Вкус нашего греха

— Через минуту тебе станет так же скучно, как и мне. — О, сомневаюсь. У меня есть над чем поразмыслить. — Ах, он пытается думать. — шатен кивнул, изображая понимание. — Это объясняет промедление. — Месть — дело важное. Тут главное — не торопиться. — Тут главное — ум и творческий подход. — Он топнул ногой от нетерпения. — Может, ты присядешь? Билл медленно улыбнулся и отпустил его руку. — Незачем. Полагаю, я придумал то, что нужно. Он театрально закатил глаза, но не стал уходить. — И что же? Оттаскаешь меня за волосы? Оскорбишь на людях? Посадишь рептилию на одежду? — Твою одежду это только украсит, но нет, у меня на уме нечто другое. — Ну же, говори. Я весь дрожу от нетерпения, так хочется услышать твой коварный план. — Нет, — хищно улыбнулся он. — Тебе придется подождать. Кареглазка нахмурился. — Что значит «подождать»? — То и значит. Тебе придется подождать. — Это и есть твоя месть? — спросил он подбоченившись. — Ты хочешь заставить меня теряться в догадках, беспокоиться, какой же фокус ты выкинешь? — Это дополнительный плюс. Мальчик задумчиво надул губы. — Хорошая стратегия, нет, правда, или был бы такой, если бы в твоей голове одновременно могло удержаться больше двух мыслей. Ты забудешь об этом до ужина. — Почему ты так уверен, что я не реализую свой коварный план раньше? — Я… — Он открыл рот и снова закрыл. — Кошка язык откусила? — спросил он. — Или ты онемел от волнения? Шатен насмешливо фыркнул и развернулся, чтобы уйти. Солнце пробилось сквозь тучу и на долю секунды осветило его золотистым сиянием. Билл вдруг подумал, что кареглазка изменился. От этой мысли он опешил. С чего бы ему выглядеть по-другому? — Минутку. — Он снова взял его за руку. Пайнс вздохнул, но позволил себя повернуть. — В чем дело, глупец, третья мысль так быстро вытеснила первые две? Я даже удивлен, что так много идей посетило тебя за столь короткое время. Жаль, что некому их записать. Он перестал слушать, чтобы повнимательнее его рассмотреть. Несомненно, та же самая сосна: средний рост и телосложение, те же каштановые волосы и карие глаза, тонкий нос, овальное лицо. Выглядел достаточно неброско, впрочем, как обычно, но что-то было не так — что-то изменилось или исчезло. Он просто не мог понять, что именно. Его кожа? Она стала бледнее, загорела, пожелтела? Он так не думал, но и не был уверен, ведь раньше не обращал никакого внимания на его кожу. — В тебе что-то изменилось, — пробормотал Билл, обращаясь скорее к себе, чем к нему, но заметил, что он моргнул, перед тем как в его широко распахнутых глазах отразились удивление и недоверие. Что-то все-таки изменилось. Что же, черт возьми? Тот же треугольный выступ волос на лбу. Те же высокие скулы. У него всегда была эта родинка чуть повыше губы? Он не мог вспомнить, но сомневался, что она появилась за ночь. Конечно, цвет кожи был ярче, чем минуту назад, но не это беспокоило его сейчас. — Очень странно, сосна. Я никак не могу… Он склонил голову набок и проигнорировал его негодование. Ему не удавалось определить, что же изменилось в парнишке. Он знал: что-то было не так, и знал, что по какой-то необъяснимой причине ему это не нравилось. От перемен ему становилось неуютно, не по себе. И поэтому, естественно, он спросил: — Ты заболел? Блуждание Диппера вокруг дома было скорее не прогулкой, а затянувшимся приступом ярости. «Ты заболел, а как же». Он мог воспользоваться черным ходом, но тогда ему пришлось бы пройти мимо Билла. А самый эффектный способ уйти — развернуться на пятках и умчаться в противоположном направлении, что он и сделал, после того как Билл озвучил свой в высшей степени глупый вопрос. «Ты заболел?» Шатен пнула камешек и смотрел, как он покатился по траве. Может… наверное… ему не следовало вести себя с ним столь упрямо. Но он весь день был не в настроении. С того момента, как к завтраку принесли ту дурацкую записку от дяди. Дважды в год, каждый проклятый год он был обязан преодолеть две мили, чтобы присутствовать на одном из дядиных охотничьих пиров. И каждый год он заранее присылал письмо — напоминание, что он должен приехать. И каждый божий год, как бы он ни старался с этим справиться, письмо внушало ему нездоровый страх, от которого нельзя было избавиться всю неделю. Он презирал дядю, ненавидел его пирушки, терпеть не мог почти всех распутных, безнравственных дебоширов, посещавших их. Он бы с радостью остался тут, в Гравити фолз. Диппер остановился, чтобы взглянуть на огромный каменный дом. Он был ребенком, когда впервые увидел его. Маленьким мальчишкой, чьи родители умерли во время эпидемии гриппа, переехавшим жить к дяде лишь за месяц до этого. Дипперу еще не оправившемуся от потрясений и чувствовавший, что ему не рады в новом доме, особняк показался и раем, и заколдованной крепостью. Это было обширное сочетание старого, нового и их сплетения. Огромные комнаты, узкие холлы, широкие лестницы и тайные коридоры. Позолоченные потолки в одной комнате, низкие балки в другой — странным образом влюблявшая в себя коллекция вкусов и мировоззрений последних восьми графов. Можно было — а иногда так и случалось — заблудиться в лабиринте всего этого. «Вот бы, — думал он, — потеряться там и никогда не выйти». «У меня нет такой возможности», — напомнил он себе и продолжил путь. Ему придется изображать хозяина дядюшкиного дома, и ничего тут не поделаешь. Разве что смириться с неизбежным. На сей раз он очень постарался, чтобы это не омрачило его пребывание в особняке, даже заказал новые одеяния. Он не покупал новой одежды уже… Ох, кажется, целую вечность. На те гроши, что выделял ему дядя, себя не побалуешь. Их едва хватало на самое необходимое. Теперь он жалел, что так потратился, но когда принесли письмо, он сразу же пошел в свою комнату и надел новый костюм. Право, глупо, что в нем он показался себе… почти красивым. Он надеялся, что кто-то заметит. «Ты заболел?» Он снова отыскал на земле камешек и пнул так сильно, что ушиб палец. Да, Билл так же проницателен, как… он не знал, с чем и сравнить. Как что-то слепое и глухое. Жаль, что он не был еще и нем. Диппер остановился, чтобы сделать глубокий успокаивающий вдох. Нет смысла расстраиваться из-за одной короткой фразы. Тем более если она исходит от Билла. Это далеко не самое обидное из его оскорблений в его адрес, и то, что он злился из-за такого пустяка… злило его еще больше.