***
Треск. Каждую секунду раздавался треск, становившийся всё громче с пробуждением сонного мозга, раздражая его и вызывая головную боль. Шиноби попытался раскрыть веки: сквозь белую пелену он увидел мутный движущийся свет. Проморгавшись, Какаши сфокусировал взгляд на том самом источнике света, показавшийся ему живым. Им оказалось танцующее пламя, которое освещало округу. Прямо за ним сидел Обито, опустив голову. Какаши подумал, что попал в ад, но тут же опроверг свою догадку тем, что его любимый Учиха просто не мог оказаться в нём. Для шиноби он был безгрешен. Сознание стало просыпаться вместе с телом, которое отзывалось болью где-то в области груди. Начала возвращаться память, даруя Какаши воспоминания о том, как он получил рану. Он хотел убить Обито, но не смог. И ничуть не сожалеет об этом. В тот момент Какаши решил, что уж лучше бывший сокомандник лишит его жизни, чем он убьёт собственными руками того, кого любил всем сердцем. Для Хатаке его собственная смерть – лишь лёгкий путь к выходу из ситуации. Нет, побег. Трусливый побег в забвение, где никто и ничто не будет его мучать. Или же в ад. За совершённые проступки и несдержанные обещания, из-за которых он мучился. Когда-то давно Какаши клялся Обито защищать Рин, но не смог и был обречён на страдания. Его также корили последствия, а именно нежелание Учихи возвращаться в Коноху и его стремление к глупой иллюзии, возможно возникшее из-за смерти девочки. И теперь он снова дал самому себе обещание – вернуть Учиху домой и очистить его разум от всякой дури. И всё же Какаши был рад тому, что он не погиб, а значит, сможет искупить свои грехи здесь и обязательно сделает то, ради чего живёт в данный момент. — Какаши? — услышав собственное имя, шиноби раскрыл глаза и посмотрел на Обито. Тот поднялся и, обойдя костёр, подошёл к лежащему на земле Хатаке. — Ты не сдох. Учиха и впрямь хотел сказать что-то другое. Но за последние годы его душа настолько очерствела, а отношение к бывшему сокоманднику стало холодным и в какой-то степени жестоким, что нукенин только и смог выдать из своих уст пренебрежительную фразу. Какаши попытался приподняться на локтях, чтобы сесть, но вновь упал на спину из-за усилившейся в этот момент боли. И только сейчас он заметил съехавшую с его плеч чёрную ткань, которая слишком сильно напоминала плащ Обито. — Я зашил рану. Тебе не стоит совершать даже таких движений. — Обито… я должен был умереть, — шиноби посмотрел на нукенина хмуро и выжидающе. В момент нанесённого удара Хатаке понял, что умрёт на чужих руках, но очутился в какой-то пещерке с разведённым костром и зашитой раной. Как комично и нелепо. — Какаши, просто закрой глаза. Юноша помнил, как когда-то говорил эти слова Обито, чтобы тот наконец смог заснуть, успокоив рой мыслей в учиховской голове. Теперь же нукенин приказал Какаши погрузиться в сон, переняв его слова. И в этот раз послушался именно Хатаке.***
Первое время Какаши лишь лёжа наблюдал, как день сменяет ночь, плохо ел и много спал. Ему было на удивление комфортно находиться здесь, даже не в Камуи, а на открытом воздухе. Вместе с Обито. Пожалуй, это была и впрямь самая главная причина такого отношения к случившейся ситуации. Сам Учиха постоянно находился рядом. Юноша ухаживал за тем, кого чуть не убил собственными руками, но по доброй воле спас и, казалось бы, теперь пытался загладить вину. Но, конечно же, Какаши ни в коем случае не обвинял Обито в случившемся, и совершенно серьёзно считал, что просто не имеет право корить Учиху в попытке убийства. Хатаке был болен обвинением себя в том, что сломал жизнь Обито и безвозвратно оборвал жизнь Рин. Он никогда не искал оправданий, никогда не верил чужим словам настоящей правды случившегося. Какаши уяснил для себя одно – это его вина, которую он до конца своей жизни обязан искупить, поэтому полученная рана от рук Обито – лишь жалкое искупление собственной вины. Под оранжевым светом закатного солнца Обито, облокотившись о рифлёный камень у входа в их укрытие, смотрел на горизонт. На его плечо, служившее опорой, опустилась бледная рука. — Если ты уже в состоянии ходить, то можешь возвращаться обратно в деревню, я тебя не держу… — Обито язвил, намекая на то, что напрягаться Какаши ещё рано. Нукенин прекрасно видел, как шиноби, сгибаясь, придерживает заживающую рану, опираясь о чужое плечо. — Обито, я не могу лежать целыми сутками, тем более мне нужно двигаться, чтобы окончательно не ослабнуть. Нукенин на этот ответ смолчал, понимая, что аргументов к «неправильному» доводу Какаши у него нет. Некоторое время юноши наблюдали за тем, как заходит солнце, согревая их своими последними на этот день лучами. Внезапно для себя и Какаши, Обито произнёс: — Ты напоминаешь мне солнце. Хатаке в этот момент без преувеличения опешил, прокручивая в голове сказанную фразу, и никак не хотел верить в то, кто именно произнёс эти слова. — Что ты имеешь в виду? — Без него была бы лишь чёрная мгла, а все вокруг замёрзшее и безжизненное. Солнце каждый день освещает наш мир, согревая всё и вся своим светом. Мне кажется, что сейчас ты подобно ему пытаешься стать светом в моей жизни. Хатаке молчал некоторое время, а потом выдал: — И у меня… получается это? — услышав осторожно произнесённый вопрос, Обито на несколько секунд задумался, а вскоре тряхнул плечом, скидывая бледную руку шиноби, и развернулся, бросив: — Ложись спать, Хатаке. Какаши почувствовал, что после этого короткого и странного диалога он снова испытал такое драгоценное для него счастье.