Одно слово за раз. AU «Два мира»

      Мадара скользит по Конохе тенью. Ночь и мастерство скрывают его от глаз, и даже лучшим сенсорам его не уловить — Мадара использует это для спокойной прогулки по деревне. Та по-ночному умиротворена, с большего пустынна; красива и снова его.       На скале Хокаге много лиц Сенджу, но Мадару это больше не трогает. Придёт время, и Учиха встанет у руля, но не для того, чтобы утереть нос Сенджу — чтобы принести процветание их общей деревне. Однако это точно не удел Мадары; почти наверняка не Саске и даже не Итачи. Вся надежда на поколение, что придёт после них.       Мадара следил, наблюдал, всё знал. Знал, что Саске женится на Сакуре. Знал, что глухими ночами Итачи навещает Инузуку Хану. Мадара про себя улыбался этому и ждал пополнения в семье. При этом он сам… Что ж, он сам бродил по Конохе, изучая свою постаревшую деревню, легко убеждая себя, что не держит намеренно путь к последнему в Конохе источнику тёплой земляно-древесной чакры. Когда-то её обилие вокруг раздражало Мадару, однако теперь он по ней почти скучал.       Источник мутнеет — она, как обычно, пьёт. Слишком многое свалилось на её плечи, и женщина не выдерживает. Считает дни до того, как передаст, наконец, полномочия Хокаге и снова станет свободной. Мадара не осуждал — не все рождены для власти.       И всё же в своём несчастье и слабости женщина не хочет признаваться никому.       Стоит Мадаре проникнуть в закрытую комнату питейной, как Цунаде подбирается, мгновенным ирьёниндзюцу стирает красные следы вокруг глаз.       — Мадара? — чуть хриплый голос, потерянный взгляд быстро черствеет. — Тебе чего?       — Хочу выпить, — Мадара не спрашивает разрешения, садится рядом и берёт токкури.       — Других мест нет? — женщина ворчит просто ради ворчания, на самом же деле ей, скорее всего, всё равно. Она понимает, о её слабости Мадара никому не расскажет — слишком хорошо знает сам, что и сильнейшие шиноби порой могут плакать.       Они пьют в молчании, не глядят друг на друга. Им не нужно смотреть, чтобы понимать: она раздавлена усталостью и делами, он погружён в ностальгию и грусть.       Проклятые Сенджу — к ним привыкаешь. В них нуждаешься, как Луна нуждается в Солнце, как тень — в предмете. «Ксо, чтоб тебя, Хаширама…» — Мадара скрежещет зубами. Он ненавидит то, что вновь упустил этого придурка, потерял, теперь уже, кажется, навсегда. Больше всех прочих вещей, всех поступков и принятых решений Мадара жалел о том, что не попробовал уговорить Хашираму остаться. Пусть даже его мелкий шипел бы и возмущался — переубедил бы, хоть словами или гендзюцу, хоть старыми добрыми тумаками. Даже этому белобрысому был бы рад, честное слово, ведь Тобирама — такая же часть Хаширамы, как улыбка и живительная чакра. Мадару она оживляла. Разгоняла кровь, и всё тело дрожало в предвкушении боя, стоило только рядом появиться этому Сенджу — приятное чувство и очень дружеское. Потому что вредить не хотелось. Хотелось расти вместе.       Но Мадара закрыл глаза на это, стиснул до боли кулаки и отпустил. Он хороший друг, что бы другие ни думали или говорили. Решения близких людей он уважал — пусть даже самому отчаянно плохо и одиноко в этом его — не его месте, времени, обстоятельствах. Как жить мирно — и без Хаширамы? Как строить планы для деревни — и не спорить на их счёт с Тобирамой? Это почти так же бессмысленно и пусто, как представлять свой клан без Изуны. Поэтому, наверное, нынешний клан Учиха так и не стал ему своим до конца…       — Почему ты не ушёл с ними? — вдруг спрашивает Цунаде. — Почему выбрал жизнь? Ты ведь не принадлежишь этому месту и времени, сам это знаешь.       — Почему, спрашиваешь?.. — Мадара смотрит в рюмку, словно ища ответ. Опрокидывает саке в себя, легко кривится собственным мыслям и отвечает: — Потому, наверное, что не внёс ещё свою лепту, — он немного молчит, формулируя, а затем продолжает: — Каждый из нас имел свою роль в основании Конохи. Хаширама был инициатором всей затеи, без его воли эта деревня бы не родилась. Изуна сделал возможным первый шаг к сближению кланов. Тобирама помог селению, неоперившемуся птенцу в те времена, когда принял руководство, расправить крылья и полететь. Ну а я… — он кривит губы в сардонической улыбке. — Я «подарил» Конохе Кьюби, разве что.       — Не то чтобы, — ворчливо замечает Цунаде.       — Получается, из нас четверых лишь я один не внёс свою лепту, — не обращая внимания на комментарий, говорит Мадара. — И раз уж случай и магия дали мне такой шанс, я помогу Конохе теперь, в эти времена, к которым, как ты верно заметила, химе, я не принадлежу.       — А когда внесёшь свою лепту — уйдёшь?       — Почему тебя это так заботит?       Цунаде пытается избежать ответа, отвлекается на то, чтобы подлить саке. Мадара ждёт и наблюдает. Он хочет услышать её.       — Думаешь, одному тебе без них горько? — наконец выплёвывает Цунаде. — Они мне были родные, ближе родителей! И ты, Учиха, — призрак, напоминающий мне о тех, кого я потеряла!       В конце фразы она не выдерживает и бросает в него отёко, но Мадара легко рюмку ловит. Саке на полу, на одежде — но ему плевать. Он смотрит в глаза Сенджу, а та лишь сопит в бессильной ярости и пытается сдержать слёзы.       — Осторожнее, женщина.       — Сама разберусь! — рявкает она невпопад.       У них так всегда — любое временное затишье, нормальное общение заканчивается сварой. Мадаре не привыкать, он знает, что характеры у Сенджу — не приведи Рикудо… Ну ничего, он своё получит.       «Своё» мягкое, тёплое-земляное и жгуче-солоноватое. Кусачее и пытающееся вывернуться, но Мадара тяжелее и крепче, ему ничего не стоит удержать пьяную женщину прижатой к полу. А вот от усиленной чакрой ноги уже приходится отпрыгивать как можно дальше и прикидывать, не разнесёт ли заведение Сусано, использованное для защиты.       — Какого?!..       — Хорошего вечера, — лучше усмехнуться и выскочить в окно, пока Цунаде окончательно не пришла в себя. Так реагирует на простой поцелуй — ками, ну почему в ней столько от Мито?..       В ближайшие пару дней стоит не конфликтовать с ней, чтобы ярость химе осела. Позже Мадара возьмёт от неё больше. Ведь без куска проклятых Сенджу его жизнь мало чем отличается от существования трупа.