Рождённая Смертью

Разверзлась твердь земная-Ад, Вина и тяжкий крест уныния — И вновь, тобою правило бессилие. И чувств твоих не исчерпаем яд. Каков рассвет — таков закат. И обнаженных тел и, ласки, И кружевное тело-полотно, К ногам стелили — за одно. За блеск изящной краски. Всё в нем облечено. Гроздь виноградовой кисти, И плеск его — вина и ноты. За ширмой души, как еноты. Являли пошлость воплоти. Хоть господа спасти-проси. Тебе, тебе, тебе, о брат мой, Кумиром плавилось — сбылось. И через верх тебе (моглось) Вливать в неё усладой страстной — Через кого-авось! Спускаясь ниже, ниже корня, Где крик души, деревьев стон. Ад — брошенный, разбитый фаэтон, Горя и мучась, гнул покорно, Ноздрями в эстрагон. И дев гниющее создание, Тряся обрывками души. Смирили буйного паши, Порывы — руколобызание. Желаешь? — Что ж кричи. И алый бархат — и липучий шелк, И тел ожоги — их страдания. Как уст завядших лобызания, Не умерший — познать готов. Чужие начинания. Свой грех, средь миллиарда всех грехов, Неся в спине — горбом назвали. И битой грязной за привычку взяли — Его за тридевять оков, Нет, не за зря от кулака сбежали. Разверзлась твердь земная — Ад, Вина и тяжкий крест уныния — И вновь, тобою правило бессилие. И чувств твоих не исчерпаем яд. Каков рассвет — таков закат. [Владимир Воробьев-Абаденский]

      — Эта штука, что сидела в тебе — Микшун, — пояснил Доллс, расхаживая по кабинету под пристальные взгляды трёх человек, — он умер, когда тот парень, Маркус, тебя убил.       — Я всё ещё не могу понять, как смогла ожить? — Вейверли забралась на стул с ногами и посмотрела на дверь, ожидая, что в неё войдёт Николь. — У меня даже шрама нет.       Доллс и Вайнона переглянулись и рядом с девушкой упала книга «О чём плачет Смерть».       — Было бы лучше, если бы Жнецы остались и пояснили всё, но даже так понятно, что Николь — это нынешнее воплощение Смерти, — сказала Вайнона. — Она… когда ты умерла, она побледнела, глаза стали чёрными, за спиной появились гигантские крылья, а пол замёрз.       — Мы все знали, что она потеряла память, и похоже твоя смерть стала для неё тем самым толчком, который её вернул, — пожал плечами Док.       Все четверо помрачнели. С воскрешения Вейверли прошло уже два дня. Жнецы унесли тела тех, кого Николь принесла в жертву и только сегодня Вайнона описала сестре, которую отправила в больницу на полное обследование, все увиденные детали. Саму Николь не видел даже Недли, которому девушка прозвонила сразу после того, как улетела из сарая, и сказала, то у неё семейные проблемы.       Вейверли практически поселилась у дома Хот, Вайнона по несколько раз объезжала город, а Доллс отслеживал офицера по телефону. Они поняли, что нет смысла караулить девушку в Чистилище, когда Ксавьер засёк её мобильный в Африке.       Николь возникала то там, то тут, и ни где не задерживалась дольше, чем на час. Док предположил, что это что-то на подобии паломничества после возвращения памяти, но Вайнона не разделяла его мнения, до сих пор помня выражение лица Николь, и тот страх в её глазах.       Прошло два дня и никто не знал, что же делать дальше, даже ситуация со взломом печатей ушла на второй план — забылась. Вейверли не находила себе места и всё время проводила за ноутбуком, желая хотя бы знать, где сейчас её девушка.              Солнце уже зашло за горизонт, Чистилище мирно заснуло, а Вейверли сидела на диване в гостиной усадьбы Эрпов и листала, уже не известно какой раз за день, старые страницы. Вайнона заботливо поставила рядом с ней кружку горячего чая и села напротив, не сводя обеспокоенного взгляда с младшей сестры. Каждая думала о чём-то своём, но все их мысли сводились к одному — к Николь, которая сейчас аккуратно и бесшумно приземлилась на пороге старого дома за городом, и неуверенно, после секундного промедления, постучала в деревянную дверь.       Робкий стук вырвал девушек из раздумий и Вейверли тут же сорвалась с места, в пару мгновений оказавшись у двери, и распахивая её. Перед ней стояла бледная, уставшая, и напуганная Николь, виновато смотрящая в пол, и до сих пор не понимающая, что она вообще здесь делает. Она должна была убежать, улететь, уехать на другой конец страны, на другой конец мира, подальше от этих глаз, что сейчас смотрели на неё… с любовью?       Хот на миг подняла глаза и тут же их отвела, уже привыкшая к тому, что, узнав её тайну, все чувства тут же сменяются ненавистью и презрением. Она была к этому готова и прилетела сюда лишь для того, чтобы убедиться в очередном провале, в бессмысленности своего бытия, но взгляд карих глаз заставил её замереть и вновь поднять голову. Вейверли Эрп смотрела на неё с беспокойством и любовью, такой сильной, какой, за все свои миллионы жизней, ещё не видела Моръ. За спиной ангела появилась Вайнона и облегчённо вздохнула, увидев, кто именно стоит на пороге.       — П-привет, — выдавила из себя Николь, виновато посмотрев на девушек и тут же почувствовала лёгкую боль.       Вейверли ударила её в плечо. Не сильно, совершенно не желая причинить боль или что-то подобное, а просто, чтобы показать, что она обижена. Но уже спустя пару ударов она притянула Хот в крепкие объятья и заплакала. Вайнона постояла истуканом пару секунд и тоже присоединилась к объятьям, наконец позволяя себе расслабиться.              Николь сидела на диване и не знала куда себя деть от двух пристальных взглядов сестёр Эрп. Её практически втащили в дом и, вместо чая, всунули в руку стакан коньяка.       — Рассказывай, — прыгая с места в карьер, сказала Вайнона, замечая, что её слова заставили Николь напрячься.       — Вы первые, за мои миллионы жизней, кто хочет что-то обо мне знать после того, как увидел мою истинную сущность, — нервно усмехнулась Хот и её взгляд упал на книгу. — Как вы думаете, что это?       — Свидетельство о грехе смерти, — процитировала её же Вейверли. — Что это значит?       — Для начала, я скажу, что переплёт этой книги сделан из чешуи моего отца, — сказала Николь и притянула к себе книгу, бережно проводя рукой по старинному переплёту. — А страницы сделаны из человеческой кожи. Из кожи самых первых людей, после того, как они умерли. Но… я расскажу вам о своей самой первой жизни, когда я ещё не была смертью, а человечества, не то что даже не существовало, Боги даже не задумывались над вами.              Везде слышались взрывы. Казалось бы, миру пришёл конец. От когда-то величественных гор не осталось ничего, кроме дымящихся кратеров. Реки, которые ещё пару часов назад успокаивали взрывной нрав тихим шумом неустанно текущей воды пересохли от жара битвы, исход которой был решён ещё до её начала. Небосвод, когда-то чарующий своей голубизной, был скрыт от взора чёрными тучами пепла, а земля была устлана телами и залита кровью. Никто не способен устоять против гнева Богов. И никому не будет прощён бунт.       Всё было спокойно ещё несколько часов назад. Высочайшие деревья, самому молодому из которых было больше десяти тысяч лет, позволяли ветру колыхать свои ветви, а ветер этот создавал полёт. Величественные драконы взмывали высоко-высоко под облака, почти приближаясь к Богам, что взирали на свои творения, и проносились над землёй на сумасшедших скоростях.       Они жили. Жизнь была всем, что было у этих существ и единственным, что они не ценили, ведь не могли потерять. Раз в сотню лет рождалось несколько драконов, пробивая молодыми крыльями скорлупу своих яиц и впервые вдыхая чистейший воздух, а старейшие и мудрейшие представители расы выбирали им имена, составляя их из слов своего языка. Дети получали имена и начинали жить, следуя законам, повинуясь воле родителей, и почитав Богов, множество тысячелетий назад создавших их.       Так было из года в год, из столетия в столетие, но родилась она. Та, чьим именем стал простой набор букв. Во всём мире не было лишь двух вещей: смерти и значения её имени. Дракон с чешуёй цвета пылающегозаката и двумя парами крыльев появился на свет за тридцать лет до того, как Ад разверзся и всё пало в его пучины.       Её назвали Моръ и все тут же отвернулись от неё. В её распоряжении был весь свет и вся тьма, но она желала лишь одного, чтобы её заметили. Но её не замечали. Своей красотой то дитя затмевало всех созданий Богов, но родилось оно с одной маленькой особенностью, с одним маленьким изъяном - оно было рождено с двумя парами крыльев, одна из которых была иссохшей, костлявой, и дракон была не способна ими даже пошевелить.       Драконы были мирной расой и единственной во всём мире. Лишь они существовали, и посему не ведали войн, живя общиной с едиными законами. У каждого была территория, куда он мог вернуться, если летел поведать тайны природы, каждый был хозяином мира. Казалось бы, их устрой был совершенным, но так казалось до рождения дитя с изъяном.       От Моръ отвернулись даже те, кто её породил, и в течении тридцати лет она скиталась по бескрайнему миру в полном одиночестве, так и не услышав ответа от Богов, на заданный ещё в первые дни вопрос — «Почему?»       Драконы были мирной расой, но непомерно могущественной. Были даже Боги, что побаивались собственного творения, и именно этим и воспользовались Старейшие драконы, проповедуя своим детям новую истину. За десять лет до конца драконы поверили в своё величие и свою непобедимость, ведь даже Боги умирали, а они жили вечно с самого своего сотворения. Моръ не участвовала в подобных самовосхвалениях, предпочитая держаться от всех вдалеке. Она уже давно поняла, что её не примут, и всю свою бесконечную жизнь ей предстоит прожить в одиночестве.       Но вот наступили последние дни мира и процветания. Моръ проснулась от того, что сотни тысяч её сородичей вознеслись в небеса, опаляя его бесконечность своим пламенем. Все и каждый разрывал свои лёгкие, стараясь сжечь врата в правление Богов и низшие Боги, вышедшие против драконов, пали от этого жара. Вскоре небосвод пылал, а драконы падали на землю без сил, но вновь восставали, не встречая достойного их мощи сопротивления. На Моръ же посыпались упрёки за бездействие и она начала действовать. Она поднялась с земли и взмыла в небеса, заслоняя своим телом отца, в которого направил свою молнию один из высших богов.       Она была невинна, и сила создателя её расы не смогла её убить, но эта жертва заставила всех замереть. Боги узрели верность в её глазах, а драконы почти лишились сил.       Моръ очнулась уже на небесах, окружённая теми, к кому взывала с момента своего рождения.        — Ты защитила того, кто отвернулся от тебя сразу же после рождения, — высокий благородный бас наполнил помещение, и Моръ задрожала от одной лишь силы этого голоса. — Почему?       — А почему вы позволили от меня отвернуться? — решила всё же услышать ответ на так давно мучивший её вопрос Моръ.       — Мы не можем заставить чувствовать, вы сами порождаете свои чувства.       — Но это вы создали меня такой и этот облик заставил чувствовать презрение.       — Ты обвиняешь нас?       — Я просто не понимаю, — покачало головой одно из прекраснейших творений Богов.       — Ты стала тем, кто показал несовершенство твоей расы, — вновь прогремел высокий бас.       — Но сама ты — её свет и величие.       — Мы не можем простить такого бесчинства твоим родичам.       — Но ты не достойна той участи, что уже давно уготована для них и давно ожидает своего часа.       Моръ дали выбор и дали силу, точнее раскрыли секрет силы её народа, что спала глубоко в душах драконов. Она могла поделиться секретом с сородичами и наконец обрести признание, или же она могла воспользоваться своей силой и сама свершить суд над своим народом.       Ей дали выбор. Она могла встать на сторону драконов и принять кару Богов, став вместе с ними первыми обитателями мира отчаяния и боли, или же она могла сама уничтожить то, что столетиями строили ее сородичи и выжить, обретя покой на небесах. И Моръ сделала выбор ещё под близким взглядом Богов, попросив их не пытать души её народа.       Красный дракон с двумя парами крыльев спустился с небес, и тут же встретил то, что и ожидал встретить — отвращение. Другие драконы вновь поднялись в атаку, но пламя Моръ остановило их, раскалывая саму землю своим жаром и плавя, казалось бы, непробиваемую чешую.       Повторного нападения не произошло, завязалась битва и сражались миллионы тех, кто возносил себя выше Богов, против одной — той, что не могла на них и посмотреть. Один за другом драконы падали на землю, орошая её своей кровью. Пламя, зарождающееся в недрах ада, сжигало всё, и от бесконечных лесов оставался лишь пепел. Бой длился ни один час, ни один день, но ни один дракон не смог причинить вред той, что побывала на небесах.       — Знаешь, — сквозь боль проговорил величественный чёрный дракон, поднимая голову с земли, пропитанной кровью своих сородичей, — мы живём вечно, и нет слова, которое обозначало бы конец жизни. Так же нет и значения твоего имени… Пусть же имя твое — Моръ, будет этим самым словом.       Сказав это дракон обессилил и голова его с шумом рухнула на землю, а слова его стали пророчеством. Слова его долетели до разгневанных Богов и они исполнили завещание владыки порождённой расы. В это время отвергнутое дитя, уже не чувствуя боли, впервые смогло расправить костлявые крылья, и при их помощи подняться к небесам, туда, где её ждали Боги.       Шли годы и Бог, создавший человечество, совершил ту же ошибку, что и остальные при создании драконов. Он сделал людей почти бессмертными, но в отличие от драконов, человечеству был дарован второй шанс, и перед Великим Потом Моръ вновь спустилась на землю, но уже в обличии младенца, и с силой, остановить которую не мог никто.       — Настанет день и тебя примут, — громом прогремел глас божий, заставляя высокую, красивую девушку с огненно-рыжими волосами поднять взгляд от окружающих её потомков Ноя к небесам. — Этот человек не испугается твоей сути и будет любить тебя так же, как ты любила когда-то свой народ.       Эти слова по-прежнему гремят, но уже в голове девушки, на её каждый двадцатый день рождения и с этими словами к ней возвращается память о прожитых жизнях. В этот день она становится способна одним прикосновением отнять жизнь или же продлить её.       С тех пор она жила на земле, умирала и вновь рождалась, следуя завету Бога. Она была тем, что люди называли Смерть, но они не подозревали, что она такая же, как и они сами, а если узнавали, то поступали с ней так же, как и когда-то её семья и сородичи.              — Мой грех — геноцид, убийство собственного народа, — заключила Николь, за всё время своего рассказа так и не посмевшая поднять взгляд к сидящим напротив девушкам. — Я живу, как и все люди. Рождаюсь, умираю, перерождаюсь, но в определённом возрасте ко мне возвращаются воспоминания. Все воспоминания. Это мой персональный Ад. Из раза в раз я переживаю одно и то же, и не могу забыть. Даже эликсир, который создавали величайшие маги на протяжении нескольких сотен лет не смог дать постоянного эффекта хотя бы на одну жизнь.       Ненадолго в комнате воцарилась тишина, но потом голос подала Вайнона.       — Я кое-чего не понимаю, — нахмурилась она, привлекая к себе внимание. — Ты можешь просто так жить, даже не помнить о себе ничего, но где смысл?       — Я сама Смерть, — поняла о чём именно спрашивает Вайнона Николь. — Пока я существую, я буду являться гарантом того, что ни у кого не будет абсолютного бессмертия. Против моей силы, хоть они мне её и даровали, не выстоят даже Боги, но даже я не бессмертна, в своём физическом облачении, а когда погибнет мир, не будет ни тьмы, ни света, ни пустоты, во мне тоже не будет нужды и я исчезну. Ты можешь прожить миллион лет, но будет и миллион способов тебя убить. Сопровождением душ в Рай и Ад занимаются Жнецы, я бы разрывалась, делая это всё сама. Они раньше были людьми, теми, кто знал о Смерти или верил в неё, но никто из них не знал обо мне до своего перерождения.       — Ты помнишь все жизни? — спросила Вейверли, на что Николь кивнула. — И те люди на последней странице… сейчас ими являемся мы?       — Да, — с горечью кивнула Николь. — Я стараюсь не рассказывать о себе даже малость, потому что…       Договорить ей не дала Вейвс. Она поняла, что чувствует Николь, когда её друзья так по-человечески реагируют на её истинную сущность и решила показать девушке, что ей наплевать. Вейверли подскочила с места и поцеловала Николь, стараясь передать этим поцелуем все свои чувства, показать все те эмоции, что пробуждаются в ней только от одной мысли о Николь, передать своими прикосновениями благодарность за спасение, да и вообще за то, что Николь появилась в её серой, однообразной жизни, и внесла в этот мрачный, чёрно-белый мир новые краски.       — Значит, я буду первой девушкой кто скажет это, — улыбнулась Вейвс, оторвавшись от холодных искусанных губ. — Я люблю тебя, Моръ. Хотя Николь всё же привычнее. Я люблю тебя.       — Я тоже люблю тебя, мой ангел, — не смогла сдержать слёз Николь и вновь почувствовала родные губы на своих губах. — На вкус ты снова моя Вейверли.       За всем этим наблюдала Вайнона, даже не нашедшая в себе вредность скривиться.       — Я тебя тоже люблю, Рыжуля, но целовать не буду, мне парней хватает, — сказала она, поднимаясь с места и направляясь на кухню за коньяком. — Но ты — самый нормальный коп, которого я знаю, и Вейверли рядом с тобой счастлива, так что мне по боку, Смерть ты или нет.