А небо-то у нас общее

В колледжных аудиториях, ничем не отличающихся от школьных классов, появились декоративные ветви елей с тонкими нитями серебряного дождика. Со старых, но безопасных и чистых ламп тоже свисал дождик — серебряный, или золотой, или зелёный. В двух кабинетах напротив преподавательских столов находились искусственные ёлки. Всё было готово к празднику! Алина слушала добрые пожелания самой строгой и пугающей «природовички» и зачарованно смотрела то в уголки её очков, то в её голубые, бледноватые от старости глаза, то в окно. Серость, укутавшая город, решила сгустить томную бесцветность, не доводя её до тумана. Казалось, Бог сфотографировал Харьков, а в настройках сделал фото чёрно-белым, размазал контуры каждого уголка здания и каждой ветви дерева и провёл по изображению полупрозрачной белой кистью. То и дело завывал ветер. Чаще всего Алина видела, как он колышет чудом сохранившиеся, скукоженные, уже не похожие-то на листья остатки на голых, блестящих от мелких осадков, ветвях. Реже ветер стучался в окно и пытался проникнуть сквозь заделанные поролоном и скотчем щели. Алина заметила, что накануне праздников погода обычно была никакой, унылой. Природа как бы присматривалась к ученикам, к студентам, к работникам, выходящим на отпуск: все ли всё сдали, все ли идут отдыхать с чистой совестью; а уж когда все со своими долгами разберутся, можно и снежную сказку устроить, и дождь убрать, и морозец сделать поприятней, кусючий, но без промозглого ветра. -… и счастья в Новом году. Теперь посмотрим должников. Кто будет отдыхать, а кто второго января — как штык на кафедре! Второго января я буду здесь ради должников. Светлана Николаевна знала наизусть оценки всех колледжных и академических групп, всех контрактников, бюджетников, студентов на дневном обучении и заочников. Однако, чтобы ясней видеть картину, всё-таки открыла журнал. У Алины не было долгов, но она всё равно, волнуясь, поправила тетрадь и пенал на верхнем правом углу парты и сложила ручки, как отличница-первоклассница. — Алимджан Лида. Маленькие глаза преподавательницы с суровой мудростью взглянули на красавицу-полуузбечку, по случаю окончания семестра, наплевав на мороз, нарядившуюся в платье из хан-атласа вместо свитера. Ещё Лида заплела волосы так, что её причёска напоминала отчасти тюбетейку, отчасти — повязку хиппи. Деканше такой «прикид» не понравился, а преподаватели, даже самые строгие, ничего плохого не говорили. — Лида, молодец, всё сдала. Но с рыбами тянула. Наглядность нужно сдавать вовремя. Тем более стадии развития рыб делать же недолго. В остальном всё хорошо. Пять. — Спасибо, — Лида кивнула, встряхнув необычной, пышной причёской. — Артеева Анна. Четыре. Четыре так четыре. Не важно, что не пять. Анна сидела и улыбалась. Нет, она просто светилась! Светилась золотая цепочка на её чёрном свитере, светились золотые серьги в ушах. Она ведь почти вышла замуж! — Баева Катерина. Катя, пять. Веремеева Диана, три. — Светлана Николаевна поджала губы. — Древнова Алёна. Многое не сдано. По рыбам, по птицам. По планетам ещё… Планеты Солнечной системы три, ТРИ месяца назад все сдали. Наглядности ноль. Занятие одно до сих пор не проведено! Древнова сидела со скучающе-обречённым лицом, подперев рукой подбородок. Родители впихнули её в педагогический, чтобы она хоть чем-то занялась кроме гулянок и «дурацких увлечений». «Дурацкими увлечениями», правда, были танцы, и родители попросту лишили девочку возможности учиться на хореографа. А педагогика что? Никакого движения, если не считать экскурсий с детьми. И стресс… стресс… много нервов и стресса. А бумажек больше, чем учёбы. Светлана Николаевна перечислила темы, по которым большинство ребят могли что-то да рассказать, не повторяя материала, и спросила: — Алёна, на какую из этих тем ты сейчас готова ответить? Древнова вздохнула. — Вот что ты можешь рассказать о приготовлении классной комнаты к уроку природоведения? Древнова пожала плечами. — Вы видите? — тоже пожав плечами, с недоразумением и раздражением спросила Светлана Николаевна у всей аудитории. — Я не могу поставить ей даже три. Алёна, у тебя сплошные пропуски без уважительных причин, сплошные пробелы в знаниях. Я тебе не поставлю три, пока ты не выучишь мне все темы! — Хорошо, — тихо, с безнадёгой в голосе сказала Алёна. — Подойдёшь ко мне после пары. — Хорошо, — ещё тише отозвалась девочка. — Ежова Елена. Четыре. Колесник Наталья — пять. Во-о-от, учитесь у Наташи. Человек всё вовремя сдавал, занятия провёл. — Молодец, — с улыбкой шепнула Нате Алина. Ната ответила тем же добродушием. — Лотарева София. Ну, Лотарева у нас тройку наработала, выше подниматься не захотела. Носова Ирина, тоже три. Вот, девочки, хочется вам ставить хорошие оценки, но вы же не учитесь! Лентяйка на лентяйке сидит и лентяйкой помахивает! — Звон голоса преподавательницы ударился о потолок и эхом откатил к стеллажам с заспиртованными гельминтами. — Ладно, — вздохнула «природовичка», — давайте смотреть дальше. Паль Марина — тут без вопросов, пять. Я бы даже пять с плюсом поставила. Романчук Нина — четыре. Сагалов Константин. Что тут у нашего мужчины?.. Светлана Николаевна, как многие преподавательницы её возраста и значительно моложе, снисходительно, а порой — чуть ли не с обожанием относилась к парням в группах. Мальчик-педагог! Это ведь звучало возвышенно, несмотря на то, что по знаниям и интересу к профессии мальчики были такими же, как и девочки — не лучше, хотя и не хуже. Что поделать? Когда мальчиков один-два на группу, или один Костя на 24-Ш, состоящую всего из семнадцати человек, то есть из шестнадцати девчонок, это бросается в глаза. — Костя, ты меня расстраиваешь. У тебя не сдано… — Светлана Николаевна сверила пустые клетки для оценок с названиями тем и перечислила последние. — Ну как это так, Костя? Светлана Николаевна обычно стреляла глазами или смотрела холодно-холодно, отчего внутри у студентов всё сжималось и тоже холодело. А тут говорила тепло, с интонацией матери, чьё ма́лое дитя немножко запачкалось. — Да я это… болел. В общежитии дежурил, — лыбился Костя. — Второго января в двенадцать ноль ноль чтоб вместе с Алёной был здесь. — Да второго января я отсыпаться буду после похмелья на Новый год, — без стыда ответил Костя. — Я вообще в Изюм поеду! А потом к девушке в Киев. Ну Светланочка Николаевна, давайте я вам сегодня всё расскажу. Всё досдаю. — Ну ёлки-палки! — возмутилась «природовичка», вызвав смех пары человек, включая Алину. — Эта, — она показала на Древнову, — молчит. Этот, — показала на Сагалова, — всё, прямо ВСЁ расскажет, и на это я должна тратить СВОЁ время. Пусть Светлана Николаевна была не очень логична в этот момент, Алина понимала её чувства. А сама дрожала, как кролик перед удавом. Что же ждёт её? — Сологуб Алина. Пять. «Фу-у-ух» — с такой мыслью выдохнула Алина. — Вот поучись, Костя. Алина начинала неважно. А потом всегда вовремя наглядность приносила, занятия дала. И учила, главное. И вышла на пятёрку. — Так у неё принтер дома есть, — пробубнел Костя так, чтобы слышали Алина и ещё пара студентов. — Сама всё себе распечатает, а мне только один раз сделала. Сука такая. Алина сидела в шоке от таких слов Кости. Она с удовольствием слушала оценки других ребят, точно не сухое объявление педагога, а песнь любимой советской эстрады (или Рыбака), только бы не думать о Косте, не слушать его злобный шёпот. — Стрекалова Виктория. Три. Ой, девочки… Учитесь. Это же вам самим нужно. Титаренко Анастасия. Четыре. Якирова Ирма. Между четыре и пять. Авансом ставлю пять. Но чтоб в следующем семестре училась очень хорошо! Яницкая Ольга. Четыре. У Алины была пятёрка! Тут бы радоваться, но вместо того, чтоб радоваться, Алина просто-таки боялась Костю. Тот, оставшись на перемене у «природовички», в начале следующей пары всем хвастался, что Древновой нужно будет пятого января приехать в колледж («Сделаем так. Второго я разберусь с заочниками. Вы… 24-Ш… вы давайте будете пятого числа. В двенадцать ноль ноль на кафедре» — решила Светлана Николаевна), а ему нужно будет к завтрашнему дню купить «та всякую канцелярскую фигню» и принести наглядность уже после каникул. Преподавательница поняла желание студента спокойно отпраздновать Новый год и встретиться с девушкой. — Жаль, она мне свой номер для связи не дала, — деланно разочаровано вздохнул Костя. — С такой женщиной я бы пообщался. Он начал двигать языком, изображая движения, которые можно было трактовать лишь одним способом. Смотреть на Костино баловство не было приятно никому. — А ты что, геронтофил? — спросила Анна. Костя уже передумал развивать эту шутку. Он злобно взглянул на Алину и громко возмутился: — Я не понимаю, почему Николаевна поставила мне в пример эту тупую заучку! Почему именно Алиночка у нас молодец?.. Смотрите, она сидит, как стенка, даже ничего не скажет в ответ. Бесит она меня. Алина! Алина! Она меня не слышит. На самом деле Алина прекрасно слышала Костю. Она обхватила голову, словно защищаясь от летящих в неё камней. Костя подключил других девочек к «задрачиванию» Алины. — Марина, Марина, у тебя ведь тоже пять. Чего она не сказала, что ты молодец? — Она сказала: «Без вопросов пять», — как факт, без гордыни ответила Марина и уткнулась в дела студсовета. — Катя! — Костя понадеялся на поддержку с её стороны. — У тебя же тоже пять. — И шо теперь?! — Катя была настолько интеллигентной, что даже «шо» из её уст прозвучало благородно. — Ну как «шо»? Чего меня не сравнили с тобой? Катя закатила глаза и махнула рукой. — Настя! Ната! — позвал Костя. — Чего это у нас Сологуб такая умница-разумница? — Костя, хватит показывать своё бескультурие! — заступилась за подругу Ната. — Правда. Задрал уже всех, — Настя с силой засунула расчёску в сумку и бахнула сумкой по столу. — И меня задрал. — Задрал или за***хал? То, что говорил Сагалов, не лезло уже ни в какие ворота. Между прочим, скажи ему этот речевой оборот — он бы придумал пошлость о том, что именно и зачем лезет в ворота. Настя вспыхнула краской. Алина прочитала в Настином взгляде признание в том, что у девушки ничего не было с Костей. Боре она не изменила. Скорее всего, после Алининого ухода намучилась с гостем и, наконец проводив, вздохнула полной грудью. — Костя, заткныся, инакше як йо*ну тэбэ зараз! — замахнулась на Костю Вита. Но на этот раз даже её мат напополам с цинизмом не остановил Костю. Он вновь начал рассуждать об Алине так, будто её не было. Алина сидела, как камень — неподвижно, но напряжно. Она сжимала скулы и проезжала сама себе одними зубами по другим. И вдруг под очередное «Да она меня не слышит, сука» или типа того достала из сумки «Click on», учебник английского языка размером на А-4 и внушительной толщины, подошла к Косте и ударила его. Костя заулыбался, захохотал, словно его щекотали, а Алина продолжала его бить. По голове. По плечу. Костин смех ослабел, наступило место удивлению. Он ЗАЩИЩАЛСЯ от неё: укрывал руками голову и лицо, хоть по лицу его никто и не бил. — Ты когда мне двадцать гривен отдашь? — Какие двадцать гривен? — За то, чего я не ела. За сыр, который ты мне в рот впихнул, как х**. Мат из уст самой маленькой и с виду скромной девочки, её смелость, её состояние аффекта заставили всех обернуться на неё. — За всю твою х**ню, сделанную мне. Ты над всеми издеваешься. Надо мной. Над Настей, Натой, Катей, Мариной… — АЙ! Тупой удар пришёлся по руке. Алина швырнула «Click on-ы» на свою парту и бросила на Костю змеиный взгляд. Тут дверь скрипнула. — А що це тут дiється? В аудиторию зашла старенькая, низенькая, вся в морщинах и с курчавыми, жёсткими, как у куклы, волосами, Маргарита Петровна, преподавательница математики. Разновидности её предметов назывались так, что запомнить их названия было сложнее, чем запомнить формулы, а их запись занимала все строки на обложке стандартной школьной тетради. — Костю, що ти там хотiв у Сологуб спитати? — Да ничего я не хотел у неё! Маргариточка Петровна! — возмутился Костя. — Ну добре, добре, — доброжелательно произнесла преподавательница. — Алiно, сiдай. «English» прибери, бо зараз математика. Алина без внутреннего протеста села к Нате. Её больше не волновали подколы Кости. А тот, кипя от злости, всё больше злился не на Алину, а на себя самого. С каждой секундой он готов был взорваться, при этом — так же образно — не поранив никого из девочек. Сагалов качался на стуле, тряс ногой, что-то себе мычал, кряхтел и проклинал всех и всё на свете. Наконец он увидел, что никто не обращает внимания на его поведение, и спокойно себе сел. Даже послушал Маргариту Петровну. — Ну що… — Маргарита Петровна поправила гребнем самую непослушную из прядей после того, как зачитала всем оценки (долгов ни у кого не оказалось). — Вiтаю вас усiх iз новорiчними святами… Преподавательница с улыбкой, недостаточно широкой, немолодой, зато искренней, поздравляла ребят. Её сотканные из морщин кисти рук, выглядывающие из-под рукавов свитера мятного цвета, каждым лёгким стуком о лакированную поверхность стола выдавали годы разума и упорного труда; выдавали то необыкновение, за которое ученики и студенты любовно прикипают к учителю и преподавателю и любят его так же сильно, как его предмет, гордясь каждым днём встречи. Последний год Маргарита Петровна работала в колледже и в следующем (автор забегает вперёд) ушла на пенсию. 14-й, затем 24-Ш повезло учиться у неё, по словам куратора, «у такой, толковой преподавательницы». Впрочем, её уход был более предсказуемым, чем вопросы новых, уже с заочки, Алининых однокурсниц: «А вы не слышали, почему это там люди стоят на площади в Киеве? Чего они хотят?» спустя четыре года. Или вопрос самой Алины: «Когда же я смогу увидеть любимого?» — спустя десять. Ребята вышли из аудитории весёлыми. Они не могли наговориться, напрощаться, наприглашать друг друга в кафе или домой. Каждый уточнял: «А ты отмечаешь Новый год с родителями или нет?» Каждый надеялся, что добрая традиция отмечать «Эн Гэ» с родителями, с просмотром «Голубого огонька» и готовкой салатов под «Иронию судьбы», уступит немножко времени для встречи друзей-однокурсников. — А я отмечаю с мамой и бабушкой, — ответила Алина Нате, Насте и Лиде, прибившимся к ней предновогодней волной. — И тридцатого? — поинтересовалась Лида. — Да нет. Тридцатого ёлку только нарядим. А что, есть какие-то предложения? — Сходить в центр. Затем можно ко мне домой. Я вас с сёстрами познакомлю! Всем пришлась по душе идея Лиды. Алина без робкого «Мне надо посоветоваться с бабушкой» приняла предложение Алимбджан.

***

Некогда Алина любила лето. За то, что не надо учиться целых три месяца, только что приходится читать по литературе, но то ничего страшного. За лагерь. Только не школьный! А лагерь у Чёрного или у Азовского моря. За бесконечно много тепла, воды, солнца и ярких, ароматных цветов. Она и подумать не могла, что ей понравятся серость, промозглый ветер, снега и переменная температура, отчего гололёд случался чаще снега. Вредная, неизбежная погода казалась ей возвышенным образом препятствия в любви. Будто бы Сашу Рыбака легче всего любить весёлым летом и задорной весной, а вот спустя последние дни голой осени и в первый месяц зимы — тяжело. Расстояние между Харьковом и Осло, без того большое, увеличилось. Теперь Харьков и Осло разделяли плачущий ледяным дождём каменный Ярослав Мудрый и белёсые, подобные паутине узоры на Андреевском спуске, ведущие мимо укутанных прохожих, чёрных попов и старушек, просящих милостыню, к дрожащим дверям Андреевской церкви; полысевшие берёзы на берегу серо-зелёной, цвета зарытого сундука, Свислочи, огибающей парк Янки Купалы; изжелта-зелёные остатки травы и спящая тёмная земля, выглядывающие из-под мелкого снега, словно вырисованные серой тушью и обработанные шрифтовой кистью деревья у Костёла Святых Петра и Павла, с бросающимся в глаза «Regina pacis funda nos in pace»; яхты, надолго осевшие у Королевского дворца на «родине Карлссона»; и, наконец, почти что край мира, граница северо-западной Норвегии и северо-восточной России, если не вспоминать, что Исландия и Гренландия ещё холоднее и ещё дальше. Как много городов разделяло Алину и Сашу! А ей… ей хотелось всего — позволенного и непозволенного, но, будучи не самой глупой и не самой пошлой, довольствуясь любовью к малому и скромным уютом, Алина желала хотя бы выпить чаю с Александром. Впрочем, что значит «хотя бы»? Просто попить чаю — настоящий праздник в чёрством, наполненном пошлостью мире. Попить чаю — это… это лучше секса. Столь смелая мысль пришла в голову Алине. Пусть Саша посидит с ней только минуту или две, пусть он, в клетчатом свитере, с отложенной, покоящейся на диване скрипкой, попивает заваренный ею ароматный чай — «Бесiда», «Бабушкин» или какой-то покруче, с травяными или фруктовыми добавками, цукатами. Пусть ему будет тепло от горячего чая, а ей — от его гостевания (или от её — у него). Алине хотелось видеть, как Саша подносит чашку к своим губам, как он, наслаждаясь её обществом, прикрывает веки и вновь широко распахивает лучистые карие глаза. Ну почему он так далеко? Почему, если мы влюбляемся, сильно-сильно, наш любимый человек нередко оказывается на другом конце света?.. Напрямую, через море, а не российско-норвежскую границу, городов на пути к любимому оказывалось не меньше. На северо-запад… Харьков — Сумы — Киев. Минск. Вильнюс. Каунас. Клайпеда. И — тупик. Балтийское море. Если не лететь самолётом, то дальше только плыть. Вверх по морю и затем на северо-запад. Сколько же приключений предлагает любовь! Суша… Швеция: Стокгольм, Соллентуна, Энчёпинг, Вестерос, Кёпинг, Эребру. И снова на север. Всё время на север. Как Герда в поисках Кая. Карлстад. Орьенг. Ашим. И-и-и… немного на северо-восток — Осло! Алина точно не понимала масштаб и могла только догадываться, насколько «немного» было километров от того Ашима до столицы Норвегии. Она бы столько не прошла. Пешком за один день она доходила от Салтовки до центра, километров пятнадцать, и то если не натирала ноги, то у неё вздувались вены. — Идти так долго, конечно, стоит, но… стрёмно, — решила Алина, когда её взгляд зацепился за название города Лиллестрём, а мозг придумал нехитрую ассоциацию. — Уж лучше полететь на самолёте. Она схватилась за подоконник и упёрлась взглядом в однотонную, не проходящую ни к утру, ни ко дню темень. За окном моросило. Всё время моросило. Алина обхватила себя за плечи. — Если тебе холодно, оденься, — сказала мама, войдя в комнату. — У-у, — отрицательно покачала головой Алина. Ей не было холодно. Ей хотелось, чтобы её взял за плечи и согрел Александр Рыбак. Победитель «Евровидения» и победитель для её сердца. Ей хотелось… о боже, как хотелось всего, чего нельзя было, но эти мысли быстро сменялись дозволенными и возвышенными. Сесть бы сейчас рядом с Сашей и уткнуться в его шею, гладить его, шатена, волосы и целовать. Алину пробила дрожь, когда она представила поцелуи своих маленьких, тонких губ на его бархатной коже. — Ну ты же уже дрожишь! Оденься! Мама поняла, что сама Алина не оденется, и достала для неё свитер. — На, возьми. Алина, одевайся скорее. Не хватало, чтоб ты в сосульку превратилась. — В сосульку, — не зная, почему, засмеялась Алина. Она оделась для маминого спокойствия, а сама подумала: «Да не холодно мне, мама. Не хо-лод-но. Мне тепло так, как не было ещё ни от одной «звёздной» любви. Я счастлива от того, что с тринадцатого мая 1986 года над землёй светит звезда талантливого и прекрасного душой Саши Рыбака. Я счастлива, что думаю о нём так много, так долго и что пронесу эти мысли в новый две тысячи десятый год». Отдельно для Саши Алина тихонько, почти шёпотом сказала: — Я люблю тебя, солнышко.