Неудержимый

Темнота. Нет ни воздуха, ни звуков, ни ощущений. Краем сознания, будто со стороны, он смутно сознавал, что завис в безвоздушном пространстве без представления о себе, без чувств и желаний. Сколько времени прошло в этой пустоте он не имел понятия; не уловил и того момента, когда в непроницаемый мрак бессознательности вполз леденящий холод, который заполнил каждую клеточку его существа, наполняя тело нестерпимой болью. Способность вновь чувствовать, хотя бы и жгучую боль, медленно выводила его из полного беспамятства. Постепенно возвращалось осознание себя, своей личности, но еще целую вечность разум блуждал в плотной пелене грязно-серого тумана, состоящего из неясных теней. Удивительно, но это абсолютно не пугало: он почти смирился, что отныне его уделом станет лишь холод и мрак. И боль. Его ни капли не волновало, что с ним случилось и отчего он так пассивен. Может быть его душа давно желала покоя и наконец достигла его? Изредка сюда, в этот серый вакуум, проникал какой-то шум, словно камни катились с горы, и этот рокочущий звук внушал смутную тревогу, напоминая о чем-то. Измученное сознание заметалось в поиске ответов, а шум то нарастал, то утихал, временами надолго. Так, чередовались ватная тишина и гул, и Ричарду казалось, что этому не будет конца, и неясным оставалось одно: что случиться раньше — он сойдет с ума или его барабанные перепонки не выдержат и лопнут. Наконец застилающая разум завеса все-таки начала редеть и то, что раньше представлялось бледными безликими тенями, обрело объем и краски. Перед глазами замелькали разрозненные образы, в которых он чувствовал что-то смутно знакомое, однако, смысл видений пока неизменно ускользал от него, словно дуновение ветерка. Вновь обретенная способность ощущать что-либо, кроме туманной мути, вначале порадовала Рика, но затем он почувствовал боль, словно голову сдавило в тисках. Бесконечной вереницей закружились, искажаясь и кривясь, чьи-то лица, пейзажи, дома, чудились короткие обрывки каких-то разговоров, крики — все эти мелькания ни о чем не говорили ему, он просто не успевал осознать, что они могут значить — пока силился понять, образ уже сменялся другим и все повторялось раз за разом, безмерно утомляя и без того воспаленное сознание. Вдруг все изменилось и тени уступили место яркой картинке. Он стоит у окна в огромном пустынном зале. Ряды неудобных пластиковых кресел, стены отвратительно бежевого цвета украшены пожелтевшими плакатами о необходимости прививок и соблюдения гигиены. Что-то до боли знакомое в этом неуютном помещении, что-то важное… И тут волной накатило понимание происходящего: он ясно и очень остро осознал, где находится. Вязкое неприятное чувство дежавю моментально накрыло как штормовой волной. Это приемная госпиталя в Бейруте. Он здесь уже несколько часов. Ждет. Господи, неужели все заново? Теперь он жаждал вернуться назад, в удушающую недоступную для чувств ледяную тьму. Умереть, навсегда потерять память, забыть… Но эмоции, такие знакомые и ненавистные, уже захватили его — страх, растерянность, боль, раскаяние... Именно от этих чувств, так несвойственных ему, хотелось трусливо сбежать в небытие или пустить пулю в висок. Неужели снова проходить через все это? Сколько раз он оказывался здесь в кошмарах и был бессилен изменить хоть что-то… ...потому продолжает неподвижно стоять у окна и ждать, а на улице по контрасту с чернотой в его душе неумолимо палит треклятое раскаленное солнце. Снова, как в тот жуткий день семь лет назад, он ожидает приговора Елене и, как и тогда, заранее знает, что скажет хирург, который вот уже девять часов борется за жизнь его жены. Невозможно. Он видел достаточно смертей, чтобы знать, что жертва, оказавшаяся в эпицентре взрыва, не выживает. Чудес на свете не бывает, он в них никогда не верил. И сейчас… Его вновь душили те самые эмоции, хотя он хорошо понимал, что все это бесполезно. Господи, он не может ее потерять... Не может? Ха, к чему эти слова, если сердце говорит, что они пустые... Он не только потерял ее, но и спустя все эти годы почему-то еще топчет эту проклятую землю. Внутри поднималась привычная злость на себя, на весь мир, на Елену. Зачем она согласилась делать тот злополучный репортаж? Почему бросила двухлетнего сына и сорвалась в это богом забытое место на краю света? Зачем он позволил ей ехать? Этот вопрос жег мозг и сердце каленым железом все эти годы. Но существовал ли выбор? Не мог же он и в самом деле запереть ее дома. Не стоит обманывать себя. Видит бог, он пробовал не раз, сколько скандалов, уговоров, угроз... Перед мысленным взором услужливо всплыли раскрасневшееся от ярости лицо Елены, ее сверкающие непримиримой яростью зеленые глаза и слова, произносимые твердо, с намеренным вызовом: — Я журналист-международник, Рикардо. — Она перекинула длинную косу за спину, агрессивно наступая на него. Словно котенок, который хочет напугать волка. — Мне нужно делать репортажи! Не правда ли логично, что для этого требуется ехать на место событий? Ты не имеешь права запирать меня дома как послушную и безропотную итальянскую жену! Никогда она не была послушной или безропотной! Он покачал головой и горько усмехнулся про себя — за это он ее и любит. Как-то всегда получалось, что их громкие ссоры обычно заканчивались страстным сексом, а наутро он готов был позволить все, чего она хочет. Так случилось и вчера. Он остался в Риме, она улетела в Ливан. А в десять утра в убогом селении Нари сработало взрывное устройство, заложенное в автомобиль, в котором находились репортеры американского информагентства LBS. В двенадцать Рику сообщили, что его жена в ожоговом центре в Бейруте, ее пытаются спасти. Ее спутники погибли. Еще спустя четыре часа он прибыл в госпиталь. Уже девять часов идет борьба врачей со смертью, а он бессилен что-либо сделать. Ждет, не имея и крупицы надежды. И Рик, не боявшийся ни бога, ни черта, впервые искренне молился. Работники госпиталя и полицейские предпочитают проскальзывать мимо, нарочито не глядя на него и лишь боязливо косясь на Касу. В десяти шагах от того места, где стоит Рик, его незаменимый подручный, главный среди капитанов* организации, уместился на кончике стула и, наклонившись вперед, что-то сосредоточенно печатает на планшете, одновременно зажав плечом у уха телефон, быстро диктует какой-то список. Родные, друзья, полиция — все это сейчас на нем, бедняге. А Рик, не двигаясь, стоит у окна уже несколько часов, он прекрасно знает, что его лицо хранит абсолютно непроницаемое выражение, обычный покер-фейс, хотя в душе бушует такой ураган, мощи которого хватило бы, чтобы снести с поверхности земли весь этот проклятый город. Отрицание, принятие и прочая психологическая чушь не для него, он просто знает, что сегодня лишился главного смысла своей жизни и все, чем он станет жить с завтрашнего дня, будет этого смысла лишено полностью. В конце зала открылась дверь, врач вышел… Мир скрыла ледяная мгла, грохот камнепада то стихает, то усиливается… Вспышками проплывают разрозненные образы. Теперь Рик узнает некоторые из них. Собор Святого Креста в Бостоне — многочисленные светлые колонны устремляются к деревянным сводам потолка, солнце сквозь цветные стекла витражей бросает на притихших на деревянных скамьях прихожан яркие радужные блики — неподходящий антураж для похорон. Одетые в черное, завешанные вуалями и мантильями его сестры и мать; растерянный отец, который первый раз в жизни не знает, что сказать или сделать, чтобы поддержать младшего сына. Родственники. Пестрая толпа коллег Елены с телеканала. Закрытый гроб с золоченым крестом на черной лакированной крышке установлен рядом с церковным амвоном. И навязчивый запах цветов везде. Белоснежные лилии и розы неприступной стеной окружают гроб, их благоухание почему-то кажется ему невыносимым, легкие настоятельно требуют свежего воздуха. Кажется, еще немного и он задохнется, к горлу подкатывает комок, теперь он просто убежден, что цветы пахнут тленом, хоть это совершенно невозможно. Хотелось бы выйти на воздух, но он понимает, что не сделает этого. Мать, сидящая рядом, тихонько коснулась его руки, стиснутой в кулак так, что побелели костяшки. Рик непонимающе покосился в ответ, а она, выдавив бледное подобие улыбки, протянула носовой платок. Несколько секунд Чиано непонимающе смотрит на аккуратно свернутый треугольник белоснежной материи, смотрящийся крайне неуместно на его большой смуглой ладони, затем находит платку применение: прижимает к носу, чтобы хоть немного заглушить цветочный аромат. С того дня он возненавидел любые цветы, их аромат четко ассоциируется с невосполнимой потерей и его собственной виной. Всю жизнь он презирал публичные церемонии, не видя в них ни капли смысла, но теперь, наконец, понял: люди придумали весь этот цирк с похоронами, чтобы отвлечься в заботах и суете от своей утраты. В устройстве пышных и торжественных проводов любимой он увидел хоть какую-то возможность абстрагироваться от мыслей о пистолете, приятной тяжестью лежащим в наплечной кобуре под пиджаком. Когда жизнь так бессмысленна, приходится постоянно занимать себя сотней мелких и нудных хлопот, потому что искушение слишком уж сладко. Нет, даже думать об этом нельзя: есть дела и долг, он не сбежит от них как трус. Священник медленно прошел вдоль гроба, задевая белоснежные бутоны длинным подолом расшитого одеяния. В нос вновь ударила волна сильного и навязчивого аромата, лилии перебили даже вечно витающий во время мессы ладан. Аж в горле запершило, Рик вновь поспешно закрылся платком. Черт, он же не один выбирал эти мерзкие цветы для церкви, ему помогала Сандра, почему сестра не подсказала, что они будут так непотребно вонять? Наверное, с этим дурацким платком, прижатым у лицу, он выглядит, как искренне скорбящий вдовец. Вот только глаза сухие, потому что он не скорбит, он в ярости на весь этот гребанный мир. И чтобы не сорваться, пришлось приложить немало усилий. Отставив помощников, он сам, пользуясь советами родственниц, выбирал и заказывал все эти похоронные финтифлюшки. И вот теперь, когда все сделано как надо, вдруг почувствовал, что остается со своим горем наедине, один посреди хлюпающей носами толпы. Все вдруг потеряло значение. Его уже мало интересовала сама церемония, как и гроб… Лучше не думать о том, что он содержит. Все это не важно: душа Елены унеслась на небеса — в этом он был уверен, несмотря на все свои атеистические взгляды. Выпрямив спину, он неподвижно застыл на скамье в первом ряду и ждал конца этого мучительного дня, сохраняя обычный суровый и неприступный вид, столь пугающий всех, кто его знает. С большим неудовольствием он заметил, что родственники то и дело с опаской поглядывают на него, ожидая срыва: боятся, потому что он держит горе в себе и никак его не проявляет. Они не правы. Это очень хорошо, просто восхитительно: он нарочно сберегает каждую крупицу той сумасшедшей ярости, которая сжигает его изнутри, это полезно для мести, ждущей убийц Елены. Мать заплаканными глазами робко заглядывает ему в лицо, тревожится, что буквально за одну ночь волосы у него на висках стали совершенно седыми. Рик немедленно отводит глаза, чтобы она не разглядела пылающего в них безумия. Патер закончил бормотать над гробом литанию, святая месса окончена… Снова тьма, резкий грохот и новое видение, теперь уже значительно более приятное для него. Враги загнаны в каменный мешок на краю жалкой деревушки в Алжире, куда они бежали, спасаясь от его мести. Он и его люди остановились у входа в небольшое, плоское как коробка строение, сложенное из желтоватого известняка. С виду обычное жилище местного старейшины, но под пыльными циновками они обнаружили лаз в подземный этаж, который служил боевикам тайным убежищем и складом. Теперь это еще и место их казни. Косые лучи солнца слепят глаза, воздух пропах гарью и кровью. Жаль, экзекуцию не удалось растянуть на девять часов. Слабаки они — и исполнители, и заказчики — сдохли гораздо раньше положенного срока, однако твердо усвоили, за что именно умирают. Впрочем, свершившаяся месть принесла лишь немного садистского удовольствия, но ничуть не утешила боль и горечь утраты. Никакие угрызения совести не могли бы терзать его больше, чем он сам. Против первоначальной версии, террористы протурецкой группировки Savaş-Kurt, организовавшие взрыв машины с иностранными репортерами, не замышляли ничего против него и клана Рокко, который он возглавляет уже почти десять лет. Это была политическая акция — сволочи просто хотели привлечь внимание, заявить о себе как о грозной силе, убив представителей влиятельного американского СМИ. Рик Чиано и сам отнюдь не рядовым лидером криминального мира, его Семья** активно занимается такого рода «политикой», плотно сотрудничая с международными группировками и организуя нелегальные трафики. Да, он старается не задевать гражданских; да, им нет нужды доказывать свою лихость, потому что их предшественники уже все всем доказали и само имя «клан Рокко» внушает ужас и трепет. Но по сути Елена и ее коллеги оказались жертвами такого же мерзавца, занятого грязными политическими интригами, как он сам. Что это, если не кара божья? Месть не принесла ни малейшего успокоения. Сам того не замечая, он становился мистиком. Возможно, если он отыщет Черную Жемчужину Борджиа, украденную из Ватикана, и тем самым совершит благое дело для Святой церкви, на душе станет легче? Так начались поиски похищенного сокровища, продлившиеся без малого шесть лет. Снова камни катятся со скалы.... Или это ревет двигатель реактивного самолета? Под эти звуки память своенравно продолжила возвращать его в прошлое, заставляя вновь остро прочувствовать пережитое. Выстрелы, крики, едкий дым, обрывки команд... Штурм виллы проходит успешно. Рик, стоя во дворе напротив открытой парадной двери, наблюдает, как по расположенной в глубине полутемного холла лестнице сбегает высоченный мужчина — хозяин захваченного поместья. Спутанные льняные волосы, растерянный взгляд, свободная белая рубашка расстегнута, обнажая бронзовую от загара грудь. Проклятый русский поймал его взгляд, бежит к входной двери, на ходу поднимая правую руку с пистолетом. На запястье красуется яркая цветная татуировка. Все напрасно, он не успевает выстрелить — на его голой груди автоматическая винтовка M16A3 прострачивает смертельную цепочку из нескольких темных дырочек. Михаил Никитский, взмахнув руками и выронив пистолет, оседает на пол. Один из подручных Рика неторопливо подходит и производит положенный контрольный выстрел. Повержен кровный враг, виновный в смерти Сильвио Мурсино, брата матери Рика, руководителя Итальянской анархической федерации. К сожалению, наглый русский мобстер умер незаслуженно быстро. Но что поделаешь, приходится учитывать обстоятельства — у них на хвосте вся французская разведка. С британской впридачу. И снова пустота, наполненная непонятными звуками и шумом, а потом наступила почти оглушающая тишина. Перед ним во дворе разоренной виллы стоит измученная босая девушка, пытающаяся собрать на груди порванную в лоскутки блузку. Она невероятно трогательна в попытках держаться спокойно и прямо, но дрожит всем телом. Диана. Ее гордость сразу подкупила его. На бледном нежном лице выделяются огромные серые глаза и припухшие разбитые губы. Рик всегда цинично полагал насилие неизбежным, хоть и нежелательным, элементом жизни, и был не против применять его к равному сопернику, но поднять руку на женщину может только животное... В этот момент он снова пожалел, что Никитский умер так легко. Черный провал, а затем поток образов сливается в неясную какофонию звуков, лиц, обрывков разговоров. Крики жертв, взрывы, стрельба, стоны любовников. Только наиболее яркие из картинок, мелькающих в этой адской смеси, воспаленный мозг Рика воспринял в бреду, как нечто осознанное. В ушах зазвенело от безумного глумливого хохота. Что это? Кто смеется? Ах, это же Джим. Мориарти — его сумасбродство и причуды, непонятная обжигающая ненависть к Шерлоку Холмсу, подозрительно смахивающая на страстную влюбленность. С Джимом у Рика были неровные, какие-то нервные отношения, он восхищался блестящим гением, но многого в Мориарти не понимал, например, не мог взять в толк притягательности для Джима гения с Бейкер-стрит. Но пришлось выполнять последнее желание друга и возиться с неугомонным детективом-консультантом. На мгновение высокая худощавая фигура в темном пальто с поднятым воротником мелькнула перед мысленным взором и исчезла. Хотя бы здесь совесть чиста, он выполнил обещание. Новое имя, семья, интересные проекты — он был уверен, что Билли Сигерсон имеет теперь жизни все и вполне наслаждается безопасностью, которую обеспечивает его близким именно Рик Чиано. Тут прихотливая память вновь совершила прыжок во времени — и перед мысленным взором поплыли молящие голубые глаза Илли, когда тот понял, что торговец живым товаром на сей раз явился именно за ним. А чего мальчишка ждал? Неужели похвалы за то, что заманил пленницу в грот-ловушку***? Темнота, пыль и влажный холод склепа старинного замка. В мелькнувшем пятне света Черная жемчужина Борджиа тускло поблескивает в пыльном, трухлявом от времени сундуке. Он выполнил обет, Папа был в восторге и, благословляя Рика, отпустил все грехи, но легче на душе почему-то не стало.

***

Постепенно видения минувшего потускнели, смешались и, наконец, растворились в темноте, леденящем холоде и беспрерывном грохоте камней, катящихся на дно ущелья. То приближаясь, то отдаляясь, невыносимый шум теперь не затихал ни на миг и держал Рика в плену, казалось, целую вечность. Но всему приходит конец и в какой-то момент вернулась боль — сперва тяжелым молотом исподволь забила в висках, а потом в полную силу зажгла грудь и плечо. Это привело его в чувство, и, все еще находясь где-то на границе сознания, Ричард открыл глаза. Невольно застонал и поспешно зажмурился — дневной свет показался невыносимо резким. Собравшись с духом, он снова приоткрыл веки, на этот раз очень медленно. Вначале все расплывалось пятнами белесого света, потом зрение удалось сфокусировать и в двух сантиметрах от своего носа Рик увидел липкую болотную грязь, сочащуюся из-под спрессованного наста из прошлогодней листвы, гниющей травы, целлофановых пакетов, осколков пивных бутылок и прочего мусора. Некоторое время он отстраненно разглядывал весь этот живописный набор, пытаясь припомнить, каким образом оказался здесь. На это, впрочем, не потребовалось слишком много времени, память услужливо вернулась к событиям вчерашнего вечера и грандиозному фиаско, которым он завершился. Мда, шикарно! Он умудрился попасть в западню и еле из нее выбрался, потеряв обоих своих людей. Что ж, с этим делом придется разбираться позже. Сейчас нужно каким-то образом выкарабкиваться из этой в буквальном смысле кучи дерьма, в которой он лежит. По контрасту с холодом, который терзал его во время забытья, воздух пылал душным зноем июльского полудня, однако, кусты здесь росли так плотно, не пропуская ни лучика солнца. Было душно, пыльно, но не особенно жарко. Рик слегка приподнялся, стараясь оценить, может ли двигаться. Рана на плече по-прежнему не казалась слишком серьезной, но, конечно, нуждается в обработке. Пуля скорей всего застряла в плече, посмотреть точнее не удалось — поворачивать голову влево оказалось чертовски больно. Удивительно, но ребра пока не особенно тревожили его, хотя он прекрасно понимал, что стоит начать двигаться, они непременно дадут о себе знать острой болью, а могут и легкое проткнуть. Тем не менее, двигаться нужно, причем быстро: чудо, что его до сих пор не обнаружили. Другой серьезной проблемой грозили жажда и обезвоживание, он потерял довольно много крови и хорошо понимал, что вода необходима в первую очередь. К сожалению, до чистой воды еще нужно добраться и не факт, что он сможет это сделать быстро. Ричард собрался с силами и, опираясь на здоровую правую руку, приподнялся и тут же понял, что опасения подтверждаются: каждое движение причиняет почти невыносимую боль. Но кое-как уселся и, привалившись плечом к какой-то коряге, осмотрелся. Без особого удивления он обнаружил, что находится в придорожном овраге, перед ним почти под прямым углом ввысь уходила поросшая травой песчаная насыпь. Для того чтобы посмотреть, что находится наверху, пришлось задрать голову и привстать, что вызвало дикую боль в раненом плече, но он все-таки заглянул за край насыпи и только теперь сообразил, что именно так грохотало у него в голове все время пока валялся в отключке. Он лежал в кювете у шоссе. Со стороны леса канава была совсем неглубокой, зато дорога возвышалась над головой крутой насыпью метра в три высотой. Беспрерывный гул, казавшийся его воспаленному сознанию гораздо более громким, чем был на самом деле, и, который он принимал за грохот рушащихся скал, был лишь шумом пролетающих по дорожному полотну тяжело нагруженных фур. Солнце уже начинало клониться к закату, по нему Чиано определил, что пролежал без сознания около пятнадцати часов. Значит ли это, что его никто не искал? Ему казалось, что полиция должна бы носом рыть землю в поисках участников ночной перестрелки. Однако, похоже, что они не удосужились осмотреть даже ближайшие кусты. Странно это и подозрительно. Но, естественно, это можно счесть удачей: будь копы порасторопнее, у него были все шансы очнуться на тюремной койке. Хотя место, где он очнулся, немногим лучше, Рик с отвращением скользнул взглядом по дну кювета и возблагодарил необычное для Англии засушливое лето — канава почти пересохла. Это его спасло, иначе он запросто мог утонуть здесь, среди битых бутылок и окурков. Эта мысль неожиданно развеселила его: вот так бесславная смерть — отец и братья померли бы со смеху на его похоронах. Он сам едва не расхохотался, однако, смеяться было еще больней, чем просто двигаться. Болотная грязь непоправимо изгваздала его костюм. Сейчас он выглядит, как заправский бомж. Пожалуй, это вернее вызвало бы у Макса и Эрика дикий хохот. Он ухмыльнулся, невольно вспомнилось, как он завидовал братьям, когда те во время бейсбольных сражений гоняли по полю за мячом, с головы до ног вымазанные грязью и травой, а школьный стадион ревел от восторга. Он тогда был слишком мал и наблюдал за игрой, сидя на удобных маминых коленях в первом ряду. И обычная, характерная для него, язвительная кривая усмешка исчезла; губы непривычно разъехались в настоящую искреннюю улыбку, вызванную картиной раннего детства, чистого и счастливого, когда, казалось, весь мир только и ждет, пока Рикардо подрастет и покажет, на что способен. Но тут действительность напомнила о себе сырыми от болотной жижи брюками, острой болью в ребрах и плече, начинающимся жестоким ознобом. Губы Ричарда сжались в обычную жесткую линию — мда, нужно выбираться из этой сточной канавы, куда он попал, пытаясь показать этому миру, как он крут и успешен. Злясь и досадуя прежде всего на самого себя, он прошипел сквозь зубы грубое итальянское ругательство и еще раз в попытках рассмотреть, что же там с плечом, скосил глаза налево. Сверху левый борт пиджака насквозь пропитался кровью, которая впрочем уже засохла, выступив на черной ткани дорогого костюма отвратительными бурыми пятнами. В районе нагрудного кармана виднелась прожженная пулей дыра. Мда, в таком виде точно не следует появляться на людях. Он попытался вытащить руку из рукава, чтобы рассмотреть рану, но не вышло — ткань подкладки и рубашка намертво приклеилась запекшейся кровью, запечатав рану, и отодрать их, казалось, можно только вместе с кожей. На это он пока не готов, да и не стоит — кровь остановилась и хорошо. Здоровой рукой он обшарил карманы, убедившись, что бумажник на месте. Пистолет Чака оттягивал наплечную кобуру, причиняя дополнительную боль. Рик, чертыхнувшись, вытащил «Беретту» и, проверив заряд и предохранитель, засунул ее за пояс брюк сзади. Тут он кстати вспомнил, что его SIG-Sauer остался валяться у сгоревшего «Мерседеса». Это могло вызвать проблемы, впрочем, пистолет ведь не зарегистрирован на его имя, однако, на нем могли остаться его отпечатки. Мучительно хотелось пить, но он ни за какие блага мира не стал бы цедить воду из этой канавы. Брр! Нужно подниматься и идти, здесь нечего ловить. Неловко, в несколько приемов, Ричард поднялся на ноги. Разогнуться стало самой трудоемкой задачей, грудь сдавливало и каждую секунду казалось, что осколки ребер протыкают лёгкое. В глазах мутилось от недостатка воздуха, но все-таки как мог выпрямился и сделал несколько нетвердых шагов. Слякотная грязь под ногами громко и неприятно хлюпала, но все-таки слой слежавшегося годами мусора, который год за годом выбрасывали сюда дальнобойщики прямо на ходу, был ровным по сравнению с кочками и буераками в зарослях кустарника, через которые ему довелось пробираться ночью. Поэтому Рик решил идти по канаве вдоль шоссе, пока не найдет способ выйти на дорогу или не представится возможность раздобыть более приличную одежду или телефон. Катящиеся по шоссе грузовики и легковушки вряд ли заметят подозрительного человека бредущего в канаве, склоны которой бурно поросли сорняками: над головой колыхались высокие кустики репейника, лебеды и тонкие изящные стебли крапивы, а высокий кипрей качал на ветру своими лиловыми соцветиями, кое-где их уже заменил белый пух созревших семян. Ричард рассчитывал, держась шоссе, через несколько километров выйти к порту, где может представится случай разжиться телефоном и одеждой, потому побрел налево. Однако уже через несколько шагов Чиано пришлось остановиться — короткого поверхностного дыхания не хватало для того, чтобы идти в хоть сколько-нибудь быстром темпе. Казалось, легкие сгорят, если сейчас же не сделать глубокий вздох, но это было невозможно физически из-за сломанных ребер. Эх, закурить бы … Хотя он подозревал, что это был бы не самый умный шаг в его состоянии, да и сигареты помимо всего прочего остались в сожженном «Мерседесе», однако, мысль о никотине как будто немного взбодрила его. Он сжал зубы и медленно, осторожно, выверяя каждый шаг, двинулся вперед. Он просто-напросто запретил себе чувствовать боль, усталость, жар. Сейчас все помыслы нужно сосредоточить на том, чтобы добыть необходимые вещи и связаться с верными людьми. Если такие еще остались... Как вариант можно выйти на людей из его клана, которые базируются в Ливерпуле. Здесь, на северо-западе Англии, как и в других частях страны, «Рокко» весьма активен. Местная ячейка, составленная в основном из ветеранов спецподразделений, выходцев из Ирландии и Шотландии, занималась рутинной для клана работой — контролировала трафики контрабанды оружием, наркотиками, организовывала тайные аукционы предметов искусства, которые незаконно покинули своих владельцев или были ввезены в страну без документов. В общем, это налаженный, безопасный и хорошо организованный бизнес, без грязи вроде торговли людьми или органами, которыми не брезгуют другие группировки. Рику было известно, что руководит местной группой тип по имени Джордж Луми, но лично был с ним не знаком — этого не полагалось. Организационная структура Семьи проста и традиционна — лидер знает всех, его же — только круг доверенных приближенных, всего человек сто, надежно повязанных законом Омерты****. Так установлено с самого начала, когда первый Босс — Рокко Касти, удачливый мафиозо и по совместительству мэр Милана — создал клан в 1949 году. Ричард Чиано свято чтил эти правила, ведь они позволяют лидеру спокойно жить, пусть и двойной жизнью: свободно появляться на публике, не боясь разоблачения и ареста, и одновременно вести как личный бизнес, так и блюсти интересы клана. Местный лейтенант не входил в Ближний круг, потому раскрываться перед Джорджем Луми Рик решил только в крайнем случае. В Британии Администрацию возглавлял его близкий приятель Джерри Дэвис, вот ему Чиано всегда доверял, однако, не безоглядно. Вчерашняя засада подтвердила истину: никому нельзя доверять полностью. Всегда остается вероятность предательства, даже среди друзей. Гораздо надежнее связаться с Валмиром Касой, его главным подручным. Тот знает, что Рик в Ливерпуле, но в подробности договора с Альваро не посвящен. При воспоминании о предателе-испанце кровь буквально вскипела в жилах Чиано, но он тут же дал себе команду успокоиться и не нарушать принципа — месть полезна, когда она приносит еще и выгоду. А это возможно только, если делаешь это с холодной головой. Телефон его разбит — это, естественно, не конец света, но проблема. Не в первый раз он вот так пропадает из вида семьи и подчиненных. Вряд ли его станут искать до послезавтра. Потому, если не случится ничего, требующего внимания самого Босса, помощник не посмеет его беспокоить, решит, что он развлекается где-нибудь в городе, и поднимет тревогу, только если Рик не объявится в Бостоне к среде на Совете директоров их семейной корпорации Regents. Только тогда Каса поймет, что босс пропал и примется за поиски, но до среды еще чертовски долго, так что придется шевелить задницей и как-то самому выкручиваться. Раненый или нет, он мог бы остановить попутку и заставить ее пассажиров отдать ему телефон, но привлекать к себе внимание не входило в его планы. Он ведь солидный бизнесмен с незапятнанной репутацией. Никакого скандала, связанного с его именем быть не должно. Кроме того, непонятно, какие выводы сделала полиция из вчерашней перестрелки возле заброшенной пристани. Надо бы на всякий случай глянуть новости. Все-таки то, что копы не потрудились обшарить местность, когда у них на руках минимум два трупа с огнестрельными ранениями, казалось Ричарду нелогичным. Это наводило его на нехорошие подозрения, что полиция покрывала тех, кто устроил засаду. И не коррумпированность полицейских его настораживала. Полиция всегда охотно шла на сотрудничество с кланом, чувствуя за ним реальную силу — финансовую и политическую, а потому непонятно, почему вдруг такое явное бездействие стражей порядка: похоже, они устранились, предоставляя группировкам мочить друг друга. А может, кто-то сверху приказал не вмешиваться? Или кто-то из Рокко решил завалить его? Кто же? Хорошо бы проскользнуть в какую-нибудь придорожную забегаловку, может удастся глянуть криминальные новости или свистнуть мобильник у одного из посетителей. Но в таком виде — Рик еще раз горестно оглядел безнадежно испорченный костюм от Армани — даже на помойке или свалке он вызовет кучу ненужных вопросов. Нужно срочно раздобыть какую-нибудь одежду — пиджак или куртку, и прикрыть пропитанную кровью рубашку. Засохшая кровь привлекала мух и они кружили над ним, раздражая назойливым гудением, пытались сесть на лицо и руки, лезли в глаза, но Рик почти не обращал внимания на это неудобство, слишком уж допекали его жажда и боль. Канава все тянулась и тянулась вдоль проложенной на высокой насыпи шоссейной дороги. Рик терпеливо переставлял ноги, время от времени останавливаясь и принимаясь искать способ подняться на шоссе. К сожалению, насыпь была почти отвесной и в его состоянии он не мог всерьез рассчитывать преодолеть такой подъем, хотя еще вчера поднялся бы здесь в два счета. Естественно, он не предполагал выходить на шоссе при свете дня, его высокая фигура в заляпанном кровью и грязью костюме моментально привлечет внимание, но через пару часов начнет темнеть, вот тогда у него появится шанс. Поэтому он внимательно осматривал склон, несколько раз примеривался к круче, пробуя, может ли подняться. Все напрасно, бесполезные ботинки скользили, а песчаная почва осыпа́лась, засыпав пылью его и без того убитый костюм. Было бы здесь за что подтянуться — корень дерева или хотя бы надежный куст — пожалуй, он смог бы поднять себя правой рукой. Но нет, ничего, только пыльная, с начала лета некошеная, трава да бурьян. Он на пробу захватил рукой казавшийся мощным куст полыни, потянул. Похожий на карликовое деревце кустик, легко вырвался с корнями из песчаной почвы, оставив в воздухе горьковатый аромат, а Рика снова обдало тучей пыли и песка. Нет сегодня явно не его день, подумалось ему, когда он отплевывался от песка. Можно попробовать снять обувь, так ноги будут меньше скользить. Но для этого нужно либо сесть, либо наклониться — ни того, ни другого не давали сделать его проклятые ребра. А потом снова мучиться и надевать ботинки, ведь здесь все усеяно битым стеклом, босиком не пройти. Нет, не пойдет. Но вопреки логике несколько раз он попробовал взобраться по склону и, сорвавшись, не сдержал болезненного стона. Отдышавшись, он наконец прекратил бесплодную трату последних сил и побрел вперед. Прошло около двух часов, которые показались Рику годами, солнце теперь уже явно клонилось к западу, а он все шел и шел, не встречая никаких построек. Слева непролазная чаща кустов, справа все такая же неприступная дорожная насыпь. Он уже начал волноваться, что выбрал неверный путь. Припомнил, что вчера, миновав порт, они ехали по шоссе еще минут пять-семь. По его расчетам, ближайшие портовые постройки могли находиться уже в трех, максимум пяти, километрах к северу от того места, где он очнулся. Ему же казалось, что он тащится как черепаха по этой мерзкой канаве вечность и все без толку. Но он шел и шел, а впереди виднелся только ненавистный ольшаник да заросли сорной травы на обочине шоссе. Сгущались тени, теперь ему приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Сейчас, в сумерках, он уже мог бы, не привлекая особого внимания идти по обочине дороги, невозможность этого усиливала раздражение Рика, ему отчаянно хотелось, чтобы проклятая канава закончилась. А силы были на исходе, он ясно чувствовал, как с каждой минутой ухудшается его состояние. Жар усиливался, сказывалось и обезвоживание. Сознание путалось. Периодически Ричард ловил себя на том, что начинает говорить вслух, спорил с кем-то, он и сам не понимал с кем. Путая английские слова с итальянскими, он пытался доказать что-то невидимому собеседнику. Когда Рик осознал это, ему стало немного страшно, он знал, что если «поехали» мозги — это очень нехороший признак. Тем более, что он уже без всякого отвращения смотрел на протухшую воду на дне канавы. Ах, если б он мог наклониться и зачерпнуть эту драгоценную влагу! Но понимал, что не может терять силы на это, да и дизентерия, конечно, не улучшит его самочувствия. Также знал, что если упадет, вряд ли уже поднимется. Силы осталось только на то, чтобы держаться вертикально, но и это было так трудно. Путь преградила изогнувшийся в виде буквы “U” кривая суковатая ветка ивы в руку взрослого мужчины толщиной. Ричард невольно остановился перед этим непреодолимым сейчас препятствием. Для того, чтобы перешагнуть через сук нужно просто высоко поднять ногу. Он попробовал, но его тренированное тело, такое привычное к повышенным нагрузкам, сейчас вообще не слушалось. Здоровой рукой, он попытался отвести ветку, она даже не шелохнулась. Рик бессильно привалился плечом к шершавому суку и нервно облизал пересохшие губы. Казалось, язык распух и с трудом помещается во рту. Плечо пульсировало невыносимой острой болью. Ребра… Все — похоже это конечная остановка. Такой смешной и поганой смерти врагу не пожелаешь, но, видимо, другого конца он не заслужил. Когда-нибудь один из дальнобойщиков остановится здесь, чтобы отлить, и найдет его разложившийся труп. Рик хрипло и невесело хмыкнул, такая перспектива, мягко говоря, не прельщала. Но нельзя сказать, что он успокоился и смирился с неизбежным. Чиано знал, что будет штурмовать эту проклятую ветку даже в агонии. Он извлек нож из ножен, крепившихся на кобуре, и попытался взрезать сук, но не добился особого успеха. От жара и жажды он сейчас был не сильнее котенка и это выводило из себя, действительно злило. Он к такому не привык. А еще одолевала досада: столько протащиться и вытерпеть, а в результате застрять тут так глупо... Невольно Чиано прислушался к враждебному миру вокруг и с удивлением отметил, что к вечеру заметно сократилось движение на трассе. Он уже так привык к адскому грохоту пролетающих мимо фур, что тишина сперва показалась оглушающей. Затем услышал голоса птиц и стрекот цикад. В кустах, где-то совсем рядом с ним, заливалась какая-то пичуга — благостные, чисто летние звуки, вызывающие желание расслабиться и откинуться в кресле с холодным запотевшим бокалом пива в руке. Маленькие капельки на стекле медленно стекают вниз... Рик судорожно выдохнул, пробуждаясь от полубредового видения. Чего бы он не отдал сейчас за стакан воды! Поди ж ты, жить все-таки хочется. Зачем-то. Обведя шершавым и каким-то чужим языком потрескавшиеся губы, он грубо выругался. Пичуга в кустах резко оборвала свою жизнерадостную песню. Уголок рта Рика дернулся в усмешке, но почувствовать что-нибудь кроме раздражения он не смог. Холодный пот заливал глаза, Рик отёр лоб рукавом. Вот так птица будет жить, хоть и заткнулась, а он подохнет здесь как собака. Это естественная правда жизни и, возможно, единственная справедливость. Эта мысль не смирила его. Справедливость? Черта с два! Не существует никакой гребанной справедливости, есть только возможности, и только от него зависит, упустит ли он их. Если выхода нет, он просто плохо ищет. Нужно обойти это дьявольское препятствие, хотя пробираться придется через совершенно невообразимые заросли кустов. Ричард решительно повернулся к зарослям, намереваясь штурмовать непроходимые с виду переплетения тонких стволов, как вдруг насторожился. Чьи-то голоса послышались в отдалении. За густой порослью лозняка раздался стук, а затем грубый мужской голос наставительно пробасил: — Эй, Нортон, я попомню те энтот должок, приятель. Пять фунтов, учти! До завтрева! Помни, не как обычно, а тока до завтра. В ответ послышалось беззаботное: — Ладушки, Гарри, слыхал — не глухой. Спасибо, дружище, выручил! Что-то еще раз брякнуло. «Это железная дверь или ворота — вот что» — понял Рик. По звуку голосов Чиано прикинул, что собеседники находятся примерно в двухстах шагах от него. И едва осознал это, вся слабость, сковывающая тело, исчезла, он мгновенно забыл о боли, усталости, жажде. Забыл себя, мгновенно из жертвы становясь опасным хищником, весь во власти адреналина и азарта. Он даже не заметил, как перескочил через еще минуту назад непреодолимую ветку, и помчался сквозь кусты наперерез, догадавшись, что мужчина должен двигаться к шоссе. Мягкая болотистая почва сделала его шаги почти бесшумными, он почти бежал, настороженно вглядываясь в просветы между деревьев. Через несколько минут путь преградил забор из обычного металлического профиля, за ним виднелись серые безликие ангары. Рядом вилась едва протоптанная тропинка, по которой вскоре пройдет невезучий заемщик пяти фунтов Нортон. Ричард затаился в ближайших кустах и ждал, забыв о ране и думая только о предстоящей схватке. Лишь бы этот тип был один, с двумя ему в таком состоянии не справиться, он это ясно сознавал. Вскоре из-за кустов действительно показался рослый широкоплечий мужчина, явный любитель пива и чипсов; не первой молодости, в грязно-сером болоньевом плаще. Редкую растительность на голове, а возможно и проплешину, скрывала надвинутая на глаза бейсболка. Чиано он показался идеальной жертвой — плащ здоровяка превосходно скроет его собственный перепачканный костюм, а телефон вообще решит все проблемы. Солнце скрылось за кустами, в зарослях сгустился полумрак, Нортон спокойно приближался, насвистывая какой-то бодрый мотивчик и не замечая притаившегося охотника. Едва мужик миновал место, где засел Рик, тот в два шага выскочил на тропу за его спиной, провел захват горла противника локтевым сгибом, но вместо того, чтобы продолжать удушающий прием, свободной рукой ударил растерявшегося и дезориентированного противника ребром ладони по шее, чуть ниже левого уха. Вся атака заняла пару секунд, в результате мужчина, не издав ни звука, мешком осел на землю. Заметив на бейсболке эмблему местного футбольного клуба «Ливерпуль» — красную мифическую птицу Лайвер, Рик криво усмехнулся — какая ирония: «Ты никогда не будешь один».***** Он был доволен уже тем, что увалень не оказал сопротивления и его не пришлось убивать. Тот просто вырубился, а следовательно, нужно торопиться стащить с него плащ и найти телефон. Через пять минут Ричард Чиано в обносках с плеча бедолаги Нортона уже тащился по обочине шоссе. Плащ, впрочем, отнюдь не придал ему респектабельности, но хотя бы скрыл пятна крови на костюме. Теперь криминальный лорд выглядел уже не как зомби из фильма про апокалипсис, а почти как рядовой бродяга. Механически он переставлял ноги и старался шагать ровно. Получалось не очень. Про себя Рик не переставал смачно ругаться и жалеть, что не убил этого идиота Нортона — неудачника, у которого даже мобильного при себе не оказалось. Кто сейчас ходит без телефона? Хотя ответ очевиден: наверное, тот, кто стреляет у друга всего лишь пятерку. Что при нынешних ценах может решить такая мизерная сумма? Хотя на упаковку дрянного пива, может, и хватит. По мере того, как уходили силы и усиливался жар, отсутствие телефонной связи становилось серьезной проблемой, Рик понимал, что нужно решать ее как можно скорее, пока еще есть силы. Впрочем, запаса адреналина хватило очень ненадолго, вскоре его вновь начало шатать как пьяного, идти по узкой полосе щебенки у края трассы становилось все трудней и опасней — того и гляди шагнет под мчащуюся на полном ходу фуру. Такая смерть, пожалуй, еще глупее, чем утонуть в кювете, ведь сейчас он в шаге от помощи. Жажда, чудовищная слабость и боль продолжали терзать его. Временами, однако, все это отступало и он почти терял связь с реальностью, а перед глазами вставали образы прошлого: он видел как живых, так и тех, с кем на этом свете уже не суждено встретиться. В один из моментов просветления Рик остановился, усилием воли возвращаясь к реальности. Слева вдоль шоссе тянулся глухой забор, зато через дорогу располагалась автозаправка. Синие щиты сообщали о стоимости топлива. За АЗС протянулась узкая полоса пустырей, а дальше виднелись городские кварталы Ливерпуля. Рик колебался недолго. Ему следует уйти подальше от владельца украденного роскошного плаща, хотя тот мог бы мыться чаще, чтобы пахнуть получше. Он принял решение и, воспользовавшись короткой паузой в потоке машин, кое-как перебрался через дорогу и побрел к АЗС, рассчитывая разжиться здесь как минимум телефоном, а то и угнать автомобиль. Тут его ждало разочарование: заправка оказалась совсем маленькой — пустая крохотная будка оператора; ни кафе, ни магазина. Возле топливораздаточных колонок прохлаждался без дела работник в темно-синей спецовке. Как назло, на заправке сейчас не оказалось ни одной машины, чтобы отвлечь парня хотя бы на минуту. Рик нервно облизнул пересохшие губы разглядывая возможного противника, ощущая глухое раздражение от собственного бессилия. Парню на вид лет двадцать, довольно плечистый, хоть и худощавый. В оттопыренном кармане поношенного комбинезона наверняка лежит мобильный, но Рик прекрасно сознавал, что открыто напасть у него сейчас просто не хватит сил, а фактор внезапности исключался. Кроме того, здесь вполне вероятно имеются камеры видеонаблюдения, а светиться он не желал. На бескорыстную и добровольную помощь измазанному в крови и пыли бомжу рассчитывать не приходится, Рик в сказки никогда не верил — первый, кто пристально взглянет на него, без колебаний вызовет полицию. Пришлось сжать подрагивающие от слабости руки в кулаки и быстро укрыться за рекламным щитом, пока заправщик его не заметил и не стал за ним следить. Спрятавшись от любопытных глаз за ящиками с песком и какими-то резервуарами, он отлеживался до темноты, а затем в тусклом свете редких фонарей, пошатываясь, побрел через пустошь к городским кварталам.