Давай поженимся!

Все казалось ужасно знакомым, но все же было немного другим. Словно легкое оптическое искажение в визоре — на первый взгляд все выглядит нормально, но если присмотреться, то становится понятно, что что-то не так, как должно быть. То, что Боунс попросил больше личного пространства, в первую очередь означало физическое пространство. Не считая рабочих встреч и совещаний старшего офицерского состава, первые две недели Джим и Маккой не общались друг с другом. До этой ссоры, а точнее всего этого кошмара, Джим даже не осознавал, как много времени они проводили вместе — так повелось еще с первого семестра в Академии. Конечно, после их назначения на Энтерпрайз пришлось пересмотреть часть своих привычек, новые обязанности требовали времени, сосредоточенности и множества усилий. Но они все равно находили время друг на друга, и это даже не было осознанным решением, просто Джим привык быть рядом с Боунсом. Они всегда завтракали вместе, если их смены позволяли это. И каждый раз Боунс бурчал на тему того, что Джиму стоит есть больше овощей и фруктов, и нет, грейпфрут не считается, если похоронить его под горой сахара. И раз в неделю, обычно по вечерам, после совещания капитана и начмеда, они заваливались в каюту к Маккою или Джиму, чтобы посмотреть старый фильм или просто проговорить несколько часов под виски. У этой встречи не было фиксированной даты или дня недели. Это было их общей привычкой, которая устоялась сама собой. Все это взаимодействие, а еще бесчисленное количество раз, когда Джим заглядывал в медотсек в смену Боунса, или когда сам Боунс без особой причины поднимался на мостик. Джим даже представить не мог, что настанет день, когда он лишится этого, и что он будет так скучать по Маккою. Не то чтобы Боунс морозился от него, но приняв их «предоставить друг другу пространство» соглашение, он перестал искать встреч как раньше. Предпочитая общение с другими членами экипажа. Например, Джим совершенно спокойно среагировал, видя, что Боунс сел завтракать с Чапел, и был рад, что Скотти выбрал именно этот момент, чтобы поговорить о двигателях. Конечно, Джим вовсе не думал о том, чтобы занять свободное место и присоединиться к Боунсу за столиком. Джим понимал, что не сделает первый шаг. Потому что это вопрос доверия. Он уже совершил одну большую ошибку, солгав о браке, и теперь должен был держать слово. Он обещал дать Боунсу время разобраться в сложившейся ситуации и собственных чувствах. Что не отменяло тупой боли, засевшей где-то в груди и усиливающейся с каждым днем. Единственное, что могло ее притупить — возвращение их привычного общения и постепенное сближение. Первым изменением стал совместный завтрак в столовой, правда, с ними сидели Сулу и Чапел, иначе бы этого первого жеста пришлось ждать еще дольше. Джим забывал есть, думая только о том, что вновь находится рядом с Боунсом. Это был странный неловкий социальный танец из взаимных уступок, и Джим изо всех сил следил за своей партией, чтобы не нарушить то пространство, которое обещал уважать. Он не хотел давить на Боунса, не хотел, чтобы тот снова закрылся, но и не мог равнодушно держаться в стороне. Это сработало. Медленно, но верно, все возвращалось в подобие нормы. В их отстраненности не было обиды или злости, только… сама отстраненность. Она исчезала медленно, начавшись с разговоров в столовой, если они приходили туда одновременно. Они все еще старались не занимать столик вдвоем, используя других членов экипажа как буфер во время разговоров на отвлеченные темы. Но они вновь разговаривали друг с другом. Как друзья, а не как капитан и начмед. Одним утром посреди тирады о том, что свинина это ужасный выбор, а свинина зажаренная во фритюре это вообще преступление против собственного тела, Джим осознал, что они впервые сидят одни. Не то чтобы за их столик мог втиснуться еще кто-то. Они, наконец-то, не сговариваясь, вернулись к прежней привычке занимать один из столов на двоих в дальнем углу. Отойдя после паралича, который с ним случился при осознании этой новости, Джим отодвинул свою тарелку с беконом и пошел взял боул с хлопьями. И яблоко. Это того стоило, хотя бы ради удивленного взгляда Боунса, и того, как он потянулся к трикодеру, пытаясь найти объяснение выбору относительно здоровой пищи на завтрак. Это было все равно, что обуть удобные потрепанные кроссовки, хотя Джим никогда не расскажет Боунсу об этом конкретном сравнении. Но это было очень приятное и комфортное ощущение, когда Боунс оставлял ему свободное место за столиком в столовой или сам подсаживался к Джиму. Конечно, жизнь на корабле не остановилась, только по тому, что капитан пытался из осколков собрать свою дружбу с Маккоем. Переговоры с Нибилианцами завершились, и дальше дело было за бюрократическими формальностями, которые касались Адмиралтейства. После нескольких недель на орбите, включить варп и отправиться обратно в глубокий космос было подобно глотку свежего воздуха. Через три недели, как они покинули орбиту Нибилии II, Боунс поднялся на мостик впервые с тех пор, как начался весь этот спектакль, запущенный одной неуместной фразой Джима. У Маккоя не было причины подниматься, разве что они проходили мимо двойного пульсара, а это весьма захватывающее зрелище. Но, гораздо важнее, что появление Боунса на мостике было абсолютно нормальным явлением до их «брака». И если раньше экипаж не обращал на еще одного офицера никакого внимания, то теперь после долгого перерыва и их размолвки с капитаном, на Маккоя обернулись почти все. А Боунс, словно не замечая их взглядов, прошел к капитанскому креслу, привычно становясь за правым плечом Джима. Простояв там пару минут, молча смотря на пульсар, и так же молча покинул мостик, возвращаясь в медотсек. Никто не стал это комментировать, во всяком случае, не при капитане. А Джим еще несколько дней не мог перестать улыбаться. Было приятно осознавать, что не все потеряно, пусть и потребуется время, чтобы вернуться к прежней близкой дружбе. Но настроение испортили шишки из Звездного Флота. Приближалось 60-ти летие Джорджа Кирка, и кому-то из командования пришла в голову блестящая (нет) идея почтить память погибшего героя. И Джима попросили дать мини-интервью, чтобы потом добавить его слова к видео-голограмме. Он терпеть не мог такое внимание и последние пару дней всерьез размышлял о том, чтобы предложить командованию засунуть свою идею туда, где солнце не светит. Не снимут же они его с должности посреди миссии на дальних рубежах? Именно Боунс заметил, что с Джимом что-то не так, и осмелился загнать его в угол, требуя рассказать в чем дело. Именно Боунс сидел рядом, пока Джим рассказывал о мудозвонах, которые не понимают когда пора умерить свои пиарские порывы и оставить мертвого человека в покое, и что он вообще-то капитан, а не цирковая обезьянка. И пусть Маккой никак не мог повлиять на приказ (то есть поручение, но на самом деле приказ) командования, Джиму стало легче, когда он выговорился. Это был первый раз, когда они вновь провели время вдвоем после их еженедельной рабочей встречи. Постепенно все вернулось в норму. Их совместные завтраки, ворчание Боунса по поводу вредной еды, разговоры, дружеские подколки и шутки, то, что привыкла видеть команда. Вот только они ни разу не говорили о том, что происходило, когда Боунс потерял память и был в «браке». Но Джим об этом не забыл. Он все еще временами просыпался, уткнувшись в подушку Маккоя, словно та все еще могла хранить его запах, после стольких смен постельного белья. А еще он помнил, каково было ощущать губы Боунса на своих. Джим не собирался поднимать опасную тему. Он слишком дорожил тем, что друг снова вернулся в его жизнь. Друг, который сейчас сидел рядом на диване, невнимательно смотря старый фильм на экране и держа бокал (реплицированного и без грамма алкоголя) пива в руке. Джим готов был признать, что фильм не самый лучший, но когда даже с размахом снятое крушение шаттла не произвело впечатления на Боунса: — Компьютер, остановить воспроизведение. Боунс посмотрел на него, хмурясь. — Джим? Джим вздохнул, понимая, что если бы Боунс хотел поговорить о том, что занимает его мысли, он бы уже это сделал. А значит, он сейчас нарушает недавно установленные границы. — Что с тобой? Маккой как бы непонимающе нахмурился. Вышло неубедительно. — О чем ты? — Ты как будто не здесь весь вечер. И я понимаю, что регистрационные формы, которые пришлось заполнять — сомнительное веселье, но ты вряд ли смотрел фильм, а прошло уже полтора часа. — Извини, Джим, — Боунс устало провел ладонью по лицу. — Хочешь поговорить об этом? И это было очередным доказательством, что как прежде уже не будет. Обычно Джиму не требовалось спрашивать. Обычно Боунс успешно скрывал то, о чем не хотел говорить, или сразу съезжал с темы. Но сейчас все было иначе, и Джиму сложно было ориентироваться в изменившихся условиях. Боунс пожал плечами. — Не о чем говорить, на самом деле. Правда. — Это «не о чем» отвлекло тебя настолько, что ты не заметил взорвавшийся шаттл минуту назад. Я был уверен, что ты среагируешь на эту сцену тирадой о том, как ненадежны эти штуки, — Джим указал на экран. — Но этого не произошло. Значит, то о чем ты думаешь весь вечер весьма серьезно. Очередное пожимание плечами, и Боунс начал рассматривать свои колени, словно с его штанами что-то не так. — Я разговаривал с Джо сегодня. — У нее все хорошо? — спросил Джим, не в силах скрыть беспокойство. Боунс коротко кивнул. — Да. Джо в порядке. Ей нравится новая школа, у нее все хорошо. — Тогда… что тебя так беспокоит? Боунс сделал глубокий вдох. — Я же сказал, ничего. Я просто… я не смог вспомнить кое-что. — Что именно? — осторожно спросил Джим. — Джо рассказала о поездке с Джослин к озеру в двух часах от Атланты. Она утверждала, что я однажды ездил туда с ней, а я не мог поверить, потому что не помнил этого. Я даже не помнил, что вообще когда-то ездил к этому озеру. Но она настаивала, что это было, что она тогда пыталась заниматься серфингом на своем надувном матрасе и ушла под воду. И только тогда я вспомнил. Боунс наконец-то поднял на него взгляд, и Джим увидел боль в его глазах. — Я забыл об этом, Джим. И я не могу не думать… я считал, что вернулись все воспоминания. Но ведь я никак не могу знать наверняка. Что если я навсегда забыл что-то важное? Джим не задумывался об этом прежде, и у него не было подходящего ответа. До этого он переживал о вернувшихся воспоминаниях, а не о тех, что могут быть потеряны навсегда. Разве это возможно? Но Боунс врач, и если он обеспокоен, значит, на то есть причины. — Такое возможно? Боунс тяжело вздохнул и сделал большой глоток выдохшегося пива. — Черт меня дери, если я знаю, Джим. Сложно говорить об утраченных навсегда воспоминаниях, если ты их не помнишь. Джим прислонился к спинке дивана, раздумывая. Он не знал, что может успокоить тревогу Боунса, но знал, что стоит быть очень осторожным с выбором слов, чтобы не причинить еще больше вреда. — Не знаю, что сказать, Боунс, — начал он честно. Боунс заслуживал честности. — Я не спец в подобных разговорах, а ты гораздо лучше разбираешься в медицинских исследованиях на тему амнезии. Но я не думаю, что это конкретное воспоминание, которому уже много лет, повод для серьезного беспокойства. Маккой покачал головой. — Беспокойство все равно не поможет. Я не могу знать забыл ли что-то, чего не помню. Джим уже видел такое. Как Боунс уговаривает себя, чтобы наконец поверить в то, что говорит. — И не узнаешь, Боунс. Я хочу сказать, тебе стоит сосредоточиться на действительно важных событиях: рождение Джо, ее первое слово, первые шаги; все то, от чего сходят с ума родители. Подумать о других важных событиях в твоих жизни. И если они на месте, то довериться своей памяти, принять то, что все забытое до аварии вернулось на свои места. Боунс хмыкнул. — То есть то, что я забыл о нашей поездке не так ужасно, потому что я помню ее первые шаги? Джим покачал головой. — Нет. Просто иногда ты что-то забываешь. Мы все забываем, не из-за амнезии. Это нормально. Хотя, ладно, Спок не забывает, но он вулканец. А ты нет, значит иногда даже что-то хорошее сложно вспомнить, и наоборот некоторые вещи очень хочется забыть, но никак не получается. Возможно, ты забыл ту поездку с Джо не из-за удара головой о шаттл, а просто потому что прошло более пяти лет, и твоя жизнь очень сильно изменилась за это время. Однажды, ты найдешь ее рисунок, о котором уже забыл, или свою статью для курсовой работы, которую не помнишь как написал, или еще что угодно, но это не значит, что ты забыл об этом из-за амнезии. Иногда мы просто о чем-то забываем. Боунс взъерошил свои волосы и прикрыл глаза. — Может быть. Я бы не переживал так, случись это раньше. Но я слишком хорошо помню тот ужас, когда воспоминаний нет совсем. — Иногда мозгу просто нужен триггер, чтобы вспомнить что-то. Или осознать что-то. Например, чувства, о которых раньше и не подозревал. Так бывает. И вот опять. Язык его — враг его. — Что ты имеешь в виду? — спросил Боунс, приподняв бровь. Джим попытался небрежно пожать плечами, но, кажется, не преуспел в этом. — Только то, что иногда мозгу нужен триггер. Может, тебе нужно было услышать рассказ Джо об этой поездке, чтобы вспомнить. Это не значит, что ты не помнил об этом. Как… В этот раз связка «язык-мозг» сработала лучше и заставила вовремя заткнуться. — Как что? А может все-таки немного запоздала. Джим легко мог сменить тему, отшутиться, но он устал. Слишком устал трястись, сохраняя хрупкое равновесие, соблюдать дистанцию, когда на самом деле хотел быть ближе к Боунсу. — Как и другим вещам. Например, для осознания уже существующих чувств иногда тоже нужен триггер, — он засомневался, но сделав глубокий вдох, продолжил, пора было выложить все карты на стол. — В том госпитале на Нибилии, они не пустили меня только со слов, что мы женаты. — Джим… — Я тогда не обратил на это внимание, — продолжил Кирк, не давая Боунсу его перебить. — Я даже толком не запомнил, что РашТар коснулся моего лба, это Спок пояснил позже, что таким образом сенатор заглянул в мой разум, чтобы найти подтверждение нашим отношениям. И когда мы были «женаты», я понял, что мне нравится быть с тобой так, и задумался, что же увидел РашТар. Боунс пристально посмотрел на Джима, казалось, он не знал чего хочет больше: узнать остальную часть рассказа или все-таки попросить его заткнуться. — Он что-то увидел, Боунс. И Спок сказал, что невозможно спутать дружбу и любовь. Но я никогда… не осознавал этого, до начала этого «брака». Только оказавшись женатым на тебе, я понял, как сильно хотел большего, чем дружба. Боунс покачал головой. — Джим, я не уверен, что нам стоит обсуждать это, — сказал он, тяжело вздохнув. — Зато я уверен. И я думаю, что никогда не признался бы в этих чувствах, даже себе, если бы обстоятельства не сложились… подобным образом. И возможно, у тебя было так же. — Что ты имеешь в виду? — нахмурился Боунс. Джим нервно потер лицо ладонями. — Той ночью, когда мы целовались… это было по-настоящему. Я понял, что хотел этого уже давно, и мне, кажется, ты чувствовал тоже самое. Ты сделал это не потому что пытался соответствовать ожиданиям «своего мужа», а потому что хотел это сделать. Я помню, что ты сказал, что не знаешь какие чувства реальны, а какие вызваны ложью. Но если эти чувства не исчезли за последние недели, с тех пор, как ты узнал правду, значит они не вызваны нашим «спектаклем». Может быть и твоим триггером стал этот «брак». Боунс долго молча смотрел на него, нахмурив брови. — То есть, мы были влюблены друг в друга долгие месяцы, а то и годы, но наши мозги не позволяли нам осознать это? Джим слышал тихую насмешку над его теорией, но было уже поздно отказываться от своих слов. — Как я и сказал, для меня все это было по-настоящему. Эти чувства не появились из ниоткуда, просто потому что я притворялся женатым на тебе несколько дней. Они совершенно точно появились задолго до фальшивого брака. Ты мой друг, и наша дружба это не то, чем я стал бы рисковать, и естественно, что мне было проще не признавать свои чувства. Что я и делал. Но теперь я не могу снова затолкать их поглубже. Я не хочу это делать. Но если ты скажешь, что воспринимаешь меня только как друга, я постараюсь справиться с этим… Просто я не хочу, чтобы мы упустили шанс, если дело только в моей или твоей неуверенности… — Джим… — Я понимаю, что тебе нужно подумать. Правда, понимаю. Но я думаю, той ночью было что-то настоящее, искреннее, и я не верю, что ты целовал меня только из надуманного чувства долга. — Джим, ты дашь мне сказать? Кирк только сейчас осознал, что не давал ответить Боунсу. Он глубоко вздохнул и нерешительно глянул на Маккоя, пытаясь понять его реакцию по выражению лица. Боунс покачал головой и усмехнулся уголком рта. — Для начала, я не готов подписаться под твоей теорией о работе мозга. Стоит провести более серьезные исследования для публикации в научном журнале. Джим чуть улыбнулся. Боунс не начал кричать или, что еще хуже, откровенно смеяться над ним, это было хорошим знаком. — Но… у меня был некий опыт в прошлом, когда мой близкий друг, вернее подруга, стала моей девушкой, а потом женой. И как ты знаешь, это чертовски плохо закончилось. Я знаю, что наша ситуация отличается, как минимум, ты не Джослин, но я понимаю о каких сомнениях и не желании рисковать ты говорил. Ты всегда был моим другом, Джим. Всегда. И когда я вдруг осознал, что ты можешь стать кем-то большим это испугало меня. Не только потому, что я сомневался реальны ли мои чувства, но и потому что я не хотел ставить под удар нашу дружбу. Мне нужно было время, чтобы все это спокойно обдумать. Боунс тяжело вздохнул и взъерошил свои короткие волосы, избегая взгляда Джима. Он смотрел под ноги, когда продолжил говорить: — Проблема в том, что я так и не смог ничего решить. Эти странные чувства никуда не делись, и возможно, твоя теория о работе мозга не так уж плоха. — Думаю, тебе стоит доработать ее со всем своим научным бэкграундом. Ты хорош в заумных словах и научных терминах. Боунс улыбнулся, но не стал отвечать на поддразнивание, что дало бы возможность сменить тему. — Я не знаю, что делать со всем этим, Джим. Я… не могу перестать думать об этом. И я ничего не делаю наполовину. Я бы хотел поверить, что все получится, но после Джослин и всего, что было… я просто не могу. — Никто и не говорит, что ты обязан. Боунс наконец-то посмотрел на него. Так, словно Джим потребовал что-то выходящее за пределы человеческих возможностей. — Что если ничего не выйдет? — А если выгорит? Во взгляде Маккоя мелькнуло что-то такое, что заставило Джима продолжить. — Что если все получится? Я не могу дать никаких гарантий, черт возьми, никто не может. Но мы не узнаем, если не попробуем. Иногда нужно шагнуть в неизвестность. Я хочу дать этому шанс, даже несмотря на страх. — Джим… — Просто я не могу все сделать сам. Мне нужно чтобы ты сделал шаг навстречу. Я не справлюсь с этим в одиночку, Боунс. Боунс нервно сглотнул, его кадык дернулся, притягивая взгляд Джима. Кирк снова посмотрел ему в глаза, а потом придвинулся ближе, касаясь его бедра своим, чувствуя тепло его тела через ткань форменных брюк. Вновь рассматривая его лицо, ореховую радужку, переплетение оттенков зеленого и карего. — Помнишь ту ночь, когда мы целовались? — спросил Джим, продолжая удерживать его взгляд. Боунс тихо, коротко засмеялся, Кирк ощутил тепло его дыхания на своей коже. — Да, Джим. Я помню. — Значит, ты помнишь, что я тогда сказал, так? Хмурая складочка появилась между бровей Маккоя, и Джим наклонился ближе. — Ты сказал, что мы будем целоваться, когда я все вспомню. Джим замер, позволяя этой фразе повиснуть в тишине, заодно осознавая, что Боунс не сделал попытки отстраниться или оттолкнуть его. Пора было бросить последний козырь на стол. — И ты вспомнил. Боунс снова нервно сглотнул, на этот раз не разрывая зрительный контакт. — Да. Джим предоставил достаточно возможностей отстраниться, но Боунс не воспользовался ими. Значит, пора действовать. Он наклонился так близко, что пришлось наклонить голову на бок, чтобы они не столкнулись носами. — Вот и славно, — сказал он, прежде чем коснуться губ Маккоя в поцелуе. Губы были сухими и теплыми. Спустя долгие недели, все наконец-то было правильно. — Джим, — выдохнул Боунс, когда Джим отстранился. В следующее мгновение его руки уже обхватили плечи и шею Кирка, притягивая ближе. Если тот их первый поцелуй был нерешительным, нежным, с привкусом бурбона на губах, то этот отличался, и не только потому, что теперь они целовались на трезвую голову. В этот раз они изучали друг друга. Боунс целовался так, словно весь мир перестал иметь значение, настойчиво, жадно, отдаваясь происходящему целиком. Прикосновения его мягких губ, то как он нежно провел языком по верхней губе Джима, перед тем как углубить поцелуй, опьяняло и кружило голову. Джим не хотел, чтобы это прекращалось. Он прижался ближе к Боунсу, чувствуя, как его щетина царапает лицо, а руки оглаживают, трогают, сжимают, забравшись под форменку. Он не знал, как ему оторваться от губ Маккоя, даже для чего-то столь важного как кислород. Но затем Боунс наклонил голову, и Джим опустился поцелуями к его шее, проведя губами по сильной линии челюсти. — Джим… Этот тихий стон выбил воздух из груди Кирка, одна мысль о том, что он заставил Боунса звучать так, пьянила сильнее любого бурбона. Джим запомнил это чувствительное местечко на шее, провел по нему языком, вырывая еще один судорожный вдох. Первый пункт, в, хотелось бы верить, длинном списке прикосновений, которые заставляют Боунса задыхаться от удовольствия. Широкие ладони оглаживали его спину, и пришел черед Джима тихо застонать, когда пальцы Боунса коснулись его поясницы и скользнули ниже. Это должно было ощущаться странно. Неправильно. Ведь они были лучшими друзьями, а весь опыт Джима с представителями своего пола ограничивался пьяным лапаньем и несколькими поцелуями. Но это был Боунс, поэтому все происходящее было таким естественным и правильным. И потрясающим. Джим тянул за форменку, задирая синюю ткань, пока Боунс не отстранился, прервав поцелуй, чтобы снять ее через голову. И было так правильно стянуть собственную и откинуть в сторону, прежде чем потянуться за очередным жадным поцелуем. Джим буквально оседлал бедра Маккоя, прижимаясь ближе, потираясь, и не сдержал стона, когда сильные руки сжали его задницу через ткань брюк. — Боунс… Я… Я хочу… Джим не мог сформулировать, что же он хочет, он не был уверен, что такие слова вообще существуют, но, кажется, Боунс его понял. Он вновь требовательно поцеловал его припухшие раскрасневшиеся губы. — Знаю, хороший мой, — прошептал он так нежно, что у Джима мурашки пробежались по спине. Боунс вновь сжал его ягодицы в ладонях, а потом провел по внутренней стороне бедер, прежде чем коснулся его напряженного члена. — Я знаю, — повторил он, вновь поцеловав. Джим не знал, в какой момент потерял контроль над собой, но явно почти сразу после того, как ощутил ладонь Маккоя, прижатую к своему паху. Дело было даже не в самом прикосновении, а в том, что это был Боунс, Боунс делал с ним то, о чем он запрещал себе думать. Это окончательно вывело из строя способность мыслить. Джим понятия не имел, в какой момент они лежа растянулись на диване, ведь буквально секунду назад он сидел на бедрах Маккоя, но ему было наплевать. Он видел перед собой Боунса, его обнаженную грудь, к которой так хотелось прикоснуться. Джим сделал пометку на будущее, что соски Маккоя так же являются эрогенной зоной, потому что вдруг он не умрет от сенсорной перегрузки, и у него будет еще один шанс заняться с сексом с Маккоем. Боунс выгибался под ним от прикосновений, не оставаясь в долгу, оглаживая и изучая тело Джима, вызывая судорожные вздохи и тихие стоны между поцелуями. Он провел ниже ребер, скользя к животу, оглаживая тазовые косточки и останавливаясь у пояса брюк. Джим был потерян — для мира, флота и всего сущего, все, что его волновало это прикосновение рук Боунса и тело любовника под собственными ладонями, его запах, взгляд потемневших глаз и раскрасневшиеся губы. Поцелуи становились все более громкими, влажными и жадными. — Боунс, — выдохнул Джим, чуть не упав на Маккоя, потому что его руки вдруг оказались недостаточно ловкими, чтобы расстегнуть брюки. Они оба как неопытные подростки сражались с пуговицами и застежками-молниями, пытаясь поскорее раздеть друг друга. Джим изо всех сил старался удержать равновесие, стягивая свои брюки вместе с бельем к бедрам, а Боунс старался не дать им упасть с дивана. Отстранившись, Джим попытался стащить брюки с Маккоя целиком, но бросил эту затею, падая обратно, наконец-то притираясь своим членом к его. Боунс застонал, а Джим готов был поклясться, что у него потемнело в глазах. — Черт возьми, Джим, — произнес Маккой без обычных рычащих и раздраженных ноток. Что-то в этом тоне заставило Кирка наброситься с поцелуями, а Боунс обхватил его член ладонью, заставляя умоляюще застонать от ощущения этих длинных пальцев на своей напряженной плоти, сжимающих, надрачивающих, оглаживающих головку. — Да. Боунс. Господи, да… вот так… Боунс заставил Джима заткнуться самым эффективным способом, запустив свободную руку в его волосы на затылке, притянул для еще одного поцелуя, прикусывая за нижнюю губу, а затем вылизывая его рот. Джим редко представлял, каково будет заняться сексом с Боунсом, просто потому что убедил себя, что это никогда не произойдет. Но в его фантазиях все происходило иначе, медленно, неторопливо, с прелюдией и не на узком диване. Сейчас же всего было слишком много, они отчаянно нуждались друг в друге, и Джим пытался оказаться еще ближе и не хотел останавливаться, не хотел чтобы это прекращалось. Он опустил руку между ними и обхватил член Боунса, подхватывая чужой темп, и вновь целуя искусанные губы. В голове не осталось связных мыслей. Только ощущения и отдельные слова: пожалуйста, не останавливайся, только не останавливайся, я так долго хотел этого, пожалуйста, не бросай меня. Боунс неожиданно нежно поцеловал его. — Не буду, — прошептал он, и только тогда Джим осознал, что произнес все это вслух. Потребовалось всего несколько движений руки Боунса, и Джим дернул бедрами, кончая. Спустя пару секунд Маккой с громким стоном последовал за ним, излившись на пальцы любовника. Почувствовав, как все его тело будто лишилось костей, Джим позволил себе упасть на грудь Маккоя. Он слышал учащенное сердцебиение, вторящее его собственному. Устроившись между бедер Боунса, Джим ласково огладил его бедра, а потом приподнял голову, чтобы оставить нежный, благодарный поцелуй на ключице. Он не хотел думать, предполагать, что теперь может измениться между ними, значит ли это, что они наконец-то все выяснили и все будет хорошо, или это очередное событие, за которым должна последовать ссора. Джим просто хотел наслаждаться моментом. Теплая ладонь опустилась на заднюю сторону его шеи, поглаживая, ероша взмокшие волосы, и Джим со вздохом уткнулся в плечо Маккоя. — Если ты вырубишься на мне, Джим, клянусь богом, я сброшу тебя на пол. Голос Боунса раздался ворчанием на ухо и мягкой вибрацией в груди, которую Джим отчетливо ощутил и не смог сдержать улыбки. По правде говоря, ему было весьма удобно, он не хотел отпускать Маккоя, наоборот только прижаться еще ближе. Ему было лень не то что встать с дивана, ему не хотелось даже поднимать голову. Отчасти потому, что пришлось бы встретиться взглядом с Боунсом. Джим никогда не чувствовал себя настолько открытым. Дело было не в наготе. Тут он давно потерял всякий стыд. А вот открывать свои чувства было впервой. Он ощущал себя ужасно уязвимым. Он опустил все свои барьеры, перестав притворяться. Полностью отдав себя Боунсу. И его сковало холодом при мысли, что всего себя может оказаться недостаточно. Спустя полминуты Боунс перестал поглаживать его затылок. — Как думаешь, мы сможем добрать до душа, прежде чем склеимся друг с другом намертво? Джим медленно поднял голову, не уверенный в том, что готов встретиться взглядом с Маккоем. Но его взгляд лучился скрытым весельем, а одна бровь была приподнята в беззлобной насмешке. Волнение, сжимавшее внутренности наконец-то исчезло. — Что плохо в том, чтобы застрять со мной? Это невозможно, но бровь Боунса поднялась еще выше. — Я люблю тебя, Джим. Но если «застрять с тобой» означает буквально прилипнуть, то я откажусь. На чертовом корабле достаточно сплетен о нас двоих, нет никакой необходимости вызывать кого-то в твою каюту, чтобы нас отлепили друг от друга и полюбовались на наши голые задницы. Джим оперся на локоть, наблюдая за Боунсом и пытаясь угадать, о чем тот думает. — Думаю, у нас есть все шансы добраться до душа. К тому же, уже поздно. — Рад слышать, — кивнул Боунс. — А потом? — Потом спать, — Боунс пожал плечами. — Как ты сказал, уже поздно. Это был не совсем тот, ответ, который он хотел услышать. Джим осмелился уточнить: — Ты останешься? Ему было сложно задать этот вопрос. Как уже говорил Боунс, на корабле было достаточно сплетен, и кто-нибудь обязательно увидит его в коридоре утром. А значит, он просил Боунса не только остаться на ночь, но и принять все возможные последствия. Джим боялся, что просит слишком многого. Боунс смотрел на него несколько секунд, а потом улыбнулся и убрал прядь волос со лба Джима. — Да, Джим. Конечно, я останусь. А затем Маккой поцеловал его, лениво и, до боли в сердце, нежно. Наверно, Джиму стоит перестать выдумывать проблемы там, где их нет. Особенно сейчас, когда под ним лежит обнаженный Боунс, а впереди ждет совместный душ.