Вкус нашего греха

1813 Никто не знал, с чего именно началась долгая и глубокая вражда между Пайнсом и Сайфером. Диппер, о котором шла речь, полагал, что разлад начался, когда джентльмен — и он произнес это слово чрезвычайно небрежно — впервые соизволил открыть рот и тем самым подтвердил, что он дурак. Джентльмен, ненавидевший проигрывать, уверял: неприязнь возникла сразу же, что было явным знаком судьбы. И так как провидением ведает сам Отец Небесный, любые неподобающие поступки по отношению к Пайнсу с его стороны наверняка являлись проявлением немилости Сайфера к парню, а он — просто орудие Божие. Диппер решительно опроверг эту точку зрения, настаивая на том, что джентльмен — глупец. Некоторые говорили, что все началось в тот день, когда стараниями юного Диппера Билл, который был немного старше, выпал из гребной лодки в присутствии очаровательной мисс, причем та вдруг поскользнулась и тоже упала за борт, что положило конец их короткому, но яркому роману. Другие утверждали, что сыр-бор разгорелся, когда озорник Билл посадил огромного жука на костюм Диппера во время музыкального вечера, заставив его вскочить, закричать, бешено размахивать руками и иными способами подвергать окружающих опасности. Третьи настаивали, что им совершенно нет дела до того, когда и как все началось, они просто хотели, чтобы это закончилось. Немедленно, если не раньше. Все, однако, сходились на том, что парочка, скажем прямо, не ладила между собой. Их соперничество имело такую дурную славу, что если бы кто-то увидел, как эти двое обмениваются сердитыми взглядами, стоя по разные стороны велосипеда на задней лужайке Хэлдон-холла, поместья , он бы только вздохнул и поспешил убраться в безопасное место. К счастью для людей, которые в то время гостили в особняке, Билл и Диппер оказались наедине. Оба положили руку на новенькую штуковину с колесами, и, в точности как двое ребятишек, дерущихся из-за игрушки, каждый был настроен одержать верх. Будучи умной и в большинстве случаев вполне уравновешенной молодой особой, Диппер прекрасно осознавал нелепость и мелочность ситуации. Будучи честной молодой особой, он мог признать, что на тот момент его это полностью устраивало. Он нуждался в хорошей дерзкой ссоре. Как всегда, Билл был более чем готов услужить. — Пусти, сосна. Как и всякий раз, когда он по-настоящему сердился, Билл говорил, стиснув челюсти. Диппер обожал его передразнивать. Но сейчас ему захотелось побыть не остроумным, а упрямым. — Не вижу причины, по которой должен это делать, — парировал он, вздернув подбородок. — Наверное, потому что ты бы не увидел причины, даже присядь она на кончик твоего носа. — Он рванул на себя велосипед, отчего Пайнс только сильнее уперся в мягкую землю. — Ты даже не знаешь, как на нем кататься. — Конечно же, знаю. Садишься, хватаешься за руль и вертишь педали. Я тебе покажу… — Нет. Ты не будешь на нем кататься. Каких-то десять минут назад ему бы и в голову не пришло проехаться на этой треклятой штуковине. Ему было просто интересно. Но когда он стоял там, нежась на солнышке и с любопытством поворачивая машину в разные стороны, чтобы понять, как она устроена, Билл появился из-за дома и приказал ему — приказал ему — не садиться на велосипед. Он пристально посмотрел на него: на его золотые волосы волосы, взъерошенные ветерком, на его холодные янтарные глаза с искоркой и аристократичные черты, обозначенные строгими линиями. Каждый дюйм его высокой спортивной фигуры говорил о силе, коренившейся в богатстве, титуле, землях и чистейшей удаче родиться мужчиной. Тот же тип силы, которую его дядя использовал, чтобы держать племянников под контролем.