Одно слово за раз. AU «Два мира»

      Анко слишком любопытна, чтобы проигнорировать приглашение поиграть. Этот её недостаток, тщательно контролируемый на работе, но в повседневной жизни неизменно вырывавшийся на поверхность, всегда забавлял Сасори. По его стандартам, от Анко слишком легко получить, что хочешь. Стоит намекнуть, поманить — и она тут как тут, радостно ожидает приказа. Ещё и глаза блестят таким маньячным задором, что сложно не залюбоваться, не поразиться…       Не поразиться тому, как ловко она справляется с ролью слабой, наивной дурочки.       Входя в его мастерскую, Анко всегда осматривается ностальгически и чертовски внимательно, подмечая изменения в окружении. Базовый, вбитый рефлекс — в её исполнении в последние годы присыпанный расчётливой заботой. Для того, чтобы зайти, Анко всегда выбирает момент, когда Сасори слишком долго не выходил из мастерской, а значит, не спал и не ел. В её взгляде на творческий хаос чёткое желание сделать помещение вновь упорядоченно-чистым, пригодным для продуктивной работы. В её попытках отвлечь Сасори от трудов — источник его вдохновения.       Сасори не говорит об этом ни ей, ни Дейдаре, но рад видеть обоих в своей мастерской. Ему нужны эти люди, нужны так же, как дереву нужна огранка, чтобы стать законченным произведением искусства. Слишком давно и прочно напарник стал неотъемлемой частью жизни Сасори, ну а Анко… что ж, он не врал, называя её своей радостью.       Какой смысл заключает в себе это понятие для истинного шиноби? Служение высшему делу, своему селению… наверное. Для Сасори аксиомы обычных людей были едва ли удобоваримы, не говоря уже о примерке их на себя. Он покинул деревню в очень раннем возрасте, но уже с Академии не считал интересы Суны выше собственных. Ради её, деревни, интересов погибли его родители — и кому от этого стало лучше? Не Сасори уж точно, поэтому он отрёкся от самоотверженного служения, всегда следуя за собственной выгодой. Ведомый именно ею, он покинул Суну, вступил в Акацуки, годами играл в кошки-мышки с Орочимару, подпустил близко так прекрасно уравновешивающего его Дейдару… и сломался на женщине, у которой следование приказу вбито настолько глубоко в подкорку, что она этого порой даже не замечает.       Сасори помнил их первые месяцы знакомства — в атмосфере расслабленности основной части отряда именно Анко больше всех уделяла внимание проблеме «единственного потенциально опасного нукенина Акацуки в рядах шиноби, застрявших в мире волшебников». Она наблюдала за ним каждую секунду, каждое слово и жест анализировала: как он двигался, говорил, с кем как себя вёл, как отвечал на угрозы и ласку. Вот и теперь Анко, уже много лет его жена, среди ночи входя в мастерскую, оглядывается по сторонам с чётким отпечатыванием в мозгу, где и какие марионетки висят — следовательно, могут быть активированы Сасори в любой момент, — сколько неидеальных сенбонов воткнуто в стену, над чем именно он работает. Сасори нравится это внимание. На ничего не значащее внимания не обращают.       — Значит, ты всё-таки решила прийти?       Ему не нужно поднимать голову от работы, чтобы увидеть слегка самоироничную улыбку жены.       — Как будто я могла проигнорировать подобное приглашение, — в отличие от того, что было днём, на сей раз Сасори не погружён в творчество без остатка, а потому пропитывается каждой секундой её приближения. Как она проходит по импровизированному коридору из ждущих своего черёда на переоснащение марионеток. Как неслышно крадётся к столу. Как замирает рядом с ним и на долю секунды хмурится больше с печалью, чем с недовольством. Сасори знает причину. Старение стало открытием для них обоих.       В конце концов, ни сам Сасори, ни Анко не рассчитывали состариться. Подумать только — они дожились до морщин, до тянущей боли в старых ранах, до сыновей, посещающих Академию. Сколь бы талантливым стратегом Сасори ни был, он никогда не предполагал для себя подобного. Анко, он знал наверняка, тоже — она вовсе, как делилась сама, рассчитывала благородно загнуться на миссии к тридцати и с чувством выполненного долга перед Родиной отправиться коротать вечность в небытие. Что касается Сасори, его понимание собственного будущего неожиданно коррелировало с таковым Анко.       Если в искусстве он придерживался понятий вечной красоты, то жизнь считал непостоянной и быстротечной субстанцией, изменяющейся с той же лёгкостью, с которой камень, брошенный в воду, пускает круги по поверхности. Именно поэтому сами по себе люди не есть искусство — в них слишком много жизни, этой самой непостоянности. Даже человеческие марионетки, сулившие так много, оказались не в состоянии это исправить; процессы коррозии, которым подвержены и другие куклы, в этом их варианте оказались до отвращения многогранны и разрушительны.       Подойдя ближе, Анко опустилась на колени рядом с рабочим местом Сасори, подняла на него внимательный взгляд. Отвлёкшись от напоказ продолжаемой работы (так-то починку, которой занимался, Сасори мог выполнить с закрытыми глазами), он поймал взгляд жены, удержал, а затем потянулся рукой со всё ещё зажатым между пальцев резцом… чтобы легко надавить на затылок Анко, заставить положить голову ему на колени.       На это Анко открыто и шумно вздохнула, но с удовольствием прижалась к его бедру, потёрлась щекой, как кошка. Ласково почёсывая её за ухом ручкой резца, Сасори подумал, что Анко, на самом деле, помогла ему справиться с его главным врагом в жизни: скукой.       Жизнь быстротечна и мимолётна, и каждый застой — губителен. Если не исследовать, не познавать и пробовать что-то новое, жизнь идёт зря — так считал Сасори и тяготился любой стабильностью. Неким невероятным, не поддающимся пониманию способом Анко умудрялась удерживать его в вечном тонусе, более того, с готовностью отзывалась на любые его идеи.       — Из тебя вышел замечательный домашний питомец, — с затаённым весельем заметил Сасори, перебирая в кои-то веки распущенные волосы жены. Они, яркие, струились по плечам в шёлковом халате, обрамляли лицо и нежную шею. Одна только она, изящная, бархатная, уже являлась достойной вечного искусства.       — Мне полаять или помяукать? — Анко, подняв голову, в противовес вопросу оскалилась, прежде чем добавить: — Сасори-сама.       — В зависимости от того, какое обращение ты хочешь получить, — отозвался Сасори, борясь с желанием прикоснуться к шее жены. Но это собьёт с мысли, это отвлечёт от игры, которая им обоим так нужна.       Потому что будни — пресны и серы. Миссии, политика, войны — всё серо, кроме их отношений, раздвигающих грани приемлемого. Ещё их сыновей, но время для них настанет с рассветом. Ночь — пора Сасори и Анко.       — Разве питомец имеет право выбирать обращение к себе хозяина? — Анко положила руки ему на бедро, как питомец — лапы, и потёрлась носом уже об его грудь, тихо урча.       — Тоже верно, — согласился Сасори и нитью чакры притянул с верхней полки небольшую вещицу, которую наконец-то нашёл время закончить.       Азарт, запылавший в глазах Анко при виде её, стоил всех потраченных времени и сил.       — Питомцу положено носить ошейник, — мягко заметил Сасори, закрепляя лёгкую конструкцию из металла и кожи вокруг манящей шеи Анко. Украдкой вздохнув, отстранился и не сдержал улыбки при взгляде на светящееся счастьем лицо жены. — Нравится?       — Конечно, — в тон Анко, прежде томный, едва не развратный, прокралась серьёзность. — Дворняги ошейник не носят. Он означает, что у питомца есть хозяин.       На миг Сасори прикрыл глаза. Даже после всех этих лет ей всё ещё сложно принять факт их единения, принять чью-то заботу, искреннюю заинтересованность; всё время подспудно ищет подвох, боится найти его и так радуется каждому факту в пользу того, что Сасори с нею искренен… Как же сильно её изломали. Как же много нужно сделать, чтобы заставить её поверить в реальность их своеобразного, неадекватного для большинства семейного счастья.       И это первая в жизни Сасори высокая цель, ради которой он готов стараться, отдать себя без остатка.       — Дворняги бесполезны, — произнёс Сасори, складывая печать концентрации. — Как уже говорил много раз, родная, на вещи без смысла и наполнения мне плевать.       Чакра прошибла её волной, вызвав восторженный полувскрик:       — Сасори!       — Команды «голос» не было, — ещё один удар — и Анко впилась пальцами в его ногу, уткнулась носом в грудь, поскуливая от наслаждения. Ей нужна боль, чтобы чувствовать — что ж, Сасори даст ей столько, сколько Анко сможет вытерпеть. Потому что ему самому, чтобы ощущать себя живым, отчаянно нужна она. — Встань.       Анко подчинилась без раздумий и задержки, единым движением вздёрнула себя на ноги. Из одежды на ней — лишь тонкий шёлковый халат, да и тот почти распахнулся. Светлая кожа под ним путала мысли своей притягательной гладкостью, податливостью, готовностью расцвести алым узором… С этим Сасори решил не спешить.       — Протяни руки, ладонями вниз, — Анко подчинилась, кусая губы, а кончики её пальцев подрагивали, когда Сасори, подавшись вперёд, подставил под них голову.       Анко полноценно вздрогнула и отшатнулась.       — Сасори…       — Я не позволял тебе говорить, — тихо напомнил он. — Верни руки на место.       Осторожно приблизившись, она медленно запустила пальцы в его волосы. Сасори прикрыл глаза и повёл головой из стороны в сторону — Анко поняла приказ, пропустила красновато-рыжие пряди между фалангами, подушечками мягко массируя кожу. Её прикосновения рождали в душе тепло, которое Сасори обратил в концентрацию чакры на ошейнике — тот затянулся на горле Анко, затрудняя дыхание, но не дальше.       Пальцы в его волосах задрожали, но издать хоть звук Анко не решилась. Переступив с ноги на ногу, она сжала бёдра, аккуратно соскользнула подушечками на подставленный затылок Сасори. Так нежно и ласково. Так сдержанно, в неверии, с подозрением, ведь обычно Сасори не открывался подобным образом.       Он не двигался, заинтригованный. Потребовалось несколько минут, чтобы Анко осмелела — мягко закралась пальцами через ворот под его рубашку, гладя лопатки, затылок, плечи. Задышала часто-часто, а сердце забилось, как в битве — удивлённая, восторженная и однозначно не представляющая, что делать с полученной властью.       Они никогда не менялись ролями — не чувствовали в этом потребности. Впрочем, кажется, попробовать не могли на чисто психологическом уровне — Анко откровенно не знала, как поступать, получив главенство, а Сасори тяготило бездействие. Поэтому для обоих стал счастьем хлёсткий приказ:       — На колени.       Анко опустилась, почти рухнула перед ним, жадным взглядом впиваясь в лицо. Сасори улыбнулся, взял её за подбородок и втянул в ленивый поцелуй, между тем вновь концентрируя чакру, чтобы её нити, лентами струясь от ошейника, обвили всё тело Анко подобно верёвкам.       — Твои мысли?       — Как шибари, только лучше, — Анко попробовала поднять руку, но нити пресекли это действие в зародыше. — Можно я так завтра по деревне погуляю? — с надеждой попросила она. — Я могу кончить просто от ощущения твоей чакры.       — Представляю себе картину, — протянул Сасори, — как ты кончаешь во время чьего-нибудь допроса.       — Или во время получения задания на ковре у Хокаге, — безумно оскалилась Анко.       — Уверен, Шестой оценит твой восторг от возможности послужить родине, — Сасори нитями крепче сжал её рёбра, сдавил шею ошейником — и улыбнулся в ответ на её улыбку. — Но эта игра только для нас с тобой, Анко. И посторонних в ней я не желаю.       — Ну ксо-о-о… — выдохнула она низко и хрипло. — Я так надеялась покрасоваться твоим подарком перед моим лучшим другом…       Сасори нахмурился и ошпарил её злым потоком энергии. И пусть понимал, что Анко нарочно его провоцирует, конкретно на эту провокацию всегда невольно поддавался.       Едва дыша, тихо поскуливая, Анко меж тем ощерилась, ловя каждую крупицу эмоций, исказивших в норме идеально контролируемое лицо Сасори. Ей так отчаянно нужды доказательства, что ему не всё равно, что она готова доводить Сасори до бешенства и принимать любые последствия.       Нити чакры ядом проникли под кожу — Анко закатила глаза, отрывисто запрокинула голову, сотрясаемая болью и восторженным воплем. Ноги подогнулись, и она упала на пол мастерской, впилась ногтями в доски до рваных, как рана, следов. Её било, скручивало, лишая контроля, — но плакала Анко со счастливым смехом.       Прекратив действие техники, Сасори поднялся со стула, подступил к распростёршейся на полу жене и замер над ней. Ему нравилось следить за этим изменением: как концентрация на боли сменялась в ней сексуальным возбуждением, и какие-то жалкие мгновения назад пытаемая им Анко распахивала светло-карие глаза, в которых бесновались демоны. Как облизывала сухие, искусанные в кровь губы, как тёрлась бёдрами и протягивала к нему руку.       — Сасори…       Он не мог отказать ей, особенно такой. Молча скинул одежду и опустился на неё — Анко призывно раздвинула ноги и приподнялась на локтях, едва он оказался рядом. Положив ладонь на затылок, Сасори притянул жену к себе.       — Я единственный друг, который тебе нужен, — негромко, но чётко проговорил он, впиваясь взглядом в светло-карие глаза.       — Ты единственный, кто мне нужен, — выдохнула ему в губы Анко.       Сасори вошёл в неё со сбившимся у обоих дыханием.       — Как и ты — мне.