— Ох, так, ладно, а что там с Джимом?
Сэм с весёлой улыбкой упал на кровать, сразу же закрывая глаза. Воспоминания детства, именно хорошие и приятные, нагрянули с внезапной силой, наполняя чёрствый разум и отзывчивое сердце тёплыми чувствами. И всё благодаря Дину, потому что Сэм понимал, — Дину хочется для него всего самого хорошего, он старается показать ему свою братскую любовь, что он действительно для него дорог.
— А что с ним… — вяло бормочет Сэм, всё так же улыбаясь и не открывая глаз. — Он уехал сегодня.
— Что, не сошлись характерами? — раньше Дин бы не позволил себе этой шутки, но сейчас, когда наглого «друга» Сэма здесь нет, можно окончательно расслабиться.
— Дин, — Сэм смеётся. — Я, кажется, начинаю понимать, почему он тебе не нравится.
— Ну-ка, просвети.
— Ты ревнуешь. Я же твой младший брат, тебе всегда нужно знать, что со мной всё хорошо. Ты заботишься обо мне, Дин, я ценю это.
— А как иначе… — Дин шепчет что-то, сидя на кровати напротив лежащего Сэма, бросает на него быстрые взгляды, и сам чувствует, что глаза его тоже улыбаются, когда он смотрит на брата.
Сэм, уже переодевшись, быстро засыпает, губы до сих пор находятся в объятиях улыбки, он совершенно по-детски подкладывает руку под щёку и тихо сопит. Черты лица его расслаблены, и Дин чувствует, что брат его сейчас счастлив, пусть это счастье слишком маленькое, но всё равно, — счастлив, а значит, счастлив и он.
Дин неловко вертит в руках скомканную рубашку. Футболка на его спине слегка мокрая, потому что они с Сэмом по дороге попали под небольшой дождь. Но даже дождь не смог омрачить всей радости от прошедшего вечера и ночи. На поляне люди, кажется, только обрадовались дождю, выбежали из своих палаток и бутиков, сформировали небольшие, слегка кривые, хороводы вокруг горящих чучел, начали петь какие-то песни. Сэм прилип к окну машины, насмешливо комментируя действия людей, а Дин не столько был увлечён дорогой, сколько голосом брата и его разметавшейся взлохмаченной причёской.
Он тяжело вздохнул; Сэм перевернулся на спину и дыхание его снова выровнялось. Дин прямо в футболке улёгся на кровать, устремил взгляд в потолок, слушая тихие звуки, доносившиеся с кровати Сэма. Сон настойчиво и вредно отказывается приходить к Дину почти до четырёх часов утра; он ворочается, но неизменно поворачивается к Сэму, оглядывает его. Фонарь всё так же надменно светит в окно, но они не закрывают штор специально. Дин щурится от противного света, но по-другому он не сможет разглядывать Сэма. Он вспомнил слова Каса о том, что тому нравится наблюдать за Дином во сне; Дин усмехается, потому что сам осознаёт сейчас всю глупость ситуации. Сэм ведь не знает, что за ним, когда он спит, наблюдает брат. И хорошо, что не знает. Меньше знаешь, крепче спишь.
Дин мысленно плюнул в себя за эту дурацкую ассоциацию, потому что ему совершенно было не смешно. Он уже какую ночь не может спать нормально, — так и недосып заработать можно. А всё из-за не менее дурацких снов, которые только подливают масла в огонь. Сэм выгибается в его руках, раскрывается перед ним так призывно, что руки даже во сне начинают жить своей жизнью. По длинным стройным ногам стекает что-то белое и вязкое, мокрая кожа соприкасается с кожей Дина, и трение-трение-трение, вдохи, стоны и снова он выгибается перед Дином, шепчет что-то бессвязно, непонятно, открывает рот в последнем беззвучном стоне наслаждения, целует его трепетно и ослабевает разом в его руках.
Дин просыпается — он и не заметил, как уснул — оглядывается по сторонам и видит всё тот же номер мотеля, старые стены и кровать рядом, на которой спокойно спит Сэм. Он слишком медленно приходит в себя после очередного жаркого сна, треплет руками непослушные волосы, проводит по лицу, еле слышно тихо стонет от осознания, что всё это происходит только во сне и никогда не случится наяву. Всё резко становится последней каплей, — он уже физически не может находиться рядом с Сэмом, потому что тот не оставляет его ни на минуту, он преследует его во снах, в самых категоричных позах. Дин рывком поднимается, останавливается около кровати Сэма, долго смотрит на него, потом склоняется. Уже рассматривает его вблизи. Потому что знает, что Сэм спит, что Сэм не проснётся сейчас. Даже если он что-то сделает непозволительное.
Брови его брата еле заметно смешно хмурятся, ресницы подрагивают, губы чуть приоткрыты, и Дин чувствует его дыхание на своих губах, ему голову начинает кружить сразу же от такой близости с ним. Он прерывисто вдыхает воздух, быстро облизывает свои внезапно пересохшие губы, локти его невольно дрожат, он опирается руками о кровать по обеим сторонам от Сэма. Он прикасается носом к щеке брата, чувствует еле заметную щетину, улыбается, потом прикасается к щеке губами, ведёт незаметную дорожку ближе к губам, уже отчётливее ощущает дыхание. Всё внутри него напрягается, в груди сворачивается сладко-режущий узел, он заставляет себя унять дрожь в локтях. Дин медленно целует Сэма в уголок приоткрытых губ, сердце начинает биться сильнее и его наполняет такая же острая нежность, он думает, что не сможет больше прожить без Сэма, без его запаха, без его чудной кожи. Без его близости.
Дин заставляет себя не дышать так прерывисто, заставляет не думать о последствиях для него самого и для Сэма, если он проснётся. Если он… проснётся? Винчестер об этом совершенно не подумал, что может вот так разбудить Сэма. Ему стало немного страшно от того,
что может случиться, проснись сейчас Сэм. Но его разум удивлённо замолкает, когда он прикасается своими губами к приоткрытым губам Сэма. Будь, что будет, но это стоит того. Чувства словно воспрянули с новой силой, заглушая чувство стыда и самосохранения, на худой конец. Дин и не думал, что в жизни существует что-либо приятней, чем целовать эти прекрасные губы. Губы, которые он сам не раз разбивал. Дин мысленно усмехается; действует он слишком медленно, единственное, что в нём сейчас не парализовано — это чувства и нежность. Он мягко скользит губами по губам напротив, и, — такого не может быть! — чувствует ответное движение.
Сэм чуть приподнимает голову, губы его шевельнулись навстречу губам Дина. И Дин, как может, обеими руками изо всех сил удерживает свою страсть за шиворот, чтобы только она не сорвалась, — иначе конец всему. Он привыкает к мысли, что Сэм действует на автомате, что он спит и совсем не понимает, что сейчас делает. Сэм медленно и лениво отвечает на поцелуй Дина, их губы еле движутся, но Дину этого достаточно. Он понимает, что это порочно, он понимает, что это нехорошо, так поступать со спящим братом, но он не может уже себя удержать. Ему кажется, что не сможет оторваться от этих самых приятных в мире губ. Он медленно приоткрывает глаза и в ужасе останавливается, — перед ним открытые глаза Сэма. Дина срывает с места и относит к своей кровати. Он уже придумал всё самое худшее, но так спалиться не ожидал.
Дин набирается смелости и готовится принять на себя всю облаву кулаков младшего брата, но… ничего не происходит. Показалось. Он смотрит на Сэма, видит его дрожащие ресницы, понимает, что тот сейчас реально проснётся, и лихорадочно сворачивает одеяло, создав видимость, что под ним кто-то есть, кидает сверху рубашку и прячется за кровать. Сердце бешено колотится. Дин сидит на полу и очень сильно надеется, что его не видно. Он слышит, как Сэм приподнимается на кровати, зевает, потом бормочет еле разборчиво:
— Дин... Ты спишь, Дин? Ну, конечно, спишь... Боже, сколько я напустил слюней... как ребёнок, честное слово, — Сэм говорит ещё что-то, потом, по звукам, поворачивается на другой бок, к окну, и снова засыпает.
Дин медленно переводит дыхание, трогает свои губы; он готов благодарить даже Бога, в которого никогда особо не верил, что Сэм ничего не понял. Значит, ответные движения брата всего лишь машинальные. Дину от этой мысли и радостно и невероятно больно. Этот поцелуй ему ясно даёт понять, что реально больше без этого не сможет. Он заставил себя ещё несколько минут посидеть на полу, почувствовал какой-то сворачивающийся внутри комок, понял, что вовсе не мужественная истерика очень близко, сто раз проклял себя. Дин сравнил себя с девчонкой, — точно так же сидит сейчас на полу, зажимает себе рот, пытается подавить рыдания; ворох мыслей ужасно всполошился и не даёт сейчас ничего нормально понять и обдумать.
Когда с кровати около окна снова послышалось сопение, Дин медленно поднялся с пола; снова оглядел весь номер. Комок рыданий снова дал о себе знать, и Дин не выдержал. Схватив свою сумку с оружием и вещами, выбежал на улицу. Он понимал, что совершает совершенно необдуманный поступок, очень подлый и гадкий, но голос эгоиста шептал, что ты должен о себе подумать. Что же с тобой станет, если дело и дальше так пойдёт. Ты подумал, что же с тобой станет, если будешь и дальше так изматывать себя?
Улица встретила его бьющим в лицо дождём и нависающими свинцовыми тучами. Дин вдохнул в себя холодный воздух, подставляя лицо под падающие капли, и попытался успокоить свои мысли. Они лихорадочным потоком вились в голове, мешая нормально оценить ситуацию и то, что с ним происходит уже не первый день. Сэм остался в номере мотеля, и Дин, как перед собой, видел его, спящего на неудобной кровати. Сэм радовался законченному делу, поэтому сразу уснул. Дину была недоступна подобная привилегия, потому что именно сейчас он не являлся хозяином своих мыслей, и он это прекрасно понимал.
Дину итак по горло хватало приключений и шрамов, в том числе душевных, а тут ещё эти непонятные чувства к младшему брату. Дин не знал, что ему делать. Вроде бы всё это странно, но где-то глубоко внутри он знал, что это чувство должно было возникнуть, рано или поздно. Но он не испытывал должного удовлетворения, а лишь пустоту от осознания, что они просто не могут быть вместе. Потому что они братья, чёрт возьми, и Сэм бы точно этого не одобрил. Нет, Дина-то он ценил, с недавних пор, если говорить откровенно, но всё равно эти чувства со стороны старшего брата он бы посчитал аморальными и принял бы за что-то слишком неправильное. Но вся их жизнь неправильная, чёрт возьми.
Старший Винчестер вспомнил Кастиэля. Эх, Кас, Кас… Дин улыбнулся сквозь начинающие закипать слёзы, перед его внутренним взором возник ангел, наивно заглядывающий ему в глаза, извечно задающий странные вопросы. Его помощь доказала Дину раз и навсегда, что нужен ему только Сэм, что без Сэма рядом — он никто. Сейчас он был вправду пуст, словно у него оторвали самое дорогое, но это он сам, дурак такой, оторвал себе часть сердца. Он также вспомнил слова Каса о том, что забыть чувства к Сэму, — это самый невинный выход из данной ситуации. Дин понял, что втайне надеется, что ангел прав.
Правда стала проявляться, как новая шерсть с линяющей собаки, полностью оголяя чувства Дина и делая его уязвимым перед самим собой. Он не привык прощать себе даже минутную
слабость, а сейчас просто не знал,
что ему делать. Винчестер не мог припомнить, когда именно с ним начали происходить подобные перемены. Но сегодняшний день был непохож на другие дни, как непохожи друг на друга фотографии из разных столетий. Сейчас для Дина дни были именно фотографиями. Что-то случилось вчера, — благодаря этому он знал, что вчерашний день он прожил; что-то случилось или случится сегодня, — этим он и запомнит «сегодня». А завтра случится очередная «фотография», которой он и запомнит завтрашний день, или это будет настолько бессмысленным и не заслуживающим внимания, что вскоре выцветет из его памяти, только испортив пленку.
Дин был готов извиваться и всячески корчиться, пытаясь увильнуть от палящей правды, которая словно начала съедать его изнутри. Но эта правда в тот же момент была очень странной, вводила его в ступор, не давая себя понять. Ему хотелось задвинуть свои мысли о брате как можно дальше, но с тем он прекрасно понимал, что чувства бывают слишком вредными, чтобы так просто дать забыть о себе. Мысли неслись стремительно, обдавая разум яркими образами, тут же, почти бесследно, исчезая, вильнув коротким скользким хвостом, за который Дин не мог ухватиться, да и не хотел. Рядом с братом он чувствовал какой-то короткий всплеск адреналина, он возбуждал желание завладеть тем, что хочется. Почти совсем, как на охоте. Вот оно, совсем близко, только остаётся сделать выпад, и ты герой. Но здесь так не прокатит. На охоте
ненависть, а тут противоположность —
любовь. Дину больше было привычнее первое, со вторым он давно не считался, любя
Сэма только как брата, только как человека, которого надо защищать от опасностей, в частности — от самого себя. Но сейчас Дин не понимал решительно ничего.
Импала дожидалась своего часа, когда она снова сможет рассекать придорожный воздух и взметать по асфальту неосторожные листья своим порывистым дыханием. Когда она снова сможет смело смотреть глазами-фарами в расступающуюся мглу перед собой, и снова нестись навстречу неизведанному. Дин подошёл и с нежным трепетом погладил её по чёрному, блестящему от дождя, капоту.
— Эх, Детка, — сказал он, — ты даже не представляешь, насколько важную я сейчас скажу тебе вещь. Молчаливый слушатель, как правило, лучший, — продолжал он, слегка облокотившись на машину. — Ты меня сейчас, наверное, не поймешь. Может быть, то, что я тебе сейчас скажу, для тебя просто набор бессвязных, непонятных звуков. А ведь именно так я сейчас воспринимаю любые слова моего Сэмми. Смысл того, что он говорит мне, или не мне, — неважно, для меня пустой звук. Набор пустых слов, понимаешь? За это короткое время моего помешательства на любви к мелкому, я научился воспринимать только его голос. Его тон. Я научился слышать его волнение, радость, переживание или даже боль. Заметь, Детка, и не в словах, а в самом его голосе. Раньше весь мой интерес и всё внимание ограничивались только смыслом того, что скажет мне Сэмми. Я не обращал внимания на его великолепный голос и на тон. Я слышал только слова, произносимые им. А сейчас я вижу его с другой стороны. Круто, правда?
Дин как-то печально усмехнулся, и Импала мысленно с ним согласилась. Дождь забарабанил сильнее по гладкой поверхности машины, и Дин устремил взгляд в серое однотонное небо, игнорируя падающие капли, которые сейчас так незаметно смешиваются с его искренними слезами. «Сейчас стихия спокойна» — подумалось ему, и он силой подавил ком в горле — предшественника рыданий. Дин редко плачет. Лишь в тех случаях, когда он не знает — а существует ли вообще выход? А сможет ли он жить так дальше? А что, если это был конец тому, хоть самому маленькому, счастью в его жизни? Дин снова опустил голову, чувствуя под ладонью холодный металл.
— Нет, Детка, ты меня не понимаешь. Чего уж там, ты даже говорить не умеешь. Хотя не думаю, чтобы я хотел выслушивать твои извечные жалобы по поводу масла или скрипящего сидения. Лучше всего, когда ты молчишь.
Дин улыбнулся, снова погладив любимую машину.
— У меня есть для тебя хорошая новость и плохая. Хорошая — я не буду теперь так часто тебя покидать, а плохая… с нами не будет Сэмми. Я слабак, Детка, понимаешь? Я даже сам себя понять не могу. Любовь прекрасна? Ага. Только когда она взаимна. А видеть рядом с собой каждый день такого вот правильного натурала Сэмми, любить его и хотеть его, а потом оказаться крайним, я не намерен. Чувства утихнут, если я забуду об их возбудителе. Может быть, вернусь, когда всё устаканится. Но сейчас… Я так больше не могу. Я хочу убежать. Не могу так больше…
Дин сел в машину, тут же заводя её, и резким движением захлопнул дверь, выезжая со стоянки мотеля.
***
С каждым днем становилось всё холоднее. Дину казалось, что его сердце плачет, умоляет вернуться. Вдали от Сэма было ещё хуже, чем тогда, когда он пропал. Сейчас пропал Дин. «Трусливо сбежал» — поправлял себя он. Просто сбежал, начиная бояться своих чувств, искренне надеясь, что именно так всё пройдет. Ему просто стало страшно самого себя. В их жизни и отношениях всегда было всё сложно, напряжённо, местами даже непонятно. Дин бы ещё больше усложнил всё. Поэтому самым здравым решением и выходом из сложившейся ситуации он считал побег. Ему не раз в жизни приходилось себя убеждать, что побег ничего не значит. Но сейчас он не видел другого выхода. Для Дина было бы слишком больно увидеть со стороны Сэма отвращение, презрение или, хуже всего, сочувствие. Сочувствие в собственной же любви. К родному брату. Множество преград, недоразумений, невысказанных слов было между ними, и Дин чувствовал себя самым несчастным человеком на этой грешной земле. Который познал самое прекрасное чувство — любовь. Который не знал, как это больно — любить того, с кем быть не можешь.
Похоже, что Бобби даже и не догадывался о реальной причине внезапного исчезновения Дина. На звонки Сэма Дин не отвечал, но на звонок Бобби он ответил один раз, видно только проснувшись, и не слишком соображая, что происходит. Сингер понимал, что у братьев сейчас очень тяжелые времена и после динового «ты нам не отец», старался меньше лезть в их личные дела. Всеми силами он старался оградить Сэма от судьбы, и ему это удавалось. Только Дин вскоре сдался и уже готов был сказать «да» Михаилу. И только Сэму тогда получилось его переубедить, заставить поверить в себя и доказать свою веру в него. Бобби знал, что только Сэм всегда заставлял Дина идти на жертвы, совершать слишком самонадеянные или рискованные поступки, что только ради Сэма Дин был способен почти что на все, что только ради Сэма он держится до сих пор. На своей вере, убеждённости, что, может быть, ещё и удастся всё исправить. Бобби ценил в братьях эту черту, которая просто не позволяла им пойти против своей природы, которая с новой силой при определённых обстоятельствах возрождала в них всё самое светлое и самоотверженное. Эта была именно та черта, которую породила многолетняя привязанность друг к другу, которая делала Винчестеров не просто братьями, а в других представлениях почти уже одним целым. Сингер прекрасно это понимал, может быть, на подсознательном уровне, но тем, кого считал своими сыновьями, желал только добра.
Можно было уже не бояться, что Дин сломается в очередной раз, снова не найдя должного выхода из сложной ситуации. Потому что он был готов не сдаваться хотя бы ради Сэма. Может быть, что он даже и не представлял, может быть, не задумывался, что их ждёт впереди, каким станет мир в конце этой постановки, и что будет с их жизнью. Хотя Винчестеры не исключали и такого выхода, когда им обоим придётся исчезнуть из этого мира. Но сейчас тревога всё больше и больше закрадывалась в многострадальную душу Бобби Сингера. А именно незнание реальной причины, а её неизвестность начинала пугать. Дин часто вёл себя странно, но впоследствии всё прояснялось, и становились более-менее понятны его принципы. Но сейчас всё никак не становилось на свои места.
Сэм словно озверел, как тогда, руководимый кровью демона. Бобби понимал, что причина в Дине. Он совершенно ничего не сказал брату, просто уехал. И вот уже не появлялся третий день, также не сообщая ничего о себе и не отвечая на звонки. Либо телефон выключен, либо намеренное игнорирование. Сам Сэм не знал, что случилось с его братом, и характер его действий был за гранью его понимания. Самое ужасное было то, что не стоило вычёркивать один из вариантов того, почему Дин не объявлялся. Возможно, он был уже мёртв, но Сэм даже не хотел об этом думать.
Попытки поискать причину в себе не увенчались успехом. Тогда пришлось обращаться к проверенному годами источнику.
— Сэм, пойми наконец, что Дин взрослый, он твой старший брат, и ты не вправе запрещать ему поступать так, как ему сейчас хочется, — говорил Бобби, с тревогой поглядывая в дикие глаза Сэма. - Не будь ты балбесом уже наконец!
— Ты не понимаешь! Какого чёрта он творит! Что с ним вообще произошло, он же не может без повода меня игнорировать. Его нет уже почти двое суток, он не мог столько времени прохлаждаться в каком-нибудь замшелом баре. Да почему?! Почему он мне ничего не сказал?!
— Успокойся, Сэм.
— Как я могу успокоиться, Бобби? Сколько я знаю Дина, то при сложных ситуациях он либо пытается сам разобраться, либо обращается за помощью ко мне или к тебе. Но никак не сбегает!
— А ты сам подумал, какого ему было, когда ты бросил всё? Ради Стэнфорда. И ты сейчас не имеешь право так говорить о Дине, Сэм. Люди иногда ограничивают себя от мира, потому что их могут угнетать какие-то личные проблемы, им нужно время для размышления. Уж ты-то должен это понимать, — у Бобби в глазах промелькнула обвиняющая искра, которой Сэм не заметил.
— Да какие у него могут быть личные проблемы?!
— Совершенно любые. Не будь эгоистом, сынок. Мир Дина не может постоянно вертеться только вокруг тебя. И это тоже ты должен понимать.
***
Время тянулось убийственно медленно. Дин протёр пистолет, раздражённо бросив его на запылившуюся кровать, и провёл рукой по лицу. То, что казалось таким простым или, по крайней мере, тем, ради чего стоит потерпеть некоторое время, оказалось слишком тяжким испытанием. Занятие самобичеванием и выискиванием в себе каких-нибудь изменений теперь параллельно шагало в ногу с охотой и всем времяпровождением. Дину не становилось легче от осознания, что алкоголь помогает забыть случившуюся с ним напасть и вообще забыться. Охота утомляла и вместе с тем приносила с собой то мимолетное удовлетворение, которое наступает тогда, когда добиваешься желаемого. Мышцы ныли от чего-то обрушившегося сверху на Дина в заброшенном здании, и он обессиленно упал на кровать, почти тут же погружаясь в объятия сна.
Телефонный звонок вывел из забытья, и Дин недовольно забурчал, шаря рукой по тумбочке и случайно нажимая клавишу ответа.
— Сэм разгромил пол-гостиной, где тебя черти носят, Дин?! — донеслось из динамика.
— Святые матрёшки, только не это…
— Ты опять надрался?! Смею спросить, из-за чего?
— Бобби, вот только ты не начинай. Уверен, что у тебя ещё хуже получится промыть мне мозги, чем виски.
— У тебя что, проблемы какие-то?
— То же самое у меня спрашивал бармен. Никакой фантазии.
— Знаешь что, Дин?! Ты — неблагодарный щенок!
— А чем перед тобой щенки провинились, что ты решил вдруг наградить таким несанкционированным термином мою скромную персону?
— Кончай фамильярничать! Ты прекрасно знаешь, о чём я. В чём причина, мне хоть сказать можно?
— Тебя мелкий попросил узнать?
— Да, Сэм о тебе волнуется.
— Он, надеюсь, не подслушивает у трубки?
— Нет, он на улице. Устроил себе передышку. Решил подышать свежим воздухом, а потом прийти и по-новой начать мне рассказывать, какое ты чмо.
— Поощряю.
— То есть сам признаешь, что ты…
— Нет, я про прогулки на свежем воздухе. Особенно после дождя.
Дин прерывисто выдохнул, отведя телефон от уха, и выключил его. Действительно, почему бы Сэму не волноваться. Брат просто уехал, ничего не сказав, не оставив малейшей зацепки, куда он направляется, что собирается делать, и каковы его мотивы. Дин же оставил всё, решил быть самим собой, не идти на поводу своих чувств. Но в конечном итоге, он понимал, что рано или поздно превратится в бездушную машину для убийства нечисти. Дину было ясно как день, что он бегал от себя. Но ведь от себя не убежишь, как и от судьбы, — всё в жизни напоминало об этой горькой правде, не важно, к чему бы она относилась. К родителям, к их предназначению или к собственному младшему брату. Любви всей жизни.
Сэм был человеком с твёрдыми убеждениями, и существовало очень мало вариантов, благодаря которым эти его убеждения хоть сколько-нибудь бы пошатнулись. Эта его черта возглавляла список, составленный Дином, а именно причины, почему не стоит признаваться Сэмми в любви. Их было действительно много, но больше всего его за это время огорошило то, что они братья. За этой преградой медленно вырастали другие, ещё более беспощадные преграды, отрезая путь к взаимной любви, через которые он не видел возможности перейти.
Дин резко подскочил на кровати, сразу же хватаясь за голову. Опять эти сны, они не дают ему совершенно никакого покоя. С каждым днём он ужасался всё больше и больше, потому что оставлять подобное без внимания было выше его сил. Когда Сэм был рядом, ему снились сны, которые поражали своей яркостью, чувствами, кадрами, — всем. Но сейчас, когда он не знал, где Сэм, что Сэм делает, как живёт, сны его тоже начинали подводить. Уже несколько раз он просыпался в холодном поту, истерика от увиденного наступала незамедлительно.
Сэма рвали на части адские псы, сквозь футболку проступали чудовищные раны, он кричал, звал Дина, а Дин ничего не мог сделать, он это видел, но не мог быть там.
Ничего не мог сделать. Потом Сэма пытали демоны, он раз за разом умирал в его снах. Это всё наталкивало на ужасающие мысли, — что же с Сэмом там происходит, пока он тут занимается самобичеванием, глупее которого, он был уверен, ничего не найдётся.
И сейчас он просто беззвучно плакал, до боли сжимая виск
и пальцами; ему понадобилось несколько минут, чтобы понять, что это всего лишь сон. Это был всего лишь сон. Он быстрым нервным движением вытер глаза рубашкой, посидел ещё на кровати, потом встал, подошёл к окну, по которому лениво ползла одинокая муха. Пасмурное небо уже мозолило глаза; назойливый и мелкий цедился холодный дождь, оставляя желтоватые разводы в лужах. Город, завуалированный туманом и блеклым светом фонарей, молчал, лишь изредка эта тишина прерывалась скольжением колёс по мокрому асфальту. Дин пожалел, что решил остановиться здесь. Бензин был уже на исходе, когда он уже выбился из сил, — более душевно, чем физически, — а впереди замаячили огни.
Наскоро приняв душ после охоты и сна, Дин, уже одевшись, сел на кровать. Помолчал, проведя рукой по волосам и размазывая капельки воды по лицу. Потом закрыл глаза и вздохнул. «Ну что, сопляк, допрыгался, доигрался, вот так тебе и надо, идиот, вот и страдай теперь по своей же глупости, дурак такой».
Молитвы никогда ему не давались легко, можно даже сказать, что для него это было сложным. Но сейчас ему нужен был совет, нужна была дружеская поддержка, нужно было то, что хотя бы на несколько часов отвлечёт его от снов о Сэме. Он давно знал, что один долго не продержится, поэтому сказал с некой обречённостью:
— Кас? Ты меня слышишь, Кас? Ну? Давай тащи сюда свою пернатую задницу, поговорить надо.
