А небо-то у нас общее

Ледяные норвежские ветра, подступая к сидящей на берегу Алине, уносили её прочь из прекрасного города. Они напоминали ей о возрасте, об отсутствии загранпаспорта и визы, о незнании норвежского языка и о многом другом, а в последнюю очередь наносили сокрушительный удар, сообщая: «Прости, но по-настоящему ты с Александром не знакома и знакома не будешь». «А что, если?..» — не унималась Алина. Но ни одни воображаемые ветра, которые и знать-то не знали, что кто-то олицетворяет их, использует как метафору и относится как к чему-то большему, чем просто как к погоде, смеялись над Алиной. В один из последних дней учёбы Алина, пребывая в хорошем настроении и не чувствуя себя «белой вороной», присоединилась к Насте и Косте, которые, как уже говорил автор, неплохо ладили. Если Виту Костя не обижал из-за нежелания получить «в рыло» и называться дебилом, с Настей он был на одной волне. Он поддерживал её вольные, подчас непонятные другим, взгляды на жизнь: к примеру, что Боря, Настин парень, не единственный в мире мужчина (и совсем ничего, если Настя проведёт время с Костей не только за кружечкой чая; собственно, такое уже происходило и не скрывалось перед одногруппниками); что можно «случайно» забыть нижнее бельё в гостях; что в общественном месте можно хохотать, не скрывая блеска всех тридцати двух зубов, и кричать через головы других людей; что дети непонятно зачем нужны — и эти мысли оставались бы обычным выбором, если бы Костя и Настя не начинали осуждать всех, кто когда-либо кого-то рожал и воспитывал, приправляя своё осуждение эмоциональным «Фу-у-у!» Алина понимала, что из себя представляет Костя, и редко когда хотела с ним находиться. Она даже чувствовала себя без причины лучше, когда его вдруг не было на парах, как и без причины и резко хуже, если он появлялся. Но случались дни, когда Костя абсолютно не мешал Алине, или даже находил с ней общий язык, или, как обычно, неуместно шутил, но доза злых шуток была терпимой, была целебным, развивающим иммунитет, уколом. — А я к лету подготовился! — заявил Костя, вместе с Настей и Алиной спускаясь с крыльца академии в бриджах и в рыжей клетчатой рубашке. — Насть, — он несильно ударил девушку в плечо, — прикинь, меня Алексеевна отчитала вчера за бриджи. — А-а! — взмолилась Настя. — Расскажи, что там она к тебе пристала? — А ты не слышала? — Не. У меня ж уже всё сдано, так я вчера съе***ась. — Точно, ты ж ушла. Короче, Марина наша в последний день практики пришла вот в таких, — Костя показал на себе, — шортах. Ноги открытые вообще. И ей ничего! А я пришёл в этих бриджах. Так меня Алексеевна отсчитала: «Чего ты с голыми ногами?». Вита говорит: «Костя, ноги побрей». Ну волосатые! И что? — Ну, Костя, у тебя… ах-ах… — Настя посмотрела вниз, — такие там клубки, что… ах-ах… — Ну бл*… Ну… — невысокопарный Костин слог дополнил звонкий, дурашливый Настин смех. Ребята прошли через площадь, которой десять лет спустя было суждено вытерпеть переименование, к довольно приличному, как для втиснувшегося между двумя домишками, кафе. По пути к уютному столику и за самим столиком тема о волосатых ногах успела смениться темами ЕГЭ, ОГЭ, чьих-то выпускных и приличного образования где-то за границей. Среди прочего Настя была довольна образованием в Великобритании и Норвегии и порадовалась за Лиду, у которой был шанс учиться в Лондоне после простого харьковского колледжа. Костя же, зацепившись за слова о Норвегии, решил было подтрунивать над Алиной, но тут принесли заказ, и Костя временно забыл о своей идее. Ребята наслаждались стёртой весенне-летней границей. Жгучие лучи били в стекло, как в лупу, и сотруднице кафе пришлось включить кондиционер. Качая белые жалюзи, ветер рисовал, стирал и вырисовывал чуть поодаль полосы на полу, бесконечно повторяя свою игру. Лёгкий звон тарелок и ложек дополнял Светлану Лободу с её «Be my Valentine», а затем — с «Революцией» на экране плазменного телевизора в затемнённом уголке кафе. За окном резво неслись машины — свободные, как люди, многим из которых вскоре повезёт хоть ненадолго сменить пыльные офисы и учебные заведения на реки, моря, солнце, пляж и кусочек соснового леса. А ещё… А ещё, кроме как между весной и летом, абсолютно стёрлись границы между учёбой, выходными и каникулами: вроде надо было ходить, а вроде как всё сдал — приходить не обязательно, к твоему «н» никто не «докапается». Точно так же не существовало границ для Алины, и не только насчёт учёбы и отдыха. Бывало, ей казалось, что Норвегия далеко-далеко-о-о, и ехать, и лететь, и идти туда сложно, затратно, и никто никогда не пустит её туда саму даже после восемнадцати. Бывало, напротив, Алинин палец легко скользил по гладкому глобусу, отмечая смехотворное расстояние! Ну что там от Харькова до того Осло! Немножко Украины, чуть больше России — и Норвегия. Правда, это если идти окольными путями. Немного быстрее добираться было бы через Финляндию и Швецию. А быстрее всего полететь на самолёте… — Аля, — съев половину картошки, заулыбался Костя, — а ты уже всё сдала? — Ну да, — слово-паразит «Ну» означало: «Я знаю, что ты сейчас о чём-то попросишь, но у меня нет желания исполнять твою просьбу». — А можешь мне помочь? — В чём? Костя, совсем расплывшись в лыбе, достал из кармана флешку: — Мне тут по природе надо распечатать два документа. Настя ответила прежде, чем Аля открыла рот: — Костя, тебе надо — ты и распечатывай! — А что, я буду свои деньги тратить?! — Ха! — синхронно произнесли обомлевшие девушки. — Я, между прочим, живу в общежитии, — нагло пояснил Костя. — У меня лишних денег нет. А ей мама деньги даёт. На Рыбака ей, конечно, не хватит. Но можно же другу помочь?! Или так интересно, что мне тройку могут влепить? — Другу? — засмеялась Алина, сжимая ручку сумки, свешанной со стула. — Я вот сейчас не буду молчать, чтоб только ты обо мне хорошо думал! Ты всё равно ни о ком хорошо не думаешь! — Чё-о-о? Больная что ли? Алина впервые не только не чувствовала страха, но и осмелела рядом с Костей. — Я здоровая. А вот ты нахлебник! Тебя даже педагоги называют альфонсом! Тебе всё подавай: конспекты, которые ты потом возвращаешь как из одного места вынутые, если вообще возвращаешь, распечатки, рефераты, чай. Ты, бл… — Алина шлёпнула себя по губе, дабы не произносить плохого слова, и оно осталось без гласной, — ты даже булочку себе не всегда купить можешь. Это позорище! — Со-ло-губ… — злостно произнёс Костя и встал из-за стола, будучи готовым к какой угодно гадости. — Костя! — одним обращением остановила его и заставила сесть Настя, став живым щитом между одногруппниками. — Алина, между прочим, права. Костя, тебе всегда надо, чтоб за тебя другие трудились. Сам всё делай. Мужик ты или нет? — Мужик, — вновь гаденько заулыбался сей персонаж. Этот «мужик» мог обидеть маленькую, мечтательную, наивную, а главное — боящуюся его девочку. И, пожалуй, даже её редкая смелость в любой ситуации привела бы в лучшем случае к насмешкам, в худшем — к «административке». Такие люди никогда и никого не уважают. Но всё же высокие, стройные, великолепно сложенные, грудастые и ногастые женщины (а по паспорту — девушки) с красивым лицом, с живыми, вольными мыслями, без комплексов, готовые флиртовать и умилять, до поры до времени восторгают, вызывают подобие уважения у людей вроде Кости, усмиряют и останавливают их в момент, когда те представляют для кого-то угрозу. Так и Настя оказалась «стоп-женщиной» для Кости и спасением для Алины. — Доедай свою картошку, — нейтрально произнесла Настя. А сама достала зеркальце, косметичку, поправила макияж прямо за столом, перед этим оглядевшись и оставшись недовольной размерами виднеющейся сбоку туалетной комнаты. Потом положила косметичку в сумку и с возгласом: «О! Вот что у меня есть!» достала колоду карт. — О-о-о! — заинтересовалась Алина. — Насть, — вставил пошлость Костя, — в кафе на раздевание играть нельзя. — Ну тебя. — Прекрасное Настино лицо на миг поменяло выражение из-за одной морщинки на переносице. Ребята заказали ещё картошки и кофе. Настя нашла место на маленьком столике, чтобы и тарелки с чашками удобно стояли, и чтобы можно было разложить колоду. — В «Дурака» неинтересно. — А в тебя никто и не собирается играть, — сказала Алина. — Ой-й, — картинно закатил глаза Костя. Когда он так делал, девчата, бывало, говорили, что он похож на бабу. И каждая понимала, что имеется в виду не их пол, а состояние Костиной души. — Не в «Дурака», — сказала Настя. — Гадать будем. В «Четыре масти». — А как это — в «Четыре масти»? — Глаза Алины горели азартом. — Да фигня это всё, — вставил Костя, но не ушёл. — Бред собачий. Настя объяснила, что знает один из самых простых способов гадания. Выпадают трефы — значит, ничего не мешает достичь желаемого. Бубны — желание может сбыться, но придётся постараться. Червы означают желание, которое на самом деле не нужно гадающему. А пики — помеху в достижении цели. — Но это типа хорошо, — добавила насчёт пиков Настя. — Например, ты хочешь встретиться с подружкой, которую знаешь только по сети. И не встречаешься. А по ту сторону «инета» сидел какой-то маньяк. Получается, только хорошо, что встреча не состоялась. Или не получилось с работой, на которой на самом деле зарплата ниже, чем указано в объявлении. Кому первому гадать? — Мне! — быстрее Алины ответил Костя. Настя долго настраивалась, перетасовывала колоду, делала расклад. Её весёлое выражение лица сменилось серьёзностью. Настя говорила, какие карты брать Косте, и трактовала: — Смотри… У тебя в учёбе, в рабочей сфере есть желание, которое действительно тебе не нужно. — А, — беспечно махнул рукой Костя, — я же не собираюсь гробить жизнь на школу. Меня банковское дело интересует! — А вот в любви… В любви у тебя всё хорошо. Скорая встреча. Свидания. Хо-хо! — Настя была счастлива за друга. — Сви-да-ния. — Yes! — обрадовался парень. — Скоро встречу свою девочку из Киева. Мы уже созванивались. Маша её зовут. Его эмоции тронули Алину. Хвастовство хвастовством, а чувствовалось что-то личное, доброе, приятное в любви Кости. Карты не могли утверждать, что он нашёл ту единственную, которая изменит его характер. Говорят — и справедливо говорят — характер изменить нельзя. Но одна только нежность в произнесении имени «Маша» хоть и на мгновение, но кардинально поменяла Костю. — А мне? А мне? А мне? — как ребёнок, подскочила на стуле Алина. — Сейчас… Снимай эту карту… Так. — Пока Алина елозила на стуле, Настя говорила: — Так… Учёба тебе нравится. Ты будешь учиться ещё лучше. Но учительницей не станешь. Я вижу, что ты будешь работать с детьми, но точно не в школе. — Не знаю… Может. Я боюсь, когда много детей, — Алина показала огромное количество десятью растопыренными пальцами. — Когда один-два, лучше. Ну или десять человек. — Сдвинь эту. Хм… Тут червы, тут пики. — Настя не на шутку испугалась. — Как пропасть какая-то. После учёбы как туман. Будто дальше нет нескольких лет. — Нет, ну Аля ж не может умереть в юном возрасте, — неудачно пошутил Костя. По голосу слышалось, что он не хотел обидеть Алину. Он даже без всякой усмешки приобнял девочку и шепнул что-то вроде: «Только не растай в моих объятиях. Я ж не Рыбак». — Нет, нет, — поспешила заверить Настя и сама спокойно вздохнула. — Смерти точно нет. Но какая-то полоса невезения. Как будто на несколько лет, — повторилась она. — И неудачи в любви. Тут Костя не смог сохранить приличие. — Ну конечно! Они с Рыбаком никогда не встретятся, — подпрыгнул он. Настя, нависая над картами, скосила на одногруппника укоризненный взгляд. — Ну, а что? Это же правда! Ну Алина, подумай. Вы с Рыбаком никогда не встретитесь! Люди за соседним столиком обернулись на Костин возглас. — У него фанаток вагон и маленькая тележка! — Я понимаю… Алина сидела ни жива ни мертва. Она сама прекрасно понимала, что никогда-никогда не увидит Сашу, разве что случится чудо, маловероятное чудо, на которое, несмотря ни на что, возлагала большие надежды. Казалось, Костины слова были решающими в Алининой судьбе. Вот он молчал — надежда была. А как он сказал то, что и так было понятно, Алина повесила нос. — А может, это не Рыбак? — предположила Настя. — Может, какой-то обычный парень? — Даже с обычным парнем — неудача?.. — Да не расстраивайся, — пожала плечами Настя. — Относись к этому как к совету. Считай, карты советуют тебе найти хорошего человека, с которым не будет чёрной полосы. — Может, ты права. Тут по телевизору начался клип с «Фабрики звёзд», и Настя, дёргаясь на стуле, поспешно сложила карты. — Танцевать хочется? — добродушно спросил Костя. — О да! — горячо заявила Настя, белыми волосами сверкая в солнечном свете и эротично поправляя одежду — выступающий под футболкой бюстгальтер, ткань трусиков под облегающими чёрными брюками, заставляющими оценивать стройность ног. — Очень хочу! — Давай, — предложил Костя. — Н-не… Не, не, не, я не буду танцевать с тобой! — Чего? Костя не был любителем долгих фраз. Сторонний наблюдатель мог не понять, имеет в виду Костя «Я хочу провести с тобой время, наплевав на чувства наших любимых» или «Не могли бы мы по-дружески потанцевать, не забывая о чувствах наших близких?» Чтобы различить смысл всяких «Чего?», нужно было знать и понимать Костю. И Настя поняла: он имеет в виду второе; но она всё равно не позволила себе увлечься. — Нет, Костя, вести себя надо скромнее. Я хочу танцевать только с Борей. — Ты как-никак от Али монашеством заразилась, — посмеялся Костя, но на танце больше не настаивал. Алина между тем допила кофе и ощутила некую завершённость сегодняшнего дня. В целом лёгкого и приятного. А гадание… Что гадание-то? Если «рыбак рыбака видит издалека» («Э-э! Эта поговорка не в тему!» — подсказывал ум, заглушаемый амурными иллюзиями), почему нельзя издалека, из другой страны (не с другой же планеты, в самом-то деле) любить человека? Где тут взяться чёрной полосе? «Может, какой-то обычный парень?» — как точно выразилась Настя! В самом деле, простые студенты, в джинсах, в рефератах, в плавающих мечтах, какие-то все одинаковые, серые, приносили в Алинину жизнь одну скуку. Неудивительно, что серость со временем могла превратиться в чернь. Яркий, самобытный Саша наполнял собой и своим творчеством ранимую Алинину душу. Он просто жил… И этого было более чем достаточно. А там — кто знает — может быть, Алина Сологуб и Александр Рыбак встретятся после концерта, напишут друг другу письма или ещё каким-то образом пообщаются. Надо сказать, мечтая о свадьбе с Александром и о детях, Алина почти не обрисовывала моменты совместной жизни: какой будет их Тина Рыбак, что они будут делать в повседневной жизни, перед, на и после концертов, где остановятся, куда полетят, как простые мама и бабушка Сологуб познакомятся и станут общаться с Игорем и Натальей, родителями Саши. Всё это напоминало ей не столько прекрасные мечты, сколько бессмысленную игру в дочки-матери, с заплетением волос неживым куклам и с готовкой песка в игрушечных пластмассовых сковородках. Нет уж! Если и думать обо всём этом, то немного, как о продолжении первых романтических чувств. Если рассматривать всё это всерьёз, то хотя бы после реальной встречи. А будет ли она?..

***

Сердце Алины рисовало так, как были неспособны её кривые руки. И всё-таки чувства прорывались сквозь неопытную акварель и пёстрое, инфантильное видение образов. Разделив лист пополам и закрасив верхнюю часть нежно-розовым цветном, а нижнюю — бежевым (разбавив белый красновато-рыжими каплями), Алина поместила в центр композиции скрипку, криво-косо срисованную из интернета. А на заднем плане у неё чернели два силуэта — её и Саши. Алина специально поворачивала лист так, чтобы бабушка заметила и прокомментировала её творение. — Рисуй, рисуй, — сказала бабушка. — Рисуй, пока время есть. А то на втором курсе будет больше практики. И экзамены начнутся! Будет тяжелее. — Ничего, справлюсь! — Конечно, справишься, если будешь стараться. Так… А где смычок? — Смычок? — задумалась Алина. — Да. Скрипка без смычка как мёртвая. — Чёрт. Да… — Не говори слова «чёрт». Лучше говорить «боже», а ещё лучше не упоминать Бога всуе. Алина усмехнулась: бабуля была верующей, но в общем и в целом никому веры не навязывала. Однако в её речи время от времени слышались религиозные, скорее, забавные, а не навязчивые поучения. Решив, что лучше всего в самом деле никого не упоминать и без помощи высших или низших сил исправить ошибку, Алина дорисовала смычок. С трепетом осмотрев рисунок, она подождала, пока тот высохнет. Каждая секунда ожидания отсчитывалась особым ритмом любящего сердца. А когда всё высохло, Алина взяла чёрную гелевую ручку и справа от скрипки вывела четверостишие: «Любовь моя цветёт, о Аляксандр! Ни рай, ни ад не знают ей границ. Коснуться бы твоих ресниц. И жизнь пройти с тобою рядом». Алинина тетрадь знала, что эти четыре строки — только кусочек стихотворения «Сердце подскажет». А продолжалось оно так: «Любовь — всепоглощающая вещь. Она съедает нас и кормит. И праведник, и грешник помнит, Что чувства надобно беречь. Мне сердце подсказало: судьба моя — лишь ты. Оно меня не обмануло. Счастливой болью закололо И придало мне красоты. Как жаль: меня не знаешь лично, Не чувствуешь мою любовь. Она без всяких лишних слов Расскажет, что есть безгранично». О, этот скачущий размер! Будто носок, который натягивают на голову. Словно рукав, в который суют ногу. Шляпка поверх обуви. О, извечная «любовь» — «кровь»! Что, «крови» не было? Ах да, была рифма «любовь» — «слов», а она куда-а-а «оригинальнее». Этот туманный смысл… Благодаря нему читатель никогда не поймёт, а что же есть «безгранично»; и вряд ли это в полной мере понимала юная поэтесса. Или как это сердце может придать человеку красоты? Загадка. Столь наивные, пестрящие всеми возможными ошибками, но светлые стихотворения, посвящённые Рыбаку, навеки сохранились в тетради и на листах Алины Сологуб. Иначе и быть не могло. Ведь можно выкинуть много чего, что у тебя не вышло или вышло недостаточно хорошо. Но историю любви выбросить невозможно.