Какое-то название

Марио застёгивает белую рубашку и завязывает галстук. Невесело ухмыльнувшись, натягивает перчатки. Маленькие кнопки на них, как всегда, слишком тугие, но он уже привык. Он готов. Зеркало отражает немного сутулую фигуру и истаявшую кривоватую улыбку. Эти небольшие руки кажутся безобидными на мощной загорелой шее, но цепкие короткие пальцы сжимаются всё сильнее, кадык бьётся между ними, силится и не может продолжить движение, из горла вырывается только едва слышный хрип, знаменуя полную капитуляцию, а низ живота сводит болезненно-сладкой судорогой... Марио кашляет и с досадой плюёт на газон. Выйти без перчаток было дурной идеей, и теперь ему придётся отбегать до конца с чужим возбуждением и чужой же саднящей болью в лёгких. И не просто отбегать, а ещё и забить. Кто бы мог подумать, что Криш тоже... Марио знает всё о чужих фантазиях. Самых грязных, самых тёмных. Поэтому он всегда в перчатках. Почти всегда. В сборной, как ни странно, он может позволить себе касаться голой кожи. После этого у него не болит спина Деяна, неспособного иногда кончить без кровавых царапин, прочерченных острыми, но совсем не женскими ногтями, не ноют стянутые кожаным ремнём запястья Ракеты, не вспыхивают огнём укусы на шее Ливы. Он видит, но не чувствует. Может быть, потому что эти фантазии реализованы, за них никто не винит ни себя, ни других. Марио смахивает их с себя, как бело-розовые лепестки во время цветения яблоневых садов. — Опять? — Пауло склоняет голову набок и почёсывает босой ступнёй лодыжку другой ноги, становясь настолько похожим на школьника-недоростка, что Марио едва не разворачивается, чтобы убежать отсюда, из этой квартиры, из этой жизни человека, который... — Ой, Ма-а-арио, ну только не начинай, — тянет Пауло, мгновенно меняя маску: тот же поворот головы, та же растянутая футболка и те же шорты, но это уже не невинный мышонок, а хищник, не жертва, а многоопытный соблазнитель, знающий цену каждому взмаху ресниц, каждому движению языка по ярким губам, каждой влажной пряди недавно вымытых волос, падающей на лоб. Пауло берёт Марио, так и не совершившего свой побег, за руку и ведёт за собой, мимо двери спальни, в их персональное... Марио не знает, как назвать это место. Главное, здесь есть всё, что требуется. — Что на этот раз? — деловито спрашивает Пауло, быстро раздеваясь. — Удушение, — каркает Марио, еле выталкивая слоги из пересохшего рта. — О! — Пауло совсем неэротично плюхается на чёрную простыню. Марио ёжится. Пауло стреляет в него смешливым взглядом из-под ресниц, заводит руки за голову и выгибается всем телом, откидывая голову, демонстрируя беззащитную шею. Сухость во рту становится серьёзной проблемой, и Марио оглядывается, с облегчением хватая со стола со скальпелями бутылку воды. — Папочка? — Томный голос застаёт Марио врасплох, и он разливает воду на грудь, возмущённо отфыркивась: — С ума сошёл? — Думал, вдруг тебе понравится. — Пауло умудряется пожать плечами, не меняя позы. — Давай уже... Они не знают, как и почему это работает. Марио не помнит, когда всё началось и не понимает, почему Пауло делает это для него. Но он садится рядом и руками в перчатках нежно обнимает его шею, сдавливая пальцами трепыхнувшийся кадык, который силится и не может продолжить движение... *** Пауло улыбается, не открывая глаз. Марио обтирает его влажным полотенцем, снова поражаясь, как светится оливковая кожа, как всё тело излучает невооружённым глазом заметные негу и довольство, пугающе похожее на сытость паука, высосавшего неудачливую муху. Сам Марио ощущает только пустоту. Он рад ей, но иногда хочется... — Сними перчатки, — просит Пауло, подставляясь под прикосновения, и Марио некстати вспоминает, как быстро, буквально за несколько часов исчезают синяки на горле, или порезы на груди, или вздувшиеся красные полосы на нежной коже ягодиц. Хочет ли он увидеть фантазии Пауло? Боится ли он оказаться объектом этих фантазий? «Да» на оба вопроса. Марио качает головой. Снова. И он, и Пауло знают, что однажды он сдастся.