Слабость

      Воланд словно оцепенел на целую минуту. Неподвижная женщина снизу устремила на него разбитый, до того несчастный взгляд, что мессира пробила ледяная дрожь.       — Мар… га… рита… — еле выдавил он. — Что с Вами?       — Мессир… месс… — сказала она, с трудом сдерживая слезы, а потом ужасно разрыдалась, содрогаясь каждой мышцей тела и заслоняя лицо руками.       Воланд поспешно захлопнул дверь, втолкнув при этом Маргариту в квартиру. Взмахом руки закрыл окно и тоже опустился на колени.       — Прошу, скажите… Что случилось? Вы в опасности? Мы обидели Вас чем-то?       — Не… нет… простите… — процедила сквозь слёзы Марго, зажимая рукой рот и тщетно пытаясь сдержать плач. — Извините… я не знала, куда податься…       Воланд кое-как усадил полумёртвую женщину на стул и сам сел напротив. Он с трудом подбирал слова.       — Вы не должны извиняться ни в коем случае. Прошу Вас, не держите слёз, плачьте. Я… — он хотел придумать что-то утешительное, но вместо этого произнёс самое неподходящее, — налью воды.       Воланд положил руку на спинку стула Маргариты, желая поддержать, но не осмеливаясь прикоснуться. После этого пошёл на кухню и вдруг осознал, что вода тут — самое дурное, что можно предложить. Он вернулся к женщине с полным стаканом вчерашнего спирта.       Та за секунду осушила стакан, даже не заподозрив о его истинном содержимом.       — Мессир… Знаю, это так бестактно… — Марго снова расплакалась и громко всхлипнула, — но Вы сказали… Я могу просить… Мне можно Вашего спирта?       Сатана сочувственно улыбнулся и принёс графин. Бедная… Как больно смотреть на её страдания! И правый глаз разболелся ужасно.       — Маргарита… Пейте, не стесняйтесь, это поможет Вам. Постарайтесь не надрываться, плачьте, успокаивайтесь. Потом поговорим, если захотите. Не позволяйте чрезмерной чувствительности овладевать Вами.       — Мессир, почему? Почему? Поче… му? — простонала Марго.       — Если хотите задать вопрос, пожалуйста.       — Почему Вы… помогаете? Вы говорили про одну просьбу! Одну! Зачем, зачем я Вам, если Вы велели мне ничего не просить, а теперь все исполняете? Я всего лишь женщина, всего лишь Маргарита Клодина, самая обычная, не ведьма, не наследница, тем более не королева, — она сквозь слёзы бегло произносила эти колючие слова. — Простите, что потревожила. Я зря пришла. Только мешаю. Вам нет до меня дела! Как и ему! — она рванулась к двери. — Прощ…       — Маргарита! — произнёс Воланд внушительным голосом, обездвижив женщину одной лишь интонацией. — Я убедительно прошу Вас никогда не говорить ничего подобного. Никогда и ни за что. Я сказал Вам вчера, что выполню желание и подарю счастье, если Вы попросите о нем. Но сегодня я предлагаю помощь. К тому же Вы выдержали непростые мучения, и оставлять Вас в беде было бы неправильно. Того, кто заслуживал наказания, я уже проучил и намерен справедливо судить людей. Мне есть до Вас дело, поверьте, и я не позволю Вам уйти в таком состоянии. Прошу, не совершайте ошибок и не называйте себя саму просто Маргаритой Клодиной. Вы Маргарита Клодина! Наследница, королева и, если угодно, ведьма. А теперь садитесь, пейте, успокаивайтесь и рассказывайте о причине Ваших слез.       — Воланд… — пришедшая в смятение от этих слов, Марго даже забыла о плаче, — простите… Простите, мессир, благодарю.       Мессир сообразил, что на низком табурете гостье не очень-то удобно, так что теперь они сели на диване на расстоянии метра друг от друга.       — Я возвращалась вчера… Шла к подвальчику. Вы вернули мне рукопись и маст… Я возвращалась. Увидела свет в подвальчике через зелень сада. Я вспомнила Вас и трижды поблагодарила за исполненное желание. Прижав к груди рукопись, я постучала в дверцу. Потом в окошко. Но мне никто… не… — она снова почувствовала солёную влагу на губах, — не открыл… Я вошла и… и… Он… Он был… И он был… С На… С Наташей!       Теперь она бессильно заплакала. Не дрожа, не всхлипывая, не убиваясь от горя, а тихо и горько заплакала от обиды. Воланд оторопел.

Наташа?! Какая ещё… Наташа… Кто она? Нет, кто такая Наташа? Неужели…

      Но как это возможно? Он ведь оставил прислугу Маргариты ведьмой, как она и попросила. Дурдом какой-то. И почему она плачет? При чём здесь эта… Наташа?       Воланд соображал до ужаса медленно, и только когда Маргарита затихла, не в силах терпеть равнодушное молчание мессира, он вдруг понял, что к чему.       Брови его взлетели вверх, взгляд запылал, а губы сжались. Изумление, исполненное возмущения и сожаления одновременно, поглотило его с головы до ног.       — Вы… Вы видели Мастера с… Наташей? Вашей прислугой, верно? — он старался говорить спокойно и сочувственно сразу, но это не очень удавалось.       Марго сокрушённо кивнула.       — Вы… уверены? Простите, но ведь иногда под спонтанными впечатлениями можно уловить странные видения. Видели?       Снова кивок.       — Вы… дали знать им о себе?       И тут началось что-то страшное.       — Они сидели на диване, на том самом диване, и мой мастер, мой милый мастер прижимал её к себе, точно как прижимал меня. Как меня… Мой мастер, весь заросший, небритый, ободранный, смеялся с ней… Они так хохотали, как мы с ним. Как мы! И мой мастер вдруг заметил меня. Он… он, мессир, сначала посмотрел удивлённо, потом… Потом подмигнул ей… Мне плечами пожал… И засмеялся! И они снова вместе захохотали! Он подскочил, вырвал у меня рукопись, да и швырнул её в камин. Снова! Она так занялась, так занялась, а потом… Он вынул из кармана шапочку… Мой мастер вынул ту самую шапочку и тоже сжёг! Дотла! И захохотал! Он что-то яростно крикнул, толкнул меня и снова прижал её… Я стояла, не двигаясь, не зная, что происходит. Я думала, это все страшный сон, но мой мастер так убедительно ругал меня, так проклинал… Он говорил, что ушёл, потому что я надоела ему, что сжёг всё, что напоминало ему обо мне. Что ему в лечебнице было так хорошо, пока я снова не вмешалась! Что это он просил Латунского разгромить роман… Мой мастер… Теперь я понимаю, что он просто обезумел, что его искалечили там, в треклятой клинике, но вчера… Я так… Я не знаю, что завладело мною, но я разрыдалась, обозвала его и побежала прочь. Я хотела утопиться в реке, но, как только увидела реку, поняла, что я наделала! Я его предала! Он потерял рассудок, мой мастер окончательно заболел. Я обещала ему! Я сказала, что погибаю с ним, но я его предала! Я понимаю это и терзаю себя, но я не могу позабыть его слов! Я ужасна, мессир, ужасна, потому что я до сих пор злюсь! Я убила его, а не вылечила, я убила его и смею злиться! Мессир, я… убила!       Она упала на пол и, корчась от боли, застонала и забила руками о пол. Из её глаз текла сплошная едкая жидкость и разъедала ей душу. Она кричала…       Воланда что-то пронзило изнутри, когда он увидел эти страдания.       Мигом дьявол опустился рядом с ней на пол. Выхода нет.       Воланд крепко обнял Маргариту. Крепко до того, что она не могла даже пошевельнуться, а только продолжила рыдать… Просила отпустить её, не помогать, просила подвергнуть самой страшной смерти за такой ужасный грех. Воланд зажал ей рот горячей ладонью. Марго теперь только дёргалась и мычала, не желая принимать помощь.       — Марго… Ты помнишь, что сказала вчера? Что будешь страдать, чтобы обрести счастье. Что ж ты так жестока с собой? Послушай, я хочу помочь. Я. Хочу. Помочь. Я исполню твою волю, и, если желаешь, окуну в самые темные муки, которые только сможешь вообразить, но прежде… Позволь… Позволь помочь. Я думаю, мастер и вправду… — Воланду свело челюсть от отвращения, — не виноват. Он слишком истосковался по тебе и от того послабел, а когда вернулся, не поверил в чудо. Да, он не совсем уравновешен, но это можно исправить. Но за что ты винишь себя? Ты в каторге собственного душевного плена прожила с мастером всю его нелёгкую судьбу, дала ему обещания, потратила почти все силы на поддержку, а потом четыре долгих месяца по нему страдала. Ты хотела утопиться, и я воспользовался тобой, подарив надежду. Я, Марго, я подослал Азазелло и пригласил тебя терпеть наготу и боль на бесконечном Балу, а потом задерживал тебя. Это я не предвидел возможного и подверг опасности тебя и Мастера. Ты очень устала, не только за вчера, не за четыре месяца, нет. Жизнь утомила тебя. Другие каждый день ссорятся и разбегаются, а потом снова сходятся. Ты уж мне поверь, я видел очень многое, но такой преданной и верной женщины, как ты, не встречал никогда. Поверь. Я думаю, даже уверен, что вчера мастер очень устал, и ты устала, поэтому контроль был потерян. Но это легко исправимо, даже очень. Однако, сперва, тебе нужно перестать отдавать всю себя одному лишь мастеру и желать собственной смерти за простейшее недоразумение. Мастер умный человек, хоть и не полностью здоровый, и сегодня, проснувшись, он всё вспомнит и простит тебя. Только вот прощать не за что. Позволь себе позлится немного, здесь, на него, а лучше на меня, но только не на себя. Своими муками ты Мастера не осчастливишь. Ты прекрасна, Марго, так что не вздумай себя винить. В чужих грехах ты не можешь быть виновна…       Маргарита перестала содрогаться. Она постепенно расслабила тело и потянулась к полу. Глубоко дыша, гостья открывала и закрывала глаза.       Воланд быстро отстранился и уложил её на ковёр. Сам упал в метре от Маргариты, чтобы отдышаться. Как ему стало страшно, когда бедная женщина стала умолять о казни! И как яростно сжалось его сердце, когда он представил смех Мастера… Мастер… Воланду было настолько жаль Маргариту, что он сумел удержаться от злорадного торжества за предательство Мастера. И все же луч несмелой надежды зажёгся в его зрачках.       Глаз! Какая боль прорезала правый глаз только что! Мессир схватился за него пальцами, пытаясь не выдать чувств. Чувств…       Боль прошла так же внезапно, как и появилась, но Воланд ещё минуту лежал, не в силах собрать мысли воедино. Когда это ему удалось, он увидел, что силуэт рядом с ним зашевелился. Марго села на колени.       Мессир упёрся спиной о кровать. Руки его всё ещё дрожали от недавней хватки.       — Простите, Маргарита Николаевна. Простите… Вы напугали меня.       — Воланд, спасибо, — перебила она, — спасибо тебе! Я повела себя ужасно… Если бы не ты, я бы точно плавала уже в Москве-реке. Ты прав, но я не могу сердиться на тебя. Но если я не буду винить себя, останется лишь мастер… Не срывать же зла на нем!       — А квартира Латунского точно полностью разбита? Можно тогда в МАССОЛИТ отправиться… — предложил, улыбнувшись, мессир.       Марго залилась смехом. Как приятно слышать её звонкий, струящийся смех…       — Полагаю, я и так многое натворила. Как бы самой не попасть к Стравинскому! Ведь там все наказанные собираются?       — Лечебница Вам точно не грозит, уж поверьте. Прогулка поможет?       Воланд всё же не до конца понимал происходящее. Этот мастер, о котором толкует Марго, с её слов получался каким-то безупречным и идеальным, а вчера натворившим что-то ужасно отвратительное. Какой бы сладкой не казалась мысль о подобном проступке возлюбленного женщины, она не очень походила на правду. Во-первых, совершенно нормальные и образованные люди до такой степени в безумие не окунаются, а уж если членораздельно говорят и вполне контролируемо действуют, то и вовсе сумасшедшими не считаются. Во-вторых, каким образом эта… Наташа оказалась в подвальчике, если он, Воланд, навсегда обратил её в ведьму. Кажется, она ещё замуж собиралась… И каким-то неведомым чудом пришла прямо к мастеру. А в-третьих, не истощилась и не устала ли бедная Маргарита настолько, что и вправду лишь вообразила себе всё это? Нет, это нужно разъяснить. Но не в этой квартире. На улице ей гораздо проще будет говорить спокойно, словно от третьего лица, не опасаясь показаться глупой, беседуя с кем-то.       — Пожалуй, помогла бы. Но я опасаюсь ненароком встретить кого-то. Меня уж точно расспросят о муже, и придётся снова врать, а я этого делать не хочу. Мне вчера было ужасно хорошо, и я не желаю превращать воспоминания в тоскливую ложь об ожидании супруга. А уж тем более не хочу встретить… Его…       Вот незадача. Воланд и сам бы отвлёкся от сути разговора. Что же, квартира, так квартира.       — Вы голодны, наверное? Я заварю чай.       И как люди это делают? Так просто находят предлог для беседы? Скоро он скормит и споит Маргарите весь Грибоедов.       — Спасибо…       Он поставил чайник и вернулся в спальню. Марго сидела на низком табурете, поэтому Воланд сразу предложил ей свой стул.       — Марго, Вы… Правда, его очень любите?       — Мне больно от этого. Больно каждым уголком сердца, потому что я страдаю из-за него. Но боюсь равнодушия, боюсь холода и поэтому неимоверно люблю. Я не знаю, как и почему… Ведь мой муж тоже очень славный человек. Наверное, просто другой, — помолчала. — Воланд, почему ты так учтив со мной? Наверное, я так напугала тебя. Ведь всё теперь хорошо!       — Меня радует, что тебе легче, — осмелился ответить в подобном тоне. — Я не так учтив, как следовало бы. Например, я задам вопрос: тебе до сих пор неприятно? И держишь ли ты зло на Наташу?       — Да, неприятно и тоскливо. В другой раз я давно бы уже мчалась к мастеру и умоляла о прощении, но меня теперь что-то останавливает. Я словно не нахожу в этом смысла. И немного даже рада…       Вот так заявление. К счастью для мессира, на кухне засвистел чайник, и у него появилась свободная минута для размышлений.       Как видимо, второй стакан спирта и весьма неосторожный метод успокоения были лишними, потому что женщина уж слишком резко поменяла взгляды. Слишком спокойно звучали её слова о мастере. Впрочем, если этот эффект продлится довольно долго, Воланд может надеяться на успех. Сладкое чувство потекло по его жилам. И снова какая-то возвышенность и вожделение.       Он вернулся в спальню с чайником и двумя чашками. Сперва налил Маргарите, а затем себе.       — Приятного аппетита…       — А чай у тебя тоже необычный? — поинтересовалась женщина. — Или ты просто очень умело его варишь? Вкусно!       — Полагаю, нам следует отблагодарить запасливого Михаила Александровича. Ничего необычного в этом чае, уверяю, нет. За три с половиной тысячи лет чая я сварил более чем достаточно.       — Три с половиной тысячи? Это твой возраст?       — Плюс-минус сто пятьдесят лет. Если моя бабушка говорила правду.       — А как твоё колено? Триста лет ещё не прошло, однако мало ли, что там за мазь…       — С коленом всё в порядке, не волнуйся. В кремах не только Азазелло хорош.       Маргарита засмеялась.       — А за что Геллу повесили? Не за колдовство ли?       — Она об этом не любит говорить. Я слышал, облила одного знатного юношу кипятком, когда он зашёл забрать своё пальто. Оно Гелле ужасно понравилось, вот и вылила на беднягу кастрюлю горячего супа. Правда ли — не знаю.       — Ясно… Мне Фагот вчера очень много занимательного рассказывал. А кстати, где они? В отпуске? — она снова засмеялась.       Воланд хотел согласиться, но не успел. Свита сама вывалилась из камина и, не успев разобрать, что к чему, затараторила.       — Мы все сделали, мессир! — отряхивая сажу, мяукнул Бегемот.       — Мы испортили этому негодяю мастеру его безупречную репутацию. Королева все увидела своими глазами! — провозгласил, выползая, Коровьев.       — Теперь Донна Ваш… — Азазелло поднял голову и резко толкнул Геллу локтем. Та дала подзатыльник коту и регенту. Только теперь они увидели Маргариту.       Последняя уронила фарфоровую чашку, так и не допив прекрасного напитка. Посуда разлетелась вдребезги по всей спальне, и во множестве осколков отразился застывший в глазах Воланда ужас.