Butterfly Kiss

      Прозрачные капли дождя тихо барабанили по шероховатой поверхности эпонжевого зонта, по невзрачным парижским крышам, падали на асфальт, собираясь в лужи. Веяло сыростью, прохладный мокрый воздух бил по щекам, зарывался в волосы и нёсся дальше: к деревьям, срывая с веток слабые листья, к проезжавшим мимо машинам, смешиваясь с выхлопными газами… Габриэль и Натали медленно прогуливались вдоль набережной, где было ещё холоднее из-за близости Сены, и всматривались в водную гладь, в которой нечётко отражался серый город. Оба молчали. Людей поблизости почти не было — мелькали лишь цветные зонты и автомобили, куда-то спешившие, к чему-то стремившиеся…       Габриэль поплотнее укутался в серое пальто и прижал шедшую с ним под руку Натали к себе, согревая и себя, и её. На ней также было пальто, только чёрное; Натали всё не решалась изменить своему строгому стилю, и только тусклая красная прядь волос выдавала в ней принадлежность к миру цвета и моды. Вода в реке была неспокойна: дождь усиливался, но двоим не было до того никакого дела. Такая унылая погода придавала воспоминаниям только ещё большую реалистичность. Габриэль и Натали проходили мимо этого места во время каждой прогулки, которые стали почти регулярными. Габриэль в очередной раз тихо вздохнул — маленькое облачко пара — и нахмурил серые брови. Эмили тоже когда-то ходила здесь, во время съёмок «Одиночества». Точно так же, как и они сейчас, она шла под широким черным зонтом, по которому стучал дождь, её обнимал пронизывающий до костей ветер… Она тоже любовалась прекрасной тихой Сеной. Габриэль боялся обернуться и увидеть — ещё больше боялся не увидеть — Эмили за своей спиной. Прошло так много времени, прежние раны почти затянулись, но иногда продолжали ныть и тревожить уставшего от боли модельера. Эмили не было. Он никогда больше не увидит её… Дождь и ветер не вспомнят её лица — но эти черты раз и навсегда запечатлелись в сердце Габриэля, пусть теперь там и появилось место для нового чувства.       Он бы остановился и простоял под дождём ещё пару часов, пока совсем не продрогнет, — как делал это первое время после смерти Эмили, — но Натали уже откровенно тряслась от холода, вжимаясь в него всем телом; нужно возвращаться в особняк.       В доме порой становилось совсем тошно: даже стены и те напоминали Габриэлю о покойной жене. Портрет её завесили черной плотной тканью, тёмные занавески в кабинете сменили на бежевые и впустили в комнату больше света. И всё же… статуя Эмили до сих пор красовалась на заднем дворике, и, хотя Габриэль успешно боролся с желанием просиживать там часами, её незримое присутствие ощущалось в самом воздухе, который наполнял поместье. Она бродила по этим комнатам… Она ужинала за этим столом… Она спала на этой кровати… Габриэлю иногда было нестерпимо тяжело. Отпускать оказалось слишком, слишком больно. Словно призрак Эмили обитал рядом с ними, повсюду сопровождая их.       После безмолвных прогулок наступало время для таких же молчаливых вечеров у камина. В такие моменты Натали не пыталась отвлечь его бытовыми проблемами или работой, за что Габриэль был ей безмерно благодарен. О, не только за это он был признателен Натали. Габриэль чувствовал, как ей тяжело в кратковременные периоды его тоски по Эмили, но не мог ничего с собой поделать. Прошлое цеплялось за него, тянуло его за собой, в бездну, и у Габриэля не всегда хватало сил сопротивляться. Натали пока не поднимала тему похорон Эмили, потому что Габриэль даже не мог слышать об этом, но все её мысли отражались на печальном лице. Увы, смотреть на неподвижный лик жены — будь то фотографии или её тело, всё ещё находившееся в стеклянной капсуле под домом — было просто невыносимым.       Натали прекрасно всё понимала и не требовала от Габриэля каких-то скорых решений по этому мучившему их обоих вопросу. Она решила делать то же, что и всегда: быть рядом. Поддерживать тёплым словом. Обнимать, когда ему было особенно тоскливо. Часто это не помогало, но Натали всё же не теряла надежду, что в один день Габриэль оправится от утраты, взглянет на мир по-новому, вновь откроет для себя жизнь во всех её красках. Она знала: пройдёт время, и ему станет легче.       Они сидели в столовой, как и всегда. Габриэль разжёг камин, уселся в кресло напротив, почти утонув в нем, и задумчиво отпил черный эспрессо; сегодня, из-за дождя, горячий напиток был как никогда кстати. Огонь так громко потрескивал в камине, что почти перекрывал завывания ветра за окном. В комнате было тепло. На душе у Габриэля было холодно. Натали молча пила кофе и неотрывно следила за языками пламени.       Далеко не каждый день был таким мрачным; сказывалась погода. Габриэль украдкой бросил взгляд на Натали: её кожа мерцала золотом, в очках отражались затейливые багряные блики, удачно сочетаясь с красной водолазкой и оправой очков. Габриэль думал, что Натали должна любить огонь. С виду она всегда казалось неприступной, чувства её долгое время были заморожены, но с недавних пор что-то внутри её разгоралось, с каждым днём всё сильнее, всё ярче; Габриэль решил про себя, что она и правда чем-то похожа на пламя — но не на бесконтрольный лесной пожар, а именно на пламя камина, которое горит внутри строгих стенок, пылает, но его что-то сдерживает, не даёт вырваться наружу и спалить всё и вся.       Габриэль впервые за всё долгое время их молчания усмехнулся: сравнение Натали с огнём показалось ему очень правдоподобным. Та с непониманием посмотрела в его улыбающиеся глаза и, ничего не говоря, оставила кружку с недопитым кофе, чтобы присесть на подлокотник его кресла. Габриэль тоже поставил свою чашку на стол — звонкий стук о блюдце — и уселся поудобнее, взяв руку Натали в свои. Пальцы её совсем согрелись, она больше не дрожала. Габриэль погладил шелковистую кожу её ладони, дотронулся до рукава кофты; рука его легла сначала ей на локоть, потом на плечо; он притянул Натали к себе, чтобы горячо поцеловать. Ему так нравились её губы… мягкие, немного влажные, они чутко отвечали на каждое его настойчивое прикосновение. Натали соскользнула Габриэлю на колени и, приобняв того за шею, зарылась лицом в его пиджак. На душе у него стало чуточку теплее.       Где-то на задворках сознания Эмили зовёт его; эхо её голоса звенит вдалеке, но постепенно совсем пропадает.       Габриэль вслушивается в безмятежную тишину, нарушаемую только дыханием Натали и треском камина.