Давай поженимся!

«Всё хорошо». Да ни черта подобного. Об обстоятельствах смерти своего отца Боунс не говорил примерно никогда и никому. Долгое время — больше, чем два года близкой дружбы — Джим не знал никаких подробностей. Только то, что Дэвид Маккой умер во время учебы Леонарда в медучилище. Все изменилось во время очередного пьяного разговора на третьем году их обучения в Академии Звёздного флота. И Джим прекрасно понимал, почему это вернувшееся воспоминание буквально разрывает Боунса на части. Если бы лекарство не было найдено настолько быстро после смерти старшего Маккоя, возможно, Леонард было бы легче пережить это. Но все эти «возможно», «если бы» ничем не могли помочь сейчас. Дело было в том, что Дэвид Маккой настаивал на эвтаназии, причем от рук собственного сына. И это решение далось Боунсу с большим трудом. Чувство вины преследовало его до сих пор. Но, все же, со всем полученным опытом, спустя столько лет, разобравшись в реальных шансах и истории болезни отца, Леонард смог смириться. Но сейчас, помня лишь то, как он ввел последнюю инъекцию своей рукой, а после наблюдал за смертью отца, Маккой упал на колени, не в силах справиться с этим. Джим готов был поклясться, что Боунс не рассказывал об этом ни М’Бенге, ни Споку. Так что не стал сообщать о причине приступа. Да и не сложно было догадаться, что триггером для воспоминания в этот раз послужил вид лейтенанта Харпера, стонущего и кривящегося от боли. Всего час назад, Джим надеялся и молился всем богам, чтобы память Боунса вернулась, чтобы он вспомнил хоть что-то. Теперь он был готов забрать все свои мольбы обратно. Именно об этом Боунсу стоило забыть и не вспоминать больше никогда. Джим понятия не имел, как долго они с Боунсом сидели на холодном полу в медотсеке. Какая нахрен разница. Да, он отморозил себе зад и почти не чувствовал левую ногу. Но он бы просидел здесь всю ночь, если бы это помогло Боунсу. В итоге, именно Маккой отстранился первым, отводя взгляд и чуть краснея. Очевидно, что он смущался произошедшего, и чтобы ни сказал Джим, его не услышат. Так что, он просто поднял Боунса на ноги и повел в их общую каюту. Миорелаксант все еще действовал, заставляя Маккоя пошатываться, но Джим успешно завершил миссию по транспортировке Боунса до дивана. Если честно, Джим понятия не имел, что делать. Он никогда не был хорош в утешении. Большую часть жизни он с трудом справлялся с собственными эмоциями, и не имел опыта в помощи другим с подобной проблемой. Единственный, кто был ему достаточно близок — Боунс, имел схожие проблемы, и решали они их не самым правильным способом. С другой стороны, если что-то работало в прошлом, то вряд ли это может навредить сейчас. Как только Маккой устроился на диване, Джим достал бутылку бурбона из стенного шкафа. Боунс со скепсисом глянул на алкоголь и два бокала на столике. — Я абсолютно уверен, что крепкие напитки запрещены на корабле, — заметил он, приподняв бровь. Джим кивнул и сел на диван рядом с Боунсом. Открыв бутылку, он разлил бурбон по бокалам. — Клянусь, что не стану доносить на тебя. Если я начну сообщать обо всех нарушениях устава на борту, то не закончу до конца миссии. Так что пей. Приказ капитана. Боунс невесело рассмеялся, но затем одним большим глотком опрокинул половину содержимого в себя. Вместо того, чтобы отставить бокал, он продолжил сжимать его в руках, вглядываясь в темную жидкость, будто на дне были написаны ответы на мучившие его вопросы. — Хорошая штука, — кивнул он одобрительно. — Не ожидал меньшего от твоего резервного запаса, — улыбнулся Джим. — Пей, эта бутылка подписана нашими именами. Боунс хмыкнул. — Если это мой резервный запас, разве на нем не должно быть моё имя? Голос все еще был хриплым, и Маккой избегал смотреть в его сторону, даже когда говорил, но говорил же. Это прогресс. — В браке нет буквы «я», знаешь ли. Твой бурбон — это наш бурбон. Боунс покачал головой и закатил глаза, прежде чем допить содержимое бокала и протянуть его Джиму, чтобы повторить. Стоило дождаться, пока Маккой сам начнет разговор о случившемся в медотсеке. Если захочет. На данный момент он не закрылся и не замолчал. Этого достаточно. У Джима полно времени, а бутылка почти целая. Спустя пару часов, когда они почти раздавили бутылку на двоих, Джим потянулся и расслабился на диванных подушках. Алкоголь не решал проблемы, Кирк прекрасно это знал на собственном опыте. Он не разрешил проблему с последним воспоминанием, но заглушил его. На некоторое время этого было достаточно. Они так и не затронули эту тему, и скорее всего именно поэтому они так удобно устроились на диване в уютной тишине. Нет, конечно, они говорили до этого, но не о случившемся в медотсеке. Джим вспоминал их прошлые попойки, проведенные в компании друг друга. Никаких мрачных историй, только несколько приятных воспоминаний времен Академии, разбавленные болтовней о происходящем на корабле. Это было привычно, совсем как раньше. Боунс больше не был таким смертельно бледным, даже раскраснелся после бурбона. Джим и не надеялся, что Маккой тут же изольет ему душу и все свои печали. Амнезия или нет, это не про Боунса. Все что он мог сделать и сделал — это отвлек друга от мыслей о случившемся. Джим готов был выслушать, но не собирался давить или расспрашивать. Обычно он терпеть не мог тишину. Но между ним и Боунсом все было иначе. Ни один из них не чувствовал себя обязанным вести пустой разговор ради разговора. Размышления прервал Боунс. Поерзав на диване, он отставил бокал на столик рядом с бутылкой и, вздохнув, потер лицо. — Пора идти спать. Время только перевалило за одиннадцать часов вечера. Не его привычный режим, но и такое количество бурбона бывало редко. И если Боунс сказал, что хочет пойти спать, значит, он не собирается сегодня обсуждать то, что его так тяготит. — Пора. Он отставил свой бокал и оттолкнулся от дивана, поднимаясь. Комната слегка накренилась, и пришлось сделать шаг в сторону, ловя равновесие, тихо посмеиваясь над собой. Кажется, последние пятьдесят — а может и сто грамм — были лишними. Боунс крепче стоял на ногах. Чуть крепче него самого. Маккоя все еще пошатывало, как после миорелаксанта, но он хотя бы мог идти по прямой. Наблюдая за его передвижениями, Джим скользнул взглядом ниже, на обтянутую форменными брюками задницу. Да, пора взять себя в руки. Завтра. Как только он протрезвеет. Гениальная мысль, что следует последовать чужому примеру, если он все-таки хочет лечь спать, настигла его голову. А подумать о причинах, по которым он вдруг начал пялиться на задницу лучшего друга, можно и с выключенным светом. Или нет. Прозвучало жутко и даже мерзко. Боунс убавил свет до минимума еще до того, как Джим подошел к кровати. И сейчас он с удивлением осознал, что Маккой отказался от своего еженощного ритуала по переодеванию в ванной за закрытой дверью. И сидит на кровати, стянув форменку, занятый сражением с левым ботинком, который отказывался капитулировать. Да еще и штаны стянуты до середины бедер. Джим резко вздохнул. Это неправильно. Боунс его друг, не стоило пялиться на него, пока он готовится ко сну. Джим быстро отвернулся, стягивая свою форменку, чувствуя как горит лицо и тянет внизу живота. Не стоило ему столько пить сегодня. Джим множество раз раздевался в разной степени опьянения, но сейчас отчего-то смутился и чуть не споткнулся о собственные ноги, стягивая штаны. Наконец, ему удалось раздеться до трусов и забраться под одеяло. Одной из новых привычек было держаться правой части кровати, во всяком случае, до тех пор, пока он не засыпал. Боунс устроился на другой половине, неловко потянув на себя одеяло. — Компьютер, свет. Комната погрузилась во тьму, и Джим попытался расслабиться, устраиваясь удобнее. Обычно Боунс засыпал как по щелчку. Джим подозревал, что этот навык появился после работы в больнице, когда после тяжелой смены (а может и нескольких подряд), возможность выспаться была роскошью. Но сегодня, даже после бурбона, сон не шел. Джим слышал, как Боунс ворочается на своей половине кровати. Странно, но ему даже нравилось засыпать рядом с Маккоем. — Прости. Джим почти провалился в сон, когда услышал тихий голос Боунса. Моргнув в полной темноте, он перекатился на спину. — За что? — За сегодня. В лазарете, — в темноте голос Боунса звучал ниже, а акцент различался отчетливее. — Я потерял контроль над собой. Я помню, что ты просил не извиняться, но… прости. Джим и правда, не знал, что ответить. — Всё в порядке. Вспомнив такое. Я бы тоже словил паническую атаку. Судя по шороху одеяла, Боунс пожал плечами. В темноте можно было только предполагать. — Так ты знаешь. Это было утверждением, но Джим чувствовал необходимым пояснить. Он перекатился на левый бок, лицом к Боунсу. Не то чтобы он мог его увидеть. В тусклом свете нескольких светодиодов он мог различить только очертания. Маккой лежал на спине, смотря в потолок. — Ты рассказал мне не так давно. Было важно дать понять, что это выбор Боунса, что Джим узнал от него лично. Не дождавшись продолжения, Маккой глубоко вздохнул. — И ты не осуждаешь меня? Джим забыл вздохнуть, застигнутый врасплох подобным вопросом. Раньше Боунс не спрашивал его мнения, тогда он просто рассказал о том, что тяготило. Так было проще им обоим. Теперь он понял, почему разговор начался именно сейчас. В темноте можно было не смотреть на Джима, не видеть его реакции. Вот только так не пойдет. Это важно. — Компьютер, свет десять процентов. Свет был тусклым, но этого было достаточно, чтобы видеть Боунса, лежащего рядом. Маккой повернул голову в его сторону, когда включился свет, нахмурился, не ожидая того, что Джим включит свет, заставит взглянуть в глаза. Не то чтобы у Джима был подходящий ответ. — Это не мне решать. Если бы это случилось со мной? Я не знаю, как бы я поступил. Но я понимаю, почему твой отец попросил это сделать, и понимаю, почему ты это сделал. Я… я не вправе осуждать и лезть со своим мнением, — он фыркнул, но быстро собрался, вновь став серьезным. — Я последний, кто подходит на роль судьи. Все, что я знаю, это то, что тебе пришлось сделать выбор, который чертовски сложно тебе дался, но был лучшим для твоего отца. Ты мог прикрыться врачебной клятвой, но ты не струсил. Ты выполнил его последнюю волю, хотя понимал, что чувство вины будет преследовать тебя. Это был смелый поступок, и я уважаю твое решение. Но это не то, что ты хочешь знать. Боунс нахмурился. — Да ну? Джим поерзал на кровати, подождал, пока Боунс вновь встретится с ним взглядом. — Неважно, осуждаю ли я тебя. Важно, что ты сам думаешь об этом. Боунс выглядел удивленным. На несколько мгновений повисла тишина, а потом Боунс повернулся на бок, лицом к Джиму. В его взгляде было что-то ранимое и открытое, отчего Джиму вдруг захотелось его защитить. И уж точно не врать больше. — Я? Блядь, Джим слишком пьян для подобных вопросов или наоборот слишком трезв. Он положил ладонь под голову. — Думаю, ты нашел способ принять это. Поскольку это было единственное возможное решение. Неважно, что случилось позже. В тот момент это был единственный правильный выбор. Да, это решение все еще причиняет боль. Но ты ничего не можешь изменить. И ты знаешь, несмотря на всю эту боль, что другого выхода не было. Так что, я бы сказал, что ты принял это. Настолько, насколько это возможно. Джим не знал достаточно ли этого, чтобы Боунс понял, что он не осуждает его. Боунс долго смотрел на него, пытаясь понять, правда ли это, прикусывая нижнюю губу. — Звучит так, будто ты решил отпустить мне грехи. Джим покачал головой. — Нет, я пытаюсь объяснить, почему ты сделал то, что сделал. И что тебе не нужно оправдываться передо мной. Особенно передо мной. Я не твой духовник. Боунс хмыкнул, подложив руку под голову, зеркально отражая позу Джима. — Нет, не духовник, — согласился он. — Ты мой муж. Судя по тому, как это было сказано, мнение Джима значило больше, чем кого-либо еще во всей вселенной. Джим сглотнул ком в горле. Во взгляде Боунса было что-то такое, чего он никогда раньше не видел и чему не мог дать названия. Поворот на бок приблизил их друг к другу сильнее, чем в любую другую ночь. Их локти почти соприкасались. Так близко, в темноте, глаза Боунса казались почти карими, а не ореховыми как обычно. — Спасибо, Джим. Непонятно за что Боунс благодарил его, ведь Джим просто выслушал и объяснил, что он вовсе не чудовище, как могло показаться. — Не за что. Легкое головокружение. Наверно, алкоголь все еще не выветрился ни на йоту. Другого объяснения, почему он вдруг почувствовал себя странно невесомым, не было, как и тому, почему он не мог отвести взгляд от Боунса. Что-то происходило, а он понятия не имел, как это остановить. Они пролежали так минуты, а может секунды. Джим не мог заставить себя проверить хронограф. Вновь шорох одеяла, и наверно это Боунс, ведь Джим не мог пошевелиться, даже если бы от этого зависела его жизнь. И он не отвел взгляд при первом нежном прикосновении кончиков пальцев к щеке. Боунс смотрел на него с восхищением и обожанием, которого Джим не мог понять. Маккой выпил не меньше него, но прикосновение к скуле было уверенным. Джим знал, что должен остановить его, прекратить это пока не стало слишком поздно. Но нежная ласка пьянила сильнее бурбона. Кожу словно чуть покалывало под кончиками пальцев. Он не хотел прекращать это. Боунс коснулся его лба, провел большим пальцем по брови, огладил висок, скользнул по щеке к губам. Джим тихо выдохнул и облизнул губы, чувствуя мягкое прикосновение. Это было так удивительно интимно, но не слишком, чтобы прервать ласку. Это было неправильно, но Джим не мог убедить себя в этом. Что-то, чего ему не хватало, вдруг оказалось таким, как он всегда хотел. Боунс следил взглядом за собственными пальцами, изучал Джима, словно видел его впервые, желал узнать его сейчас. Они были достаточно близко, чтобы Джим почувствовал дыхание Боунса на своей коже, и, не задумываясь, коснулся его ладони свободной рукой. Кожа под подушечками пальцев была невероятно теплой, он чувствовал движение мышц под ней, пока Боунс продолжал изучать его прикосновениями. Джиму казалось, что он плавится под нежными прикосновениями рук Боунса. Он не мог вспомнить, чтобы ощущал подобное прежде, и точно не хотел, чтобы это закончилось. — Часто мы так? Казалось, вопрос должен был разрушить наваждение, но голос Боунса был таким же мягким и ласковым, как и прикосновения. Так хорошо, что почти больно. Джим впервые не подумал о том, чтобы солгать или избежать ответа. — Нет, — голос звучал на удивление ровно. — Не достаточно часто. — Тогда пора это исправить, — ласково улыбнулся Боунс. Тело словно действовало само по себе. Джим убрал свою руку от ладони Боунса, огладил плечо, ведя вверх. Боунс приоткрыл глаза, когда Джим нежно обхватил его за шею, но не отвел взгляд. Волосы под пальцами были на удивление мягкими, когда он провел по затылку. У Джима было странное чувство. Будто он согласился с чем-то, хотя ни слова не сказал. Казалось нежные прикосновения кожа к коже, удерживают их рядом и самого Джима от того, чтобы не распасться на части. Глаза Боунса отливали карим, зеленым и золотом, когда он придвинулся ближе. Поцелуй должен был стать неожиданным, но нет. Мягкое, чуть неуверенное прикосновение губ ощущалось как самая естественная и правильная вещь, как очевидное продолжение предыдущих ласк. И Джим позволил себе прикрыть глаза, губы Боунса были теплыми и сухими, пока он удерживал его рядом за затылок, боясь отпустить. Чертов лицемер. Только вчера он сказал Боунсу, что они не должны этого делать, и с тех пор ничего не изменилось. У Боунса все еще была амнезия, а Джим использовал свою ложь. И все же, сейчас поцелуй казался правильным. Все чего он хотел сейчас, это чувствовать прикосновение губ Боунса к своим. Боунс ласково гладил его по щеке, его губы были такими мягкими. Было вполне естественно уступить, раскрыться, когда Боунс провел языком по его нижней губе. На вкус он оказался как бурбон, и было приятно ласкать его в ответ. Это не был требовательный поцелуй или намек на продолжение. Скорее Боунс пытался убедиться, что все именно так, как должно быть, пусть он и не мог вспомнить. И Джим хотел помочь в этом, целуя его остаток ночи. Боунс отстранил первым, прерывая поцелуй и вновь мягко касаясь его губ. — Мы не должны… — Я помню, — Боунс прижался в легком поцелуе еще раз, прежде чем вернуться на свою подушку. Только сейчас Джим понял, как тесно они сплелись во время поцелуя, обняв друг друга. И сейчас, расстояние в несколько дюймов ощущалось невероятно далеким. — Я помню, — повторил он, мягко сжимая руку Джима в своей. — Будем целоваться, когда память вернется. И прежде, чем Джим нашелся с ответом, Боунс закрыл глаза и тихо выдохнул. Джим не знал, смешно это или грустно, что Маккой заснул буквально через несколько секунд после их возни в кровати, но его ладонь все так же держала руку Джима, и этого теплого прикосновения было достаточно. Завтра будет неловко. Более неловко, чем в любое другое утро, но Джим не мог заставить себя переживать об этом сейчас. Он был усталым и довольным и едва успел пробормотать команду выключить свет, прежде чем сам провалился в сон. Главное, что ему удалось уберечь Боунса сегодня. И захочет ли Боунс целовать его после возвращения памяти, было не столь важно. Важно то, что он сказал перед тем, как заснуть. «Когда память вернется». Когда, не если.