Какое-то название

— Разденься: у меня для тебя подарок. Иво преувеличенно томно хлопает ресницами, поводит обнажёнными плечами и надувает губы: — Ты прекрасно знаешь, что самостоятельно я эту сбрую ни в жизнь не сниму. Лука привычно ворчит, что непонятно, кто из них чья горничная, и столь же привычно пытается унять бьющееся слишком сильно сердце, когда проводит пальцами по жемчужным пуговкам на спине, прежде чем расстегнуть каждую, прикасаясь к открывающейся коже губами. Он не знает, что ему нравится больше: одевать Иво в слишком роскошные для горничной платья, дарить подвязки и шёлковые чулки или раздевать, постепенно раскрывая, как драгоценную раковину с сокровищем внутри. Он становится на цыпочки и зарывается лицом в золотые локоны, которые давно бросил пытаться уложить в сложные прически. Корсет Иво не носит. Лука только раз затянул тугую шнуровку, послушал ставшее поверхностным дыхание и решил, что эта красота не нуждается в таких жертвах. Как и каждый раз, Лука задерживает дыхание, прежде чем спустить платье до пояса, помогая выпростать руки из разрезных рукавов, обнимая и на ощупь, находя соски, одновременно впиваясь в белую, давно не видевшую солнца кожу, оставляя метку рядом с особенно любимой, почти незаметной родинкой. Резко выдыхает и задирает юбки, скользя по чулкам вверх, сминая кружева панталонов, чтобы добраться до горячей нежной гладкости под всеми этими дорогими, как породистые лошади, тряпками. Иво откидывает голову ему на плечо, щекоча щёку волосами, пока Лука отчаянно стонет и, поднявшись выше, залезает пальцами сверху под резинку, надавливая на выбритый лобок — он сам избавлял Иво от каждого волоска на теле, орудуя опасной бритвой и втайне радуясь тому, что Иво уже не напрягается, а отдаётся его рукам — как всегда... — Ты что-то говорил про подарок? — напоминает Иво, и хрипотца в его прерывающемся голосе тоже радует Луку. Он смеётся и всё же заканчивает своё путешествие, находя и сжимая уже стоящий член: — Сегодня ровно два года. Ты свободен. Иво дёргается, пытается извернуться так, чтобы посмотреть Луке в глаза, но он не позволяет, проводя большим пальцем по влажной головке, снова выкручивая другой рукой сосок, прикусывая кожу у основания шеи и подталкивая Иво к постели. Может быть, это последний раз, и Лука не собирается терять ни секунды даром. *** — Ты испортил ещё одно платье. — Отчистят... — беспечно машет рукой Лука. — И потом, это последнее. Что возвращает нас... Он вскакивает, тянет Иво за руку из постели, помогая окончательно избавиться от печально поникших, заляпанных белым юбок, и на секунду останавливается. Он досконально знает это тело, но каждый раз не может насмотреться. Иво совершенно не стесняется наготы, не горбится, не закрывается. Такое ощущение, что ему все равно, голый он или одетый. Это завораживает, и Лука с трудом подавляет желание толкнуть его обратно в ворох смятых простыней. Вместо этого нежно обтирает влажной губкой и насухо полотенцем — Иво позволяет, только поглядывает вопросительно. Поймав его взгляд, Лука внезапно падает в воспоминания... *** Два года назад у него появилась горничная. Точнее... Два года назад какой-то вассал провинился особенно сильно, и отец приволок за локоть в спальню Луки совсем юного испуганного паренька и заявил: — Теперь у тебя новая горничная. — Но это... — Лука редко спорил с отцом и ещё реже (хотя и бывало) подозревал его в сумасшествии, но сегодня звёзды, вероятно, расположились особенно причудливо. — Недостойный родитель этого отпрыска считает, что может водить за нос меня! Его покровителя и защитника! Он утверждает, что не собирает собственное войско: в замке, мол, только женщины. Если крепкие молодые парни с оружием, по его мнению, похожи на женщин, то его сын, по моему мнению, вполне напоминает горничную. Отныне его обязанности именно таковы. И да, проследи, чтобы одевался он соответственно и не отлынивал от работы. Бледный до синевы парнишка склонил голову, стрельнув глазами в сторону Луки. Позже служанка принесла платье — не сравнимое с тем, что валялось сейчас на полу, а скромное, закрытое, без нижних юбок и кружев — бросила на стул вместе с шерстяными простыми чулками и сероватым бельём. — Я понятия не имею, как это надевать, — пробормотал сын незадачливого вассала. — Я тоже, — отозвался Лука. — Сейчас разберёмся. Зовут-то тебя как? — Иван... Иво. Это был первый раз, когда Лука одевал Иво, путаясь в застёжках и тихонько ругаясь, когда крючки не хотели цепляться за предназначенные им петельки. Иво стоял напряжённый и вздрагивал, когда Лука вынужденно касался его шеи или брал за руку. Иво старательно выполнял всю положенную работу. Трудно сказать, когда отношения действительно стали налаживаться. Может быть, когда Иво прибежал с фонарём под глазом в порванном платье — в замке и обычным-то горничным и служанкам было небезопасно — и Лука стал звать его на собственные тренировки. Фехтование и рукопашные схватки пошли на пользу: мальчик превратился в ловкого сильного юношу и, в отличие от Луки, ещё и вытянулся вверх. Или когда Лука потребовал от отца определить срок этого рабства и упросил остановиться на двух годах. А может быть, только тогда, когда Иво, дурачась, завалил его на кровать, чуть не задушив каскадом юбок, и они оба не сумели, да и не захотели остановиться и с тех пор спали в одной постели... В замке секретов нет, и на Луку поглядывали косо, но ему было всё равно, да и сплетни скоро утихли. Все решили, что хозяйский сынок с причудами, а Иво задевать остерегались. Отец на удивление только усмехался и отмахивался от слухов, старательно не замечая трат на гардероб прислуги, за что Лука был ему искренне благодарен. — ...ты сотрёшь меня в ноль этим полотенцем, Лука... Лука виновато остановился и невольно заулыбался, заглянув в серо-зелёные смеющиеся глаза. Заметался по комнате, выудив в результате чистый чулок, и завязал на золотистом затылке, лишив Иво возможности увидеть сюрприз. *** Осторожно продевая руки Иво в рукава белоснежной сорочки и застёгивая неизбежные мелкие пуговки на непривычную сторону, Лука думает, что мог бы привыкнуть. Не удержавшись, потирает тонким батистом слегка просвечивающие соски, добиваясь лёгкого вздоха, целует приоткрытые губы и тут же отстраняется. Его рука зависает над мужскими панталонами, но Лука, ухмыляясь, ныряет в шкаф за кружевными, недавно присланными из модной лавки. В конце концов, никто, кроме него, их не увидит. По крайней мере, Лука очень на это надеется. Иво чувствует привычные кружева и поднимает брови. Лука смеётся в голос, усаживает его на стул, чтобы натянуть такие грубые, в сравнении, чулки, бриджи и надеть туфли с пряжками. Снова заставляет Иво встать и позорно долго возится с застёжкой бриджей, в ответ на смешок мстительно сжимая ладонью промежность. Иво невольно подаётся навстречу его руке, но Лука ведёт его к зеркалу и снимает импровизированную повязку. Иво великолепен. Раскрасневшийся и встрёпанный, заметно возбуждённый, он просто воплощение сокровенных фантазий любой благородной дамы. Лука мрачнеет и отворачивается. Сзади его обнимают, дышат в шею, и наконец Иво сварливо интересуется: — Так что, мне теперь одеваться и раздеваться самому? Лука смеётся, обзывает его неженкой и лентяем и прикидывает, не вернуться ли им в кровать. Иво неожиданно упирается. Лука испуганно вскидывается: срок пребывания Иво в качестве горничной закончен, а значит, он может уйти... Иво мнётся и застенчиво спрашивает: — Я могу теперь постричься? — Да. — И отрастить бороду? — Конечно. — Лука отвечает с гораздо меньшим энтузиазмом. Иво делает долгую паузу и наконец выдавливает, глядя почти умоляюще: — А тогда... может быть, мы можем теперь надеть платье на тебя?