсь. Мужчина всего в пяти метрах от меня, однако глядит куда-то вдаль, глубоко при этом затягиваясь. Его свободная белая рубашка слегка колышется на ветру, а манерно уложенные наверх волосы напоминают мне о том времени, когда мы пересекались только на парах. Чимин выдыхает дым в воздух и скидывает сигарету на землю, притаптывая её ботинком. — Привет. И, едва заслышав мой голос, тотчас оборачивается. По его лицу сложно прочитать, рад он меня видеть или нет. Пак отмирает, словно мой оклик вывел его из транса, и отталкивается от машины, выпрямляясь. Скользит по мне, неспешно приближающейся к нему, беглым взглядом. Возвращает тот к глазам, отвешивает приветственный кивок. — Привет. Запрыгивай, — произносит он ровным тоном. Не сухим, как оно обычно бывает, но и особого веселья я в нём не замечаю, несмотря на вот это фамильярное «запрыгивай». Мужчина больше не смотрит на меня. Садится в машину первым и, дождавшись, когда я молча умещусь в неё следом, тянется к ремню безопасности. — Пристегнись, — говорит негромко, щёлкнув металлической бляжкой со своей стороны, — иначе она пищать будет всю дорогу, — и указывает подбородком на панель приборов, попутно заводя двигатель. — Хорошо. Мне неловко. И проблема даже не в том, что мы поздоровались так, как будто почти не знакомы, это как раз-таки нормально. В нашем духе, если можно так выразиться. В краску вгоняет то, как моё собственное тело реагирует на его присутствие. Чимин продолжает пользоваться одеколоном, который мне нравится. Он перебивает запах ароматизатора, пропитывающего салон, и постепенно наполняет мои лёгкие, заставляя дышать чуть-чуть глубже. Мужчина выглядит максимально расслабленным, кладя одну руку на руль, а другой регулируя мощность включившегося кондиционера, пока я искоса посматриваю на него, ковыряя браслет на своём запястье. Впервые в его личной машине. Не в служебной, не на мотоцикле. Простенькая, пускай и не блещущая дороговизной и лоском свиду, внутри она оказывается весьма вместительной, функциональной и — кто бы сомневался — педантично чистой. Пак включает музыку на низкую громкость, чисто для фона — я еле-еле различаю текст песни, полившейся из динамиков. Располагаюсь удобнее, приваливаясь к мягкой спинке сидения, и, придерживая ткань юбки за край, закидываю ногу на ногу.  — Кстати, почему так рано? — спрашиваю я, когда мы выруливаем с парковки и, проехав несколько мелких перекрёстков, тормозим на светофоре. Пак поворачивает ко мне голову. — Рано? Я демонстративно стучу по циферблату своих наручных часов. — Сейчас только сорок минут седьмого. До пары больше часа. — Жалуешься, что поспала на полчаса меньше? — Не жалуюсь. Просто задумалась после того, как ты вчера написал. Решила, что тебе нужно в офис, но они вроде как начинают работу с девяти... — С девяти, — подтверждает мужчина и плавно выжимает газ: на светофоре загорается зелёный. — Но нет, мне не нужно в офис, — добавляет спустя пару секунд, по-прежнему чувствуя на себе мой любопытный взгляд. — Я там в принципе редко когда появляюсь. — Зачем тогда? — Честно? — Конечно. Чимин насмешливо хмыкает. Действительно. Мог бы и не уточнять. — Допускал, что ты опоздаешь, — немного помолчав, признаётся он. — Малеваться долго будешь или ещё чего... Не знаю. Как это у вас, девушек, обычно по утрам бывает. — Но всё равно приехал вовремя, — выгнув бровь, удивлённо отзываюсь я. С нами и правда бывает. В курсе об этом, конечно, чаще всего те мужчины, что со своими женщинами вместе живут, но ладно. Опустим. В топку серьёзные разговоры. Никогда не думала, что скажу это, но сегодня я сознательно выбираю избегать сложностей. — Ясно, — посмеиваюсь я в ответ на его молчание и, переведя взор на пролетающие за окном вывески, заправляю прядку волос за ухо. — К слову, я вчера забегалась что-то и не успела распечатать для тебя домашку. Всё как всегда — титульный лист и шрифт на «двенадцать»? — Забей. На почту мне пришли — этого хватит. Я понятливо мычу, поглощённая красотой цветущих деревьев, высаженных вдоль дороги. Несколько мгновений. А потом — щёлк. Смысл его фразы наконец достигает мозга, и я резко поворачиваюсь к мужчине, уставляясь на него во все глаза. Офигеть. Что? — Господи, можешь повторить? Я должна услышать это снова, иначе решу, что померещилось. Чимин, окинув меня озадаченным взглядом, опускает ладонь на подлокотник и, подняв крышку, достаёт оттуда солнечные очки. — Что повторить? У тебя моей почты нет? — Я думала, ты ещё в начале семестра забыл от неё пароль. — Йерим, — он как-то растерянно посмеивается, нацепив на лицо чёрные стекляшки, и расчёсывает пальцами уложенные гелем прядки волос. — Не вынуждай меня передумать. Дошутишься сейчас, и я без проблем подброшу тебя до копировальни, раз уж ты так настаиваешь. Я тут же, спохватившись, протестующе машу руками. — Нет-нет, вообще не настаиваю! Отправить по почте — отличный вариант, мне нравится. Поезжай прямо до кампуса, пожалуйста. — Окей, — соглашается Пак, иронично усмехнувшись. — Но совсем без остановок не получится, я хочу ещё кое-куда заехать. Ты же никуда не спешишь? — М? — Кофе. — Кофе?.. — и недоумённо хлопаю ресницами, смотря уже перед собой — на широкий проспект, путь по которому совершенно точно не ведёт нас в университет. Ответ мужчины и без того очевиден. Он перестраивается в крайний ряд, дабы завернуть на незнакомую мне улочку, по обеим бокам от которой растут высокие стеклянные здания. Дорога здесь узкая — мы вынуждены сбавить скорость, чтобы пропустить пешеходов, несмотря на ранний час, уже в немалом количестве снующих по троутарам. Зато в общем атмосфера района приходится мне по вкусу. Это место заполонено офисами, а оттого оживление чувствуется даже при том, что мы по-прежнему находимся в машине. Охранники в форме дежурят около вертящихся дверей, скрашивая последний час до начала трудового дня за перекуром; мимо проходящие девушки ритмично отбивают высокими шпильками асфальт; притормаживают и исчезают в темноте подземных парковок автомобили. Чимин идеально вписывается в эстетику этого квартала. В своём невозможном аутфите, переплетающим в себе строгость и сексуальность, он красив достаточно, чтобы сойти за какого-нибудь богатенького сынка из сериалов, что регулярно транслируются по телевизору. Вырез на его рубашке слегка разъезжается, когда он паркуется, для удобства расположив ладонь на спинке моего кресла. Кожа на смуглой шее натягивается, очерчивая бугорки мышц, тёмные брови сведены к переносице — сосредоточен, а аромат его туалетной воды, кажется, пуще прежнего ударяет по рецепторам, растирая все посторонние запахи в пыль. — Приехали. Пак глушит мотор. Забирает из держателя свой телефон, вынимает и сжимает в кулаке ключ зажигания с металлическим брелком в виде кольца, а потом дёргает дверную ручку и выбирается из салона, попадая в пыльный, набирающий обороты зной. — Сюда? — интересуюсь я, когда мы оба становимся на обочине, и машина издаёт двойной сигнал блокировки. От пешеходной дорожки, выложенной квадратной каменной плиткой, нас разделяет симпатичная полоса газона. Я поднимаю руку и показываю вперёд — на панорамные окна, растущие вверх метра эдак на три. За ними, вопреки тенистым бликам и отсветам, можно чётко разглядеть низкие столики и диванчики, а ещё — широкую барную стойку кофейни, за которой уже активно суетятся работники. — Да. Пойдём, — говорит мужчина, начав уверенно двигаться ко входу, и я, покрепче ухватив свою сумочку, семеню следом за ним. Чимин пропускает меня вперёд, галантно придерживая дверь. Из меня на автомате вырывается тихое «спасибо», после чего мы вдвоём проходим вглубь помещения, и я с интересом озираюсь, внутренне восхищаясь стильному и лаконичному интерьеру заведения. Здесь всего в меру — минимализм в его истинном обличии. Потолок, с которого на тоненьких цепочках свисают чёрные «крышечки» ламп, полностью выбелен. Предметы мебели выполнены в ореховых тонах, выгодно контрастируя с модным декором, визуально расширяя пространство; кое-где расставлены вазы с искусственными цветами. Простота геометрий вызывает чувство гармонии и дороговизны. С нами вежливо здороваются. Пак останавливается у витрины с десертами и, сняв солнечные очки, обращает взгляд к доске с меню. — Какой кофе будешь? — Не знаю, — задумчиво тяну я, встав рядом с ним, чтобы тоже изучить перечень названий и цен. Как и ожидалось, по сравнению с рядовой кофейней где-нибудь около университета, стоимость тут на порядок выше. — А ты? — Латте. Со льдом. — Тогда мне то же самое. — Йерим, ты можешь выбрать любое понравившееся тебе, — явно неправильно расценив то, с какой скованностью я озвучила своё желание, косится на меня мужчина. — Не смотри на цены, я заплачу. — Да я не из-за этого... — пытаюсь оправдаться, вдруг почувствовав себя ещё более смятённой, чем прежде. Это не первый эпизод, когда он платит за меня, но впервые, когда ставит перед фактом в открытую, а потому мысли мои разбегаются, словно спугнутые, и не складываются ни во что дельное. — Я правда люблю айс-латте, — всё же решаю не отступать от своего я, светло улыбнувшись. — Часто именно его заказываю. И капучино с корицей, но на улице сегодня очень жарко — лучше нам выпить что-нибудь холодное. — Ладно, — на этот раз не ставит мою искренность под сомнение он, переглянувшись с внимательно вслушивающимся в наш диалог баристой. Молодой паренёк, за неимением других посетителей в очереди, всецело прикован вниманием только к нам, и поэтому тут же тыкает пальцем по экрану, когда Чимин находит его глазами. — А из еды что? — снова обратившись ко мне. Очередной безобидный вопрос. Казалось бы, что такого? Напитки, сладкое, сытные сэндвичи — тем более, если не за мой счёт. Но почему-то я опять медлю с ответом. Не могу понять, в какой момент всё так изменилось, что мы собираемся позавтракать вместе. По его инициативе. И теперь уже точно позавтракать, а не привычно залиться кофейком спросонья. Ситуацию, как ни странно, спасает парнишка за кассой. Он щебечет что-то про начинки, ещё горячее — с пылу с жару — тесто и то, насколько популярен среди покупателей хоппанг: с недавнего времени поклонников подслащенной фасоли ощутимо прибавилось. Я мямлю что-то про отсутствие у себя аппетита по утрам, однако мужчина сбоку лишь скептически заламывает бровь, ни капельки в это не поверив, и спустя пару мгновений я сдаюсь, показывая на шоколадный круассан, аппетитно лежащий на одной из полочек. — И всё? — И всё, — подтверждаю я, теперь уже решительно кивнув. — А где мы кушать будем? Сядем тут или... — Тут, — говорит Пак, прикладывая банковскую карту к терминалу. — Не в машине. В машине ты мне всё заляпаешь. Я поджимаю губы, а потом уязвлённо фыркаю — больше из принципа, конечно. Святая, неприкосновенная тачка. Поразительно, как он вообще меня в неё без досмотра пустил. — И ничего я не... — Заляпаешь, — остаётся некреклонен Чимин, оборачиваясь и убирая кредитку обратно в карман. — Поэтому давай-ка за столом. У нас время есть ещё — не опоздаем. — Точно? Мне ведь нужно успеть... ну, это... твоя шея, — я запинаюсь, понизив голос до полушёпота, пусть нас уже никто и не смог бы расслышать: столик, к которому шествует мужчина, а я — за ним, находится на безопасном отдалении от других людей. Он плюхается в одно из свободных кресел и проводит ладонью по шее, исподлобья наблюдая за тем, как я присаживаюсь напротив. — А ты долго будешь это делать? — уточняет, отнимая руку. Свет падает аккурат поверх свежего засоса, так и не сошедшего с оливковой кожи. Пока мы добирались до кофейни, у меня не было возможности рассмотреть пятно — я всегда находилась с противоположной стороны; зато теперь ракурс позволяет заметить, с каким синяком ему приходится расхаживать по улицам. — Он побледнел немножко... — констатирую я, активно работая мозгами. У меня в сумочке три разных тональника и лейкопластырь. Учитывая то, что пара длится почти три часа, макияж явно начнёт терять плотность и постепенно стираться, однако и пластырь, наклеенный на видное — и весьма специфическое — место, способен вызвать у аудиториии болезненный интерес. — И? — дёргает плечом мужчина, словно моё внимание физически на него давит. — Это поможет? — Только не говори, что никогда раньше с таким не сталкивался. — Не провоцируй, если не уверена, что готова услышать правду, — посмеивается он прежде, чем я сама осознаю, как двусмысленно прозвучала. — Я спросил тебя, потому что не мне это замазывать. Какая разница, были у меня засосы раньше или нет? Я мигом мрачнею, пристыженно насупившись. В интонации его, возможно, издёвки и маловато, но вот в глазах — целый центнер. — Без разницы, — буркаю я, поцарапав его, явно упивающегося моей неловкостью, обвиняющим взглядом. — Сложнее найти, у кого их не было. — Вот видишь, все ответы на поверхности. — Короче, — прерываю наше лирическое отступление я, с трудом уговорив себя не спорить, — минут десять мне нужно на то, чтобы попытаться это замазать. У меня с собой пластырь — если что, заклеим тебя, не переживай. На одногруппников пофиг: они поболтают и забудут. Ты сказал, что в офисе не появляешься, а это самое главное. — Главное — это чтобы... — Прошу прощения. Ваш заказ. Официант, принёсший наши тарелки и стаканчики с кофе, наклоняется и аккуратно выкладывает всё с подноса на стол. Мы с Паком отвлекаемся, замолчав, потому что говорить при посторонних не улыбается ни ему, ни мне. Однако, едва работник удаляется обратно к стойке, я беру свой кофе и, сделав маленький глоток, напоминаю: — Главное, чтобы?.. — Чтобы от ваших идиотских сплетен у меня голова не болела, — бесцветно отзывается Чимин, пододвигая к себе сырную брускетту с помидорами — его выбор — и стоящую посередине салфетницу. — Ты не в курсе, наверное, но до деканата ваши глупые фантазии тоже иногда доходят. Я откусываю круассан и, с наслаждением прожевав кусочек, слизываю остатки шоколада с губ. — Ты довольно вызывающе себя ведёшь, поэтому и слухов много, — пожимаю плечами я, вспоминая, о чём буквально после каждой пары шушукаются девочки из моей группы. — Молодым преподам всегда кости перемывают. Ты ведь и сам был студентом — должен понимать, что это нормально. — Нормально. Но не отменяет тот факт, что вы меня уже дико этим задолбали. Не вспышка агрессии, нет. Чимин скорее бубнит, хмуро сложив брови домиком, словно бы жалуясь, и тем самым заставляет меня искренне умилиться его честности. Я знаю, каково это. Может быть, не настолько хорошо, как он, но у меня был опыт общения с детьми дошкольного возраста, когда я подрабатывала репетитором английского. Ко взрослым людям, если магистрантов вообще можно таковыми считать — большая часть до сих пор не блещет осознанностью — подход немного иной, однако суть остаётся прежней: для того, чтобы кого-то учить, требуется огромное количество сил и терпения. — И при этом ты всё равно хочешь преподавать, — размышляю я, намереваясь разложить своё представление о нём по полочкам и пресечь дальнейшие заблуждения. — Я про твою цель сейчас: танцевальная студия, — поясняю, поймав на себе заинтересованный взор. — Ты же планируешь обучать детей, правильно помню? Я ещё тогда задалась вопросом, почему именно детей, а не взрослых. — Потому что с детьми проще работать. И приятнее лично мне, — странно замявшись, всё-таки произносит мужчина, и я впервые за последний час улавливаю нотки напряжения в его голосе, как будто моё любопытство отзывается в нём тяжестью. Какой-то барьер. Я тонко чувствую преграду, но, как бы ни старалась, мне не удаётся прощупать, на чём она строится. Решение приходит мгновенно: я просто отказываюсь от идеи лезть туда, куда меня не пускают. Делаю новый мазок на его портрете — Пак Чимин — кто бы мог подумать! — оказывается, любит детей — и довольно заключаю про себя, что этого пока достаточно. Он и так непривычно разговорчив сегодня. Хватит с него — и без того удивляет своим внезапным расположением. Одна кафешка чего только стоит — я до сих пор теряюсь в догадках, не сошла ли с ума, раз мысленно обзываю наш завтрак не обыкновенным утренним обрядом, а самым настоящим, блин, свиданием. — Ты плохо спал ночью? — меняю тему разговора я, уже наполовину разделавшись со своей выпечкой. Мужчина периодически трёт веки тыльной стороной ладони, и его покрасневшие глаза наводят меня на мысли о том, что он по-прежнему мучается от сонливости. Чимин, быстро сообразив, из чего я делаю такие выводы, лишь устало вздыхает. — Не спал совсем вообще-то. — Почему? — Работал. — Всю ночь? Это в клубе, что ли? — Нет, оттуда я максимум в двенадцать сваливаю, там моя курация позже не нужна, — опровергает мои предположения Пак, качнув головой. — Из дома работал, на ноутбуке. Мне парочка курсовых на заказ упала — надо было сделать хотя бы часть. А вот это уже неожиданно. Я даже перестаю жевать, вылупившись на него, как на приведение. — На заказ? — Да. — То есть ты за деньги пишешь работы для студентов? — охаю я, хотя вопрос больше риторический — и без того ясно, что мужчина вряд ли занимается благотворительностью. — Блин, Чимин, — я промаргиваюсь, всё ещё не в силах поверить в услышанное, — ты в кого такой пробивной? Сколько у тебя работ? Пять, десять? Ты хоть изредка отдыхаешь вообще? Уголок его рта изгибается в вялой полуулыбке. — Пробивной? — А как это по-другому называется? — Я работаю, чтобы зарабатывать, Йери, — расслабленно облокотившись на спинку кресла, говорит Пак. — Такое случается с теми, кто вырос и полагается только на себя. Это не мой добровольный выбор, знаешь ли. Вынужден работать — работаю. Мне всё-таки не двадцать лет уже. — Некоторые и в сорок, и в пятьдесят согласны довольствоваться малым. Это ведь не от возраста зависит, а от человека. — Как и от степени ответственности, которая на нём висит, — равнодушно посмотрев в окно, дополняет он и по привычке толкается языком в щёку, прежде чем поднести стакан с кофе к губам. — Мне от своей ответственности никуда не деться, я уже давным давно смирился и просто делаю то, что обязан. Здесь нечему восхищаться, Йерим. Я бы с удовольствием жил как раздолбай, если бы мог. — Ну нет. Вот уж не думаю, — мягко посмеиваюсь я, тотчас привлекая этим его взгляд. — Ты слишком требовательный к себе. Даже когда у тебя появляется возможность расслабиться, сдаётся мне, ты намеренно ей не пользуешься. — С чего ты это взяла? Я прыскаю. С улыбкой съедаю последний кусочек круассана, щедро запив его бодрящим, смешавшимся с подтаявшим льдом кофе. С чего я это взяла? Действительно. Это ведь не он уже полгода насилует меня своим паршивым характером, волей-неволей побудив задуматься, отчего люди в принципе становятся такими закрытыми и угрюмыми. Но отвечаю я кратко: — Интуиция. — Иными словами, нафантазировала? — Не-а. Ещё анализ. Вот как ты поступишь, если коллега, с которым вы делите работу, по твоему мнению, выполнит свою часть на отвали? — Это что, какой-то психологический тест? — Это мой персональный интерес. Так что? — Да понятия не имею, — мужчина стряхивает с рубашки невидимые крошки и садится прямо, складывая ладони в замок. — Смотря какая задача. Если на мой результат не влияет, то плевать мне на этого коллегу и на его отношение к делу. — А если влияет? — Тогда заберу его часть и сделаю её сам. — Опа, вот тебе и подтверждение, — я победно щёлкаю пальцами, будто разгадала головоломку, над которой корпела месяцами. — Ты упахиваешься, потому что требователен к себе и окружающим. Это не плюс и не минус, просто твоя особенность, и мне кажется, что ты не сможешь стать раздолбаем, даже если очень сильно этого захочешь. У меня папа такой же: вечно дома рассказывает нам с мамой, как устал, а потом возвращается на работу и продолжает батрачить за десятерых. Уверена, жить с такой установкой сложно, но я всё равно считаю, что это отличная мужская черта. Намного хуже, когда человек инфантильный — для парней-то уж точно. Я поправляю волосы, откидывая длинные пряди за спину, и тянусь вперёд, чтобы выдернуть из подставки салфетку. Не воспринимаю вдруг наступившую тишину за знак. На что бы он ни указывал, игнорирую, невозмутимо промакивая рот, и заново присасываюсь к трубочке, намереваясь покончить и со своим напитком тоже. А затем поднимаю голову. Бесцельно. Спустя несколько секунд, по-прежнему не чувствуя отголосков тревоги или опаски, что могла переборщить и как-то смутить его своей болтливостью. Чимин выглядит так, словно я сказала что-то не то. Вкручивается в меня нечитаемым взглядом и молчит, как будто безостановочно что-то ищет. В мимике, в позе — она лишена свойственной нам обоим зажатости, когда дело доходит до откровений; в глазах, что я даже не пробую отвести, позволяя ему шариться по чистому, не поросшему ни лестью, ни плутовством дну. Какой-то подвох. Намёк на то, что мои слова — в открытую озвученный комплимент — ему почудились. Но я вроде и не скрывала, что уважаю таких трудолюбивых людей, как он. Нет ничего постыдного в том, чтобы восторгаться чужими успехами и признаваться в этом прямо. Тогда что с ним? Откуда такая оцепенелая реакция на обыкновенную похвалу? — Чимин, — осторожно зову я, наклонившись к мужчине, — ты чего? — Ничего, — отмирает он, мелко хлопнув ресницами, но моментально подбирается и трясёт запястьем, опуская глаза на часы. — До пары сорок минут. Допивай и поехали, мне ещё отметиться надо. — Ой, точно же... — и все навязчивые мысли вмиг исчезают, стоит мне вспомнить про маячащую на горизонте учёбу. — Отметиться? Это у вас карточка какая-то специальная? Чимин поднимается, замечая, как я оставляю пустой стакан и подхватываю свою сумку. — Да. На первом этаже учебного корпуса есть считыватель. Не позже, чем за пять минут, должен приложиться. Мы вместе выходим из-за стола, и я молчаливо прощаюсь с сотрудниками кофейни, отвесив парочку благодарных кивков. — Ясно, — вновь улыбнувшись на пожелание доброго дня, обращаюсь я к мужчине. — Мы недалеко от меня отъехали, а значит, и до универа рукой подать. Успеем. — Это если пробок не будет, — бросает Пак через плечо, а потом неожиданно сбавляет темп ходьбы и, когда я приближаюсь к нему вплотную, уже около выхода, вдруг ни с того ни с сего стопорит меня лёгким прикосновением к пояснице, нагибаясь. — И если ты оперативно справишься с последствиями своего творчества на моей шее, конечно, — горячий, пронзительный шёпоток. На ухо. Касаясь губами мочки. Я так и застываю в дверях, провалившись в его хрипловатый голос и ощущение тёплой ладони, скользнувшей по моей голой коже. Между швом юбки и краем короткого топа, едва прикрывающим нижние рёбра; всего на одно короткое мгновение, за которое я и понять ничего не успеваю — только покачнуться на месте и телом, и разумом и невольно задержать и без того вставшее дыхание. А потом эта же ладонь выталкивает меня за порог. Испаряется, как и не было, тут же сменяясь весёлым смешком в затылок. Чимин, как ни в чём не бывало прошмыгнув мимо, роняет солнечные очки обратно на нос и приглаживает пальцами волосы, твёрдо ступая к своей припаркованной машине. Не оборачивается, не окликает меня. Как мальчишка, которому наконец-то дали дорваться до пакости, шествует уверенно, с высоко поднятой головой, и — бьюсь об заклад — самодовольно лыбится, зная, что ничего ему за это не будет. Ну. Или почти ничего. — Ауч! — Не ауч. Замажу я тебе всё, достал уже напоминать, — с притворной обидой ворчу я, несильно шлёпнув его между лопатками, самодовольно задирая нос, когда он вздрагивает и картинно изумляется, сто процентов не почувствовав никакой боли. И бурчу тихое «дурак», не различив на его лице ни капли вины за содеянное. Напоследок, уже развернувшись, чтобы соскочить с бордюра и потянуть на себя блестящую дверную ручку. Нырнуть в салон и понадеяться, что прохлада от кондиционера, который Пак обязательно сразу же включит, поумерит во мне невесть с чего разметавшийся жар. Но останавливаюсь, едва слуха достигает серьёзное: — Помнишь, что за «дурака» бывает? Его тон. Что-то во мне сжимается. Становится крошечным и напряжённым, как надутый мячик. Я хмурю брови и медленно, будто бы время резко превратилось в резину, оборачиваюсь к мужчине. За «дурака»? А потом раз — в памяти ярко вспыхивают картинки. Самые разные, лентой из цветных кадров, пёстрым калейдоскопом — у меня от них едва не начинает кружиться голова. И прежде, чем он делает ко мне второй шаг — первый, блин, он уже сделал! — я возмущённо давлюсь воздухом, отпрыгнув от него, словно ошпаренная. — Не смей целовать меня на людях! Это неприлично! Чимин замирает. С протянутой рукой и разомкнутым, так и не издавшим ни звука ртом, как если бы собирался что-то сказать, но был нагло мной перебит. Изгибает бровь — я отчётливо вижу это движение даже под оправой очков. И безумно сокрушаюсь из-за того, что сегодня солнечно, потому что вместо эмоций в его глазах я вынуждена пялиться лишь на собственное нелепо взволнованное отражение. Нет. Конечно же нет. Естественно, я не против. У меня сердце стучит так, что, возьмись я отрицать своё желание почувствовать его губы снова, оно само себя вырвет, вымотавшись от ахинеи в моём сознании. Я хочу. Невероятно хочу. Но не так — не напоказ. Не так, словно мы опять играем. Не в назидание, чтобы доказать мне, что его обещания — не шутка. Соскучился по нежностям? Пожалуйста. Я и не пискну — пусть берёт своё. Только вот не надо выставлять всё таким образом, как будто это я ему выбора не оставила. Да ещё и при том, что мы оба сейчас... — Садись, Йерим. Я подошёл, чтобы просто открыть тебе дверь. А? Я чуть не пачкаюсь о корпус автомобиля одеждой, когда он смыкает пальцы на ручке и, чудом не задевая меня этой самой дверью, распахивает её наружу. Невозмутимо отступает, удаляясь к своему месту, являя мне свою выпрямленную спину. Огибает машину с передней стороны и даже не предпринимает попыток обернуться, чтобы вдоволь потешить себя гримасой удивления на моём лице. Такой спокойный, бесстрастный и... и охреневший, чёрт возьми! Боже. Да я клянусь: он специально всё разыграл. И теперь точно так же намеренно строит из себя святую невинность. Что? Дверь он мне собирался открыть? Да я и сама могла бы! Руки у меня, что ли, отнялись — в больничку меня везёт? Я обрушиваюсь на своё сидение почти со злостью. Почти — ведь злиться, на самом-то деле, не на что. Но всё равно злюсь. И смущаюсь. Невероятно смущаюсь из-за того, какую сцену только что устроила. Так, что аж щёки горят. И дело совершенно не в духоте, что за время нашего отсутствия насквозь пропитала салон. Дело в нём. В том, что он жук с ужасным чувством юмора, и ничем это не исправить. Вжимаюсь в нагретое кресло, мечтая о том, чтобы слиться с обивкой, потонуть в ней и не вынырнуть до самого приезда на кампус. Смыкаю веки. Втягиваю носом воздух. Раз-два, раз-два. Ты такая дура, признайся. Если по-честному, без пустых обиняков. Хотя бы самой себе: ты куда больше дура иногда, чем он — дурак. — Йери. Ну что ещё, твою мать? — Отстань. — Йерим. — Я не буду с тобой разговаривать, — ворчу себе под нос, понимая, что терять уже нечего. И вот он — насмешливый фырк. Наконец-то. Личина хорошего мальчика треснула. Прекрасно, ему всё равно не шло. Это как на волка надеть парик кота и попытаться научить его мяукать. — Почему? — Ты надо мной издеваешься. — Я не издеваюсь. — Ой, не притворяйся. Я на это не куплюсь. — Тут нет людей, кстати. — Логично. Откуда бы им взяться в твоей маши... — и голос вдруг предательски ломается, обрывая меня на полуслове. Я раскрываю глаза, уставшись незрячим взглядом в картину перед собой. Закрытый, незаведённый автомобиль. Прозрачные окна, за которыми куда-то бегут прохожие, не особо-то и озираясь по сторонам. Но здесь, внутри, и правда же только мы. — Если никого рядом нет — тогда прилично? — вкрадчиво спрашивает он, и я крепче стискиваю в руке ремешок сумки, ощущая, как заново загораются скулы. Чужие пальцы осторожно дотрагиваются до моего подбородка. Надавливают, поворачивают голову влево, и теперь я подслеповато смотрю уже на мужчину. Прямо в нацеленные на меня зрачки, как и хотела. Его очки валяются где-то между раздвинутыми коленями. Вместе с ключами, которые он давно вынул из кармана, но так и не вставил в замок зажигания. — Может быть, — на грани слуха, задаваясь вопросом, как ему это удаётся. До чего же элементарно, без особых на то усилий. Все было разыгравшиеся во мне эмоции — мгновенно в пыль. Чимин улыбается. — Может быть — это «да» или «нет»? — Просишь снова тебя ударить? Я сглатываю, когда его ладонь пробирается к моему затылку. Мягко, беспрепятственно. Не привлекает ближе, но и убежать не даёт. Вплетается в волосы на макушке. Ненароком цепляет кольцами спутавшиеся от ветра пряди. — Я не знаю, — тихо смеётся он, наклоняясь ко мне. — Если честно, тебя реально хрен разберёшь. Но буду считать, что это «да». Не позволяет отреагировать, поспорить, броситься в уточнения: я и сама не знаю, какого рода порыв обуял бы меня следующим. Мужчина тянет меня на себя, пройдясь щекотливым дыханием по губам, и тотчас накрывает покорно приоткрывшийся для него рот. Целуя меня чувственно, влажно, совсем неглубоко, осознанно не распаляясь на страсть, но оттого не менее приятно. Я укладываю руки на его грудь — практически под ворот, не находя в себе смелости на то, чтобы прикоснуться к его коже. Однако и этого достаточно, чтобы почувствовать его всего. Всю нежность, что Пак хранит в себе; весь трепет, который испытывает, всё-таки легонько толкнувшись языком мне в рот. Невесомо оглаживает пальцем линию челюсти. Ведёт рукой вдоль плеча. Но отстраняется, не проходит и минуты. Заправляет прядку волос мне за ухо, бормочет что-то про время, которое уже на исходе. А мне только и остаётся, что согласно кивнуть. Откинуться обратно в своё кресло, спрятать улыбку за прикусанной нижней губой. Он прав: нам действительно пора ехать. Возвращаться к тому, с чего мы начали. Со старых дубовых парт, исписанной доски, ноток неудовлетворения в высоком голосе: кто-то из одногруппников слишком громко шепчется, создавая недопустимый для преподавателя гул. С быстрых взглядов, пока никто не видит, и кричащего подтекста в каждом, казалось бы, недвусмысленном жесте. Откатываться, замыкая круг. Притворяться, что всё по-прежнему, разве что прежними уже не быть — ни теперь, ни в будущем. Никогда больше, наверное. — Включишь музыку? — Вот провод. Подсоедини телефон. Но с другой стороны. Наблюдая за тем, как лучи солнца слепят ему глаза, и он, забавно прищурившись, опускает козырёк; когда я преодолеваю неловкость и ставлю что-то рандомное из своего плейлиста, но уже в начале песни замечаю, как Чимин едва слышно подпевает знакомой мелодии. Когда как бы невзначай говорит, что вечером по прогнозу обещают дождь. Когда напоминает: доклад нужно сдать сегодня. По-прежнему на почту — в обход всем привычным мне правилам. Если я спрошу своё сердце, в каком отрезке времени ему больше нравилось биться — сейчас или тогда, что оно, обнажившись, мне на это ответит?