Арагонская

Профессор, уподобившись настоящему беглецу, нашёл себе временное пристанище в виде двухкомнатной квартиры в задрипанной пятиэтажке в паре кварталов от универа. Такой выбор казался вполне себе очевидным: многие студенты живут здесь на съёме, так что местные жители уже привыкли к вечно происходящему пиздецу. Даже если будет стрельба, кто-то мало обратит на это внимание. Пока Дубровский обживался в новых хоромах и вёл войну с тараканами вперемешку с ведением пар, я наконец вернулась домой к своему прежнему образу жизни, потому что к летней сессии третьего курса нужно начинать готовиться примерно с первого, иначе данную пытку для особо извращённых вывезти почти нереально, чем нас сейчас, собственно, и запугивают. Брат, к моему большому удивлению, вернулся к игре на гитаре спустя хрен его знает сколько лет. Достал где-то более-менее целую, натянул новые струны и теперь играет, запершись на кухне и думая, что я его не слышу. Даша сначала как-то стеснялась моего присутствия, хотя раньше такого я за ней не замечала, а через несколько дней после моего возвращения заявилась с спортивной сумкой в руках, и теперь нас стало трое. Жрачка уменьшалась со скоростью света. С момента поджога прошло уже три недели, но Дубровский упорно не хотел рассказывать абсолютно никаких подробностей: отмазывался тем, что всё свободное время проводит на работе или с семьёй. Мы пересекались-то едва, не успевая даже толком друг на друга посмотреть. Жались по каким-то неприметным кафешкам и даже гоняли в больницу к доктору, который поставил меня на ноги и обещал дать «вольную грамоту» ближе к апрелю, пока профессор виновато отводил глаза от рентгеновских снимков. В один прекрасный вечер кукуха не выдержала и изъявила о срочном желании завалиться к профессору с бутылкой красного полусухого в полдесятого вечера, что я, собственно, и осуществила. — Надеюсь, ты там один? — фыркнула, глядя на то, с какими ошалелыми глазами Дубровский открывал входную дверь. Прислушалась к запаху. — Пиццу жрёшь небось? — Её самую, — лёгкий поцелуй в щёку и ушёл на кухню, освещаемую только светом от ноутбука. — Я не отличаюсь высокими кулинарными способностями на доисторических газовых плитах, приходится заказывать еду доставкой. — Да уж, сразу видно, кто тут богатенький мальчик, — фыркнула, стягивая с себя шапку. — Погода на улице мерзотная, так что захерачим сегодня литр глинтвейна. — Имей совесть, мне завтра зачёты принимать! — шутливо заверещал профессор, изображая почти святого. Почти — потому что полез куда-то за кастрюлей, судя по грохоту. — Освойся пока, мне надо посуду помыть. Интересно, что тут можно было вообще смотреть? Милипиздрическая квартира с тусклым освещением и разномастными обоями, которые уже лет двадцать не переклеивали. Кухня, раздельная ванная комната с туалетом и спальня с кладовкой, из которой с сонной рожей выпал кот, чихая от пыли. Спасибо хоть всё было в более-менее приличном состоянии, без выломанных полов и подтекающей сантехники. — Кстати, ты решил что-нибудь с домом? — заглянула к профессору, когда закончила оценку его убежища. — Сеструха твоя отказалась по телефону разговаривать, говорит что работы много навалилось. — Да-а, у неё сейчас запара, — Дубровский задумчиво тряхнул головой, доставая злополучную посудину. — На дом плюнул, все равно оформлен на левые документы, так что… Интересно, как же он там записан? Как Петя Комаров? Я спрятала улыбку, делая вид что зеваю. Бутылку мы распили часа за полтора, плюнув на глинтвейн. Я наклюкалась быстро и решительно, Дубровский — медленно и со вкусом, успевая перекурить и отвечать кому-то на сообщения. Когда я уже собиралась по тихой грусти ретироваться обратно домой, потому что профессор был жутко чем-то озадаченным и с каждой минутой всё больше мрачнел и не отличался особым гостеприимством, раздался противный дверной звонок. — Сиди тихо, — в мою руку вложили хер пойми откуда взявшийся револьвер и тут пришлось порядком обалдеть. Ошарашенно посмотрела на Дубровского, который срочно рубанул свет на кухне и поплёлся в коридор, продолжая разговаривать. — Никто не знает, куда именно я переехал. Кроме тебя и сестры. Ну и остохуело же мне это всё! Я приняла более-менее боевую позицию, готовясь в любой момент кинуться на кого бы то ни было и надавать нормальных таких люлей. Не хватало ещё на ночь глядя опять валить в какую-нибудь ночлежку. Дубровский открыл дверь одним рывком, выставляя на непрошенного гостя пистолет, но через пару секунд одумался, пропуская его внутрь… Или её. — Надо поговорить, — мать Дубровского элегантно скинула капюшон своей дорогущей дублёнки, и в моей голове произошла маленькая атомная война. *** Этот весьма неприятный семейный разговор растянулся почти до утра, меня, правда, выдворили в спальню практически сразу, несмотря на активные сопротивления. Сдалась только тогда, когда мать Дубровского пригрозила прострелить второе колено. Уснула на дешёвенькой простыни в цветочек, предварительно стащив почти адекватного вида профессорские треники. Родители и дети рано или поздно начинают обсуждать собственные ошибки. Кажется, время пришло. На улице кружила невесёлая метель и не очень-то было понятно, утро уже или ещё можно поспать, когда Дубровский завалился рядом и почти сразу уснул, успев отвоевать кусок одеяла, которым делиться не очень-то и хотелось. Прижалась своей спиной к его, чтобы не быть одной. Дубровский — Ну и нахер ты припёрлась? Мира скукожилась на табуретке и нервно трясла ногой под столом, наблюдая за тем, как я разливаю матушке не шибко-то вкусный чай. По её меркам, конечно, она ведь привыкла к другим ценникам. Жизнями расплачиваться любит, например. — Я знаю про твою ситуацию, сын, — о, этот тон мне знаком. Изображает из себя властную женщину, думая, что ей до сих пор все готовы безропотно подчиняться. Как бы не так. — И так уж вышло, что мне тоже приходилось иметь дело с этими людьми. Догадываешься, о ком идёт речь? Они спецы по огню и бомбам. — Ты про поджог на складах в две тысячи восьмом? — поставил чашки на стол и сел последнюю свободную табуретку. Перед правым глазом плыли нехорошие пятна: после травмы такое теперь частенько случается от перенапряжения. — Я выкосил у этих чертей около десяти человек три с половиной года назад ещё перед заключительной сделкой. — Правда? — изобразила удивление на своём искусно исправленном косметологами лице и отхлебнула из чашки. — И как тебе потомки итальянской мафии? Я покосился на Арагонскую, которая в один момент вытянулась в струнку и засверкала своими глазами-изумрудами. Она не должна здесь присутствовать, а уж тем более выслушивать кто кого убил. — Не считая того, что пришлось съёбывать по системе вентиляции и ходить с осколком в руке — очень даже, — получилось с нездоровой ноткой сарказма. — У тебя есть решение моей проблемы или ты действительно просто поболтать о делах семейных из своего склепа выбралась? — Не скрою, по делам семейным тоже вопрос возник. Только вот решение, которое я придумала, тебе не понравится, — постучала ногтями по столу. Значит, разговор её действительно интересует. — И да, убери свою дамочку, нечего ей здесь делать. Я был согласен с матушкой, наверное, первый раз в своей жизни. Арагонская пыталась сопротивляться, но всё-таки дала себя увести. Не без угроз, конечно, зато меньше переживать будет. — И что вы там обсуждать намереваетесь? — прошипела, как только за нами закрылась дверь. — Дим, мне не пятнадцать, дважды два и я могу сложить… — Если эта старая грымза припёрлась, значит, дело действительно серьёзное и того стоит, — титаническое спокойствие. Мира упала на кровать и устало потёрла глаза. — Мы оба от этого устали, так что потом всё расскажу. Идёт? Вышел в коридор, не дожидаясь ответа. За спиной раздалось тихое «приходи спать». Пошёл на кухню, тяжело передвигая ноги. Кажется, пришло время принять то, что я просто нечеловечески устал. На третьем десятке многое приходится анализировать. И платить за совершённые когда-то ошибки.