***
Под конец года будущие педагоги во главе с ругающейся Витой скинулись, решили попить сока, вина, водки и угоститься шашлыком дома у Кати, в частном доме между Южным вокзалом и Холодной горой. Ната и Лида согласились, а Алина хвостиком пошла за обеими. «Мы будем на Южной горе» — сказала Сологуб маме и, посмеявшись, исправила себя. Катя и Вита насадили мясо на шампуры, полили его вином, и почти летний, с редкими весенними порывами, точно последними вздохами отходящей поры, ветер пропитался запахом свинины — единственным для Алины приятным моментом. Девочка осматривала уютные как для летней (ну, весенней, не велика ли разница?) площадки скамейки, бетонную стену за беседкой, выставленные в рядочек сумки подруг, не по этикету выложенные между тарелками телефоны и первые, простенькие смартфоны, вроде бы «Momi», из которых лились последние песни старой «Виа-гры», и во всём находила бесконечное давящее чувство. Чужие телефоны играли роль наручников, а скамейка, чего скрывать, напоминала скамью подсудимых. Каждый раз, когда внизу, за облагороженным зеленью оврагом, с натянутым через него узким, но крепким мостом, стучали поезда, Алине хотелось вскочить и, не попрощавшись ни с кем, не заглянув домой, дабы взять хоть какие-то деньги и одежду, прыгнуть на железную ступень уходящего состава. Быть может, какой из них приблизит её к Норвегии… То есть нет, конечно же, нет! В Норвегию из Украины, наверное, никогда никакие поезда не ходили. В своё время поезда дальнего следования, двигаясь по параллелям, шли в основном в Россию, в сторону Новосибирска, а по меридианам им хватало смелости доехать разве что до Москвы. Но, казалось, даже одесский или киевский состав мог приблизить Алину к мечтам о Саше, о её Саше Рыбаке, и, главное, увезти подальше от совершенно не её праздника. Среди однокурсников Алину держало простое знание, что нельзя отрываться от коллектива, надо быть со всеми. Не стоит быть высокомерной. Если ты хочешь возвышенного отношения, культурной программы без всех этих пьянок и быдловатых слов, то соответствуй. А коли ты простая студентка, малолетка, не важно, что с недавних пор на год старше (о, пятнадцать — это же так много по сравнению с годами семнадцати- восемнадцатилетних ребят!), находись с теми, с кем находишься. Лишь бы не быть самой. Катя и Вита обнимались с «простыми смертными». Сердце Алины начинало было наполняться тоской и завистью, но… что-то было не так в ребятах. Нет, они не обижали своих девушек, вели себя, если не считать объятий на глазах у всех, достойно. Но Алине не хотелось бы самой встречаться с подобными ребятами. Она мало ела и не пила, мучаясь вопросом, что же не так. Её — то есть совсем не её, но в мечтах-то её! — Александр Рыбак излучал не только позитив, но и годы упорного труда, и белорусскую сдержанность, и норвежский темперамент, и русский дух и, казалось, где-то украинскую жару. Он был подобен переполненной чаше, из которой могла испить каждая поклонница и в которой, несмотря на это, не заканчивался напиток. Ничего подобного не излучали реальные ребята, с какими Алина в любой момент могла бы заговорить. — Алина, налить водки? — спросила Вита. — Я не хочу. — Да брось! Коктейль будешь? Не успев задать второй вопрос, полноватая Вита, грозясь пододвинуть своими шикарными формами весь мир, начиная со столика в беседке, подлила алкоголь в мультифруктовую смесь, по чеку именуемую соком. — Попробуй, — Вита размешала напиток трубочкой. Алина отпила немного и поморщилась. Она уже собиралась ответить «Да неее, мне не нравится», но блеск в Витиных глазах заставил её сказать: — Ничего, вкусно. — Во-о-о! Другое дело! Стол разразился нестройными аплодисментами. Каждый, хлопая, словно желал добавить Алине ещё грамм по пятьдесят. И, что интересно, никто не заставлял пить ни Нату, ни Лиду. Многочисленные активные взгляды, порывы ветра, солнце, пылинки и, наконец, невнимательность по-своему мешали Алине разглядеть настроение Наты и Лиды. Поэтому Сологуб не поняла, с каким состраданием смотрят на неё подруги, настоящие подруги. Изредка вставляя фразы о том, о другом, о третьем, всё больше чувствуя рост белых вороньих крыльев за спиной, Алина искала отраду в дальнем стуке колёс по рельсам, в раскинувшихся над головой, грубо срезанных крышей беседки небесах, в ярких тёмно-розовых цветах понад забором и даже в отблеске на миске собачьей еды возле самой настоящей, как в деревне, будке. Она на автомате продолжала пить «коктейль», но всё больше таскала сок. — Та-а-ак! — делая вид, что ругает, пошутил Витин парень. — Что это за подливание напитка? — и вместо сока добавил ей алкоголь. Нечто плохое, росшее в тот момент в Алининой душе, просто не имело права рождаться на свет. Насилу сдержавшись, Алина спросила, где туалет, а, выйдя из его деревянной кабинки (тоже как в деревне), по пути к столу извинилась и сказала, что ей пора домой. — Да посиди ещё с нами! — догадываясь о неуютности Алины, сказала Лида, отсаживаясь и освобождая для неё место между собой и Натой. — Н-нет. Спасибо. Я пойду. Алина уверенно зашагала к калитке. Катя подорвалась проводить её, бросив, хоть и на минуточку, других гостей. Вежливость хозяйки подкупила Алину, но не настолько, чтобы возвращаться. — Аля, тебе мама позвонила? — добродушно спросила Катя. Алина бессвязно подумала, что если кому и быть главной в их компании, то не сметающей на своём пути приличия и интеллигентность, бесцеремонной, сельской Вите, а именно Кате. Широкая переносица, далеко посаженные большие глаза, естественные волны волос и недорогие, но и нетривиальные наряды подчёркивали взрослость, мудрость Катерины. Если же говорить о Кате одним словом, то слово «приятная» вполне её характеризовало. — Нет. Не позвонила. Просто… мне уже хочется пойти. — Ладно, пока, — не без эмоций ответила Катя. Вроде бы её расстроил уход подруги. — Позвонишь, как приедешь. Что всё в порядке. А хотя… Подожди. Коля. Коля! Иди сюда. Коля, друг Катиного парня, нехотя поднялся, и ему поручили провести Алину к метро. — Да я знаю дорогу! — возразила Алина. Но возражений не приняли. Как не принимали никогда. Алина прекрасно знала город, ориентировалась на местности, ладила с картами и даже тайно, успевая вернуться в тот же день, выезжала за город: любила природу за Окружной. Но так уж повелось: в школу Алину долго водили за ручку, пугая бомжами, преступниками и сумасшедшими, только и поджидающими маленьких одиноких девочек, чтобы навредить им. В колледже декан, замдекана или куратор вечно, как вещь, передавали Алину кому-то постарше, чтобы довели до метро или трамвая, ведь «сама она не дойдёт». — Пойдём, — бросил Коля Алине, как младшей сестре, и пошёл вперёд, время от времени оборачиваясь на девочку. Ребята перешли мост над прямыми и кое-где извилистыми, раздвоенными железнодорожными путями. — Я люблю железную дорогу и поезда, — поделилась Алина с Колей. — В таких местах чувствую себя отрадно! Коля ничего не ответил. Когда ребята достигли дороги для автомобилей, Коля не глядя пошёл вперёд, а Алина, как учили в школе, сначала посмотрела налево, потом направо и лишь затем собралась идти. Светофора в том месте не было. — Пойдём! — на середине дороги Коля зазывающе махнул рукой. И на том скучный для Алины выходной кончился, но не пришёл конец её удивлению. Вечером того же дня Алине позвонила Ната. В первом же её «Привет» послышались ноты интереса. — Слушай, а что у вас там произошло сегодня? — В смысле? — Алина нахмурилась. Её рот превратился в выпяченный овал. Может, этот Коля придумал что-то про поцелуй или вроде того и всем рассказал. — Коля сказал, ты дорогу не могла перейти. Вита сразу начала ржать. Злоба в Алининой душе выбросила жар в ладони и сковала мышцы ног. Ноги подкосились. Алина села на диван. — Да он просто пошёл сразу, не смотря на машины. А я посмотрела! — Алина добавила: — Я ему ещё сказала, что люблю ж/д и в таких местах чувствую себя отрадно. — А что значит «отрадно»? — судя по голосу, Ната улыбалась. — Это значит «Очень хорошо». Разговор с Натой в целом был лёгок и весел. Девчонки счастливо попрощались, и Алина не могла бы назвать тот день ужасный. Но, зацепившись за слово «отрадно», она как раз-таки с ужасом подумала: а будет ли она когда-нибудь в обществе, где произносить слова «отрадно», «благолепно» или «натурально», с булгаковской интонацией, не будет зазорным; где ими будут пользоваться просто потому что выковали, выгравировали, отточили свою речь и уже произвольно, не из желания пафоса, не смогут говорить на языке современных подростков и юнцов? Смогут ли в её жизни появиться друзья и близкие, чьи интересы выше подливания водки непьющему человеку и смеха над ним за глаза? Такие, как Ната, как Лида. Только новые. Возможно, если б Сологуб копалась в себе как психолог, она бы пришла именно к такому выводу: ей нужно новое, хорошее общество, ей нужно больше друзей. Ещё: что любовь к Рыбаку — никакая не любовь, а фанатизм, нужный, грубо говоря, чтобы пережить пятнадцать лет и период, когда настоящих друзей не так уж и много. А любая тётенька из кабинета, осторожно заговорив с Алиной о второй половинке, наверное, так же осторожно подсказала бы пообщаться с противоположным полом. Разумеется, имея в виду именно общение, предостерегая девушку от всяких действий, которые как минимум по закону недопустимы ещё год. Копаясь глубже, абстрактная тётенька также залезла бы в Алинино детство и, точно патологоанатом, а не психолог, вытащила из него на обсуждение всякие-разные травмы. Но порой ни один психолог не скажет того, о чём кричит душа!***
Алина Сологуб знала, что ей действительно нужен Саша Рыбак. Не затем, чтобы что-то там преодолеть, пережить и сделать ещё что-то, что при её любви к не куцым словам звучало бы слишком заумно. Не затем, чтобы кого-то ещё не пришедшего в её жизнь заменить Сашиным светлым образом, а потом его вместе со скрипкой, с Осло и с Минском отложить, как откладывают в ящик исписанную школьную тетрадь. А просто потому что он был… Саша жил на земле с тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. И одна только мысль, что вот уже двадцать три года в Белоруссии, или в Норвегии, или — с появлением новых концертов и приглашений — где-то в других уголках земли, на своих двоих, на авто или на самолёте ходил, ездил, летал этот милый, открытый, улыбчивый, добрый и, конечно, талантливый человечек, грела Алинину душу. Соединяясь с северным ветром, огонь души приносил харьковской девчушке какофонию самых разных запахов, воссоздающих целую историю Сашиной жизни: дерева скрипки, дорогого (а может, не очень дорогого, но точно хорошего) шампуня, новых шин авто, стерильной чистоты самолёта, кресел в его же салоне, вычищенной до блеска сцены. И запахи более интимные — например, запах рубашек, которые до смерти хотелось принять из его любимых рук, примерять, ходить в них, а потом так и заснуть. Стоило Александру приложить ладонь к виску и эмоционально дёрнуть рукой, как Алине хотелось прыгать и бегать от бешеной, словно ниоткуда взявшейся радости. Он просто стоял и улыбался, а она улыбалась в ответ, рассматривая его белоснежные зубы, необычную форму губ, раздутые крылья носа, любуясь блеском его глаз и широкими коричневыми бровями. Затем Алина пропускала его красоту, внешнюю и внутреннюю, через себя и снова улыбалась. Жизнь её в тот момент наполнялась, словно доходила до какого-то важного вывода, и… И в один момент Алина начинала чувствовать так много, что её чувства переставали поддаваться описанию. Она просто плыла по течению. По течению реки, у берегов которой рыбачил её Рыбак. — Я люблю тебя! — плывя в той лодке, говорила Алина, и пробовала разные языки на вкус. — Я люблю цябе! — Её рот окутывался жаром. — I love you! — Перед глазами словно поднимались тысячи шаров в форме сердец, и на каждом из них, на белых, под цвет свадебного платья, на розовых, на фиолетовых, как закат, золотисто-чёрными, с завитками, напоминающими скрипичный ключ, буквами было написано: «Alex». Это была краткая форма имени, которой Александр подписывался в ответах на письма поклонников. — Jeg elsker deg!!! Норвежское признание любви прибивало Алину к берегам подле Осло. Томную, укутанную любовью девушку Саша брал за руку. Ладонь его была шероховатой, как, наверно, у многих мужчин, но и более нежной, объединённой со скрипкой. Волосы пахли норвежскими реками, морем и хранили давний, уловимый только сердцем запах белорусской родины, где играют «Купалинку». Взгляд карих глаз выражал почти всё, за что можно было влюбиться. — Можно я побуду с тобой? — спрашивала Алина. А Саша молчал, отвечая одним взглядом, или коротко говорил: «Можно».***
В мечтах Алине было больше пятнадцати. Бывало, восемнадцать. Бывало, двадцать. Но она не прибавляла себе роста. Ей хотелось, чтобы юноша ростом метр восемьдесят три приобнял, прижал её к себе такой маленькой, какой она была на самом деле. И Саша обнимал. Саша и Алина подолгу сидели на берегу Оксвэла прямо на песке. Алина — как есть, в простых джинсах откуда-то с «Барабашки» (Барабашово), в оставшейся со школы, ещё годной блузке. Саша — в джинсах лучшего качества и в фиолетовой футболке, в которой был на одной из фотосессий. Скрипка, третья, но не лишняя, лежала рядом с ними, терпеливо дожидаясь смычка, каждый день трогающего её струны. Маленькие, тонкие Алинины пальцы выводили узоры на сложенных, закрытых в замок Сашиных руках, и Александр, найдя какие-то ответы на его и только его личные вопросы, размыкал пальцы и охотно брал Алинины ладони в свои. Без того прекрасная Норвегия, вся из лоскутков морей и зелени, вышитая маленькими домиками, исписанная красотой сотни других подобных берегов, играла новыми красками. Блеск волн становился ярче. Синь воды навеки проникала в память. Проказный ветер, надумавший украсть тяжёлые цепи с ограждений, недовольный знаком «Стоянка запрещена» у автомобильного поворота чуть выше песка и душистой зелени, мучающий одинокое дерево, подкравшееся к воде ближе остальных деревьев, казался ласковее. — Мне тепло, — говорила Алина. — Мне с тобой не холодно. — И ускоренно хватая воздух, в одном действе желая быть быстрее Александра, читала свои новые стихи: «Я проста дзяучынка. Харкау — мiлы горад, Хоць у iм усё так звыкла i проста. А сэрца — там дзе вечер, там дзе холад, Дзе адкрываецца на горад вiд з шырокага моста. Я мерзнуць не люблю, аднак з табой не халодна. Я раней толькi iснавала. Госпадзе, я цяпер жыву. И дыхаю лёгка, асалоду, спакойна… Я усмiхаюся, радуюся, цябе, жиццё люблю!» Саша благодарил за них и сильнее, но не до боли сжимал маленькую Алинину ручку, а потом осторожно склонял голову, касаясь щекой, виском, своими волосами волос Алины. — Сидим? — спрашивал он тогда, когда любые вибрации его голоса сводили с ума пуще прежнего. — Сидим, — устремляя взгляд вперёд, подставляя макушку, или губы — для поцелуя и просто так, — отвечала Алина. — А я по-норвежски ничего не знаю, кроме «Jeg elsker deg!» Английский — на четвёрку. Белорусский — «крыху ведаю». — Можно на русском, — с улыбкой, с далёкого детства свойственной ему одному, говорил Саша и садился поудобнее, не отпуская Алину. — «Я знаю, что приветствую мечты и не должна претендовать на эту нежность…» Это тоже я написала. Но я не могу без тебя, Саша. Я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать, да и не хочу. Ты нужен мне. Душа девушки практически трижды повторила то же самое, будто без одного из слов о любви и нежности вся речь могла остаться не услышанной и не понятой. — Тогда приходи сюда. Всегда приходи. Алину одолевала грусть: — Я тебя по-настоящему не знаю. И ты меня не знаешь. Как не знаешь и не обязан знать лично всех влюблённых в тебя девушек. Но… — Алина? — был заинтересован Саша. — Когда-нибудь я скажу тебе об этом лично. В письме. Или если будет концерт, и мы встретимся. — Алина нащупывала верную мысль, а тамошнее благолепие природы проявляло уважение к её полным романтизма, в чём-то здравым словам: — Тебе двадцать три — мне пятнадцать. Когда тебе будет тридцать, мне будет двадцать два… Почти догоню тебя. Мы разные по возрасту. Даже если, дай бог, ты доживёшь до ста, а мне стукнет девяносто два, разница будет почти не заметна, но не исчезнет. Мы из разных семей. Игорь и Наталья — профессиональные музыканты. А мои родители — простые учителя, и я тоже, наверное, буду учительницей. Это не плохо, но я не знаю, возможно ли мне достичь твоих высот. Вы переехали из Белоруссии в Норвегию. Мы — оседлый украинский народ. Я не была дальше своей страны. В моей реке застыли городские нечистоты. Твой дом окутан северной свежестью. Я просыпаюсь и бегу в колледж. Ты просыпаешься и идёшь работать со скрипкой. Если постараться и держать дисциплину, меня будет слушать тридцать человек. Ты собираешь залы в столичных театрах. Моё имя находится во «ВКонтакте». Твоим именем пестрят газеты и журналы. Ты выглядишь удивительно. Ты и есть удивительный. Ты… — Тут Алина буквально задыхалась: богатый русский язык не имел нужных слов. — Я выгляжу иначе. Мой отец… — Здесь Алине не хотелось говорить подробно, хотя её история была донельзя банальной. — В общем, это не может не отражаться на моих генах. Я не плохой и не страшный человек. Но мне далеко до людей твоего уровня. Саша, мы настолько разные с тобой! Но небо-то у нас общее… Голубое летом. Серое зимой. Жёлто-рыжее на восходе, розовое — на закате. А облака, плывущие над Осло, когда-нибудь, может быть, не сразу, но обязательно станут харьковскими.