Арагонская

В тот год мы едва пришли в себя. Саша впервые за несколько месяцев вывел меня на улицу без надобности ехать в больницу, полицию или к адвокату. Мир снова становился на свои места. Родители никогда не заботились о собственной безопасности, но всё изменилось с нашим появлением. Отец говорил матери, что сам защитит её от всего, но по итогу смог спасти только нас. Фамилия родителей была довольно известной для многих; в своё время отец смог организовать свой бизнес, развить его до небес и даже влез в политику. Он даже решил свою предвыборную кампанию на пост депутата организовать, что, наверное, ни к чему хорошему бы все равно не привело. В каком-то плане, конечно, привилегии у нас были, но в остальном мы росли как обычные дети в любящей семье: кружки, ночёвки с друзьями, летние лагеря, семейные сборы на даче. Бабушка, которая гоняет нас за то, что мы опрокинули бочку с водой. Вечное желание смотреть за отцом с матерью, у которых существовала такая связь, которую даже мы, их дети, понять не могли; их любовь была за гранью нашего обычного понимания. Вся наша жизнь, всё то, что существовало вокруг, начало стремительно разрушаться после нашего пятнадцатилетия. Сначала это были, конечно, смерти. Умерла бабушка, затем — братья матери при неизвестных обстоятельствах пропали на два месяца и обнаружились в виде останков на заброшенной мельнице. Потом были покушения; отец усилил охрану, практически связал нас по рукам и ногам и даже пытался связаться с авторитетами мира сего (если вы понимаете, о каком мире идёт речь), но никто ничего не мог сказать наверняка. Родители начали ссориться, а я — всё чаще оставаться в одиночестве. Брат пропадал неделями невесть где, несмотря на все запреты. Всё закончилось также быстро, как и началось. За неделю до нашего шестнадцатилетия отец стал запирать нас в доме, забирая все ключи, задёргивая жалюзи и расставляя охрану по периметру. Саша злился и в своей привычной уже манере разбрасывал вещи, а я часами сидела в ванной комнате второго этажа нашего дома, стащив туда необходимые вещи для того, чтобы не выходить оттуда пару дней от слова совсем. В один момент раздался звонок. Мы ещё не знали, что он будет значить для нас. Я практически не помню, что было в том телефонном разговоре, хоть Саша и поставил его на громкую связь. Помню только, что никакого удивления не было: машина не справилась с управлением и утонула в реке вместе с родителями. В тот момент мы лишились всего. И никакие деньги, чьими наследниками мы стали, были не нужны. Очнулась я, наверное, только на похоронах. Два закрытых гроба, одно из Питерских кладбищ. Чёрная земля, которая отдаляла меня и брата от тех, кто был нужнее и важнее всего. С каждой минутой мы становились старше на тысячу лет. Я не осознавала. Не сопротивлялась, когда мы перебрались жить к сестре матери, когда продали наш родной дом. Было всё равно, когда брат отдал весь бизнес во временное распоряжение дяде, хотя прекрасно понимал, что не станет в дальнейшем управлять компанией и не пойдёт по стопам отца. Я забралась в панцирь, который не мог пробить никто, лишь временно вылезая наружу за новой дозой препаратов, что поддерживали во мне здравый рассудок по рекомендации психотерапевта. Однажды брат даже пытался орать и бить кулаками стены, лишь бы за стеклянным взглядом увидеть свою прежнюю сестру, которой не было уже очень давно. После того разговора задушило совсем. Эмоции, которые в первое время так старательно скрывались внутри, вырвались наружу. В тот период Саша заработал себе шрам на руке, который так старательно теперь прячет, потому что я кинула в него керамическую вазу, когда он снова пытался сказать, что всё будет хорошо. Как бы сильно мы не страдали, время шло. Судебное разбирательство подошло к концу через восемь месяцев, когда наконец смогли найти виновных, по чьей вине всё шло наперекор и по чьей вине машина вдруг оказалась неисправной. Честно говоря, все понимали, что у этой истории определённо будет продолжение. Мы старались начинать жить дальше: без опаски отвечать на телефонные звонки, в которых уже не было нескончаемых вопросов от журналистов, стали общаться, не оголяя последние нервные клетки. Искали квартиру, в которой мы сможем жить дальше, или, по крайней мере, делать вид. В начале марта, за несколько недель до нашего семнадцатилетия мы поехали в гости к самому близкому другу брата на день рождения. Хоть я и сопротивлялась, Саша взял меня за руку и вывел на улицу. Помню, как в тот момент солнце ослепило меня на несколько секунд. В вечер того дня я встретила Дубровского. Первое время мы сидели на кухне с друзьями брата и обсуждали всё, что обговаривать по телефону было опасно. Потом мы вышли к остальным и решили попробовать ощутить себя свободными. Дмитрия я заметила почти сразу: он был одним из самых старших, кто здесь присутствовал. Его манера держаться ещё ничем не отличалась от поведения всех студентов, разве что он был несколько умнее и умел шире смотреть на вещи. Как мне сказали, тогда ему было двадцать четыре года и он собирался получать второе образование; первое он завершил год назад, отучившись на магистратуре по лингвистике. Словом, этого было достаточно, чтобы меня заинтересовать. В конце концов нас познакомила случайность. — Девушка, а не многовато вам будет? — услышала голос у себя за спиной и обернулась с не совсем довольным выражением лица. Передо мной оказался парень, ростом, наверное, на голову или полторы выше меня. В руках у него был телефон с включенным фонариком, что в тот момент мне сразу пришлось не по душе. — Второй бокал вина за вечер, — я в доказательство кивнула головой в сторону стола. — Обязательно в глаза фонариком светить? — Извини. Он убрал телефон и отошёл на несколько шагов, захватывая по дороге стакан, наполненный, скорее всего, мартини с лимонной долькой на боку. Не сказать, что я хотела продолжать разговор, но парень уходить к остальным не собирался. — Курить есть? — спросила чтобы спросить, что называется. Тот усмехнулся и махнул в сторону балконной двери: — Пойдём. Дальнейший разговор не заставил себя долго ждать. Дубровский единолично выкурил практически всю пачку сигарет, пока мы вели разговор о жизни, смерти, учёбе, отраве для тараканов и прочих прелестях жизни. Мы пропали на несколько часов, хотя за соседней стенкой было с десяток человек. Хорошо, что нас никто не искал. Через некоторое время мы вернулись к остальным и опять разошлись по разным углам. Я нашла брата на кухне и он только улыбнулся, увидев меня. — Кажется, сестра, ты опять протрезвела. Давай оторвёмся? Думаю, про наш «отрыв» говорить что-то было бы лишним, потому что всё свелось к двум типичным событиям: я была пьяна и пошла на поиски Дмитрия. Кстати, на тот момент мы знали только имена друг друга, что, может быть, было даже к лучшему. Да и на всё остальное было совершенно плевать, потому что в голове не было мыслей впервые за уже очень долгое время. — Я тебя искала, — выдохнула на одном дыхании и Дубровский, кажется, даже не попытался улыбку сдержать. Да и над чем тут смеяться было, когда всё понятно было с первых секунд. — Идём отсюда. Дубровский не вспоминал про разницу в возрасте между нами даже после того, как за моей спиной захлопнулась дверь ванной комнаты; он не включал голову, когда мои руки были заняты его ремнём; наконец, мне было совершенно наплевать на всё остальное, когда между нами не осталось свободного места. Может быть, это было и к лучшему. Когда всё закончилось, мы ещё долго смотрели друг на друга, даже не пытаясь взять себя в руки и разойтись окончательно из маленького убежища на двоих. Градус в голове, кажется, только усилился. — Будет что детям рассказать, — в конце концов выдохнул Дмитрий и подал мне футболку. Я рассмеялась. — Дети, по молодости я трахнул пьяную десятиклассницу. Хороший из тебя отец будет, пример для подражания, — эта мысль показалась мне любопытной, но волновало сейчас другое. — Интересно, брат меня уже ищет? — Твоему брату всё было прекрасно слышно, — в шею приходится лёгкий поцелуй, и я совершенно не горю желанием уходить отсюда. Чужая рука спускаются вниз, и я, видимо, действительно сейчас никуда не уйду. — Нам идти надо, Мир, а то ведь действительно полицию вызовут. — Да пошёл ты, — выдыхаю ему куда-то в шею и удобнее сажусь на стиральной машине. Дубровский вздыхает и одним махом насаживает на пальцы. Спустя несколько часов мы с братом уже ехали домой, бережно держа в руках рюкзак, набитый остатками еды и бутылкой виски. В глаза я ему, кстати, старалась не смотреть. Через несколько месяцев кто-то из знакомых рассказал, что Дмитрию пока что не удалось осуществить свой замысел со вторым образованием и он устроился работать в какой-то университет. Я мысленно пожелала ему удачи и с головой погрузилась в одиннадцатый класс.