Дыши со мной

«Кажется, он адекватный». После того, как перо вывело на толстом листе дневника последнее неровное слово, Гарри отложил его в сторону, устало разжимая затекшие пальцы. Он писал долго, отрывисто, не полностью связно, будучи уверенным, что перечитывать все это не станет, просто потому что не сможет: это эмоции, которые было удобно оставить там. Как будто это хоть немного помогало. Как дневник и перо, остававшиеся на одеяле, свалились на пол, когда он поднялся, чтобы сходить в душ, и как он этого не заметил — Гарри не знал, но, по всей видимости, записи отняли значительное количество его сил, если он не заметил даже удара блокнота о пол. Однако собственный, наполовину уже исписанный и потрепанный дневник в руках профессора Снейпа по возвращении из ванной он увидел сразу. На мгновение промелькнувший страх, сосредоточенный во взгляде на то, как пальцы Снейпа сжимают обложку, сменился странным ощущением удовлетворенности: если тот уже успел прочитать хоть слово, значит, наконец, кто-то знал о том, что случилось, и при этом ему не пришлось произносить все вслух. Но осознание, что именно Снейп — которого он недавно назвал адекватным, — действительно мог прочесть его личные записи, вернуло к первоначальному замешательству с примесью страха, отдающего неприятными ощущениями в области желудка. — Вы не имеете права! — отчаянно выкрикнул Гарри, подходя ближе, и хоть желал сделать это намного быстрее, но действовал по мере своих возможностей. Снейп, казалось, лишь сейчас поднял на него свой взгляд. Дневник в его руках был закрытым, но это ровным счётом ничего не значило, и Гарри, подойдя ближе, пристально вглядывался в его лицо, пытаясь понять, что именно он уже успел прочитать. — Поднять твою вещь с пола? — поинтересовался тот нейтральным тоном, протягивая ему блокнот. — Хотите сказать… — пробормотал он, все ещё выдерживая его взгляд и забирая дневник резче, чем стоило, поскольку голова от такого рывка закружилась, и он невольно присел на кровати, зажмуриваясь на несколько секунд. — Я не читал, — оповестил Снейп коротко, а когда тот снова открыл глаза, добавил, возвращая и перо. — Полагаю, ты бы этого не хотел. Гарри внезапно взглянул на него иначе: практически удивленно, хотя ему казалось, что удивиться он уже вряд ли сможет. Как будто он ожидал услышать совершенно любые вещи, которые подтвердили бы давно сформировавшийся в голове тезис о том, что верить нельзя никому, но Снейп — даже если он банально соврал! — сказал то, чего он не слышал в свой адрес уже давно. Он сказал, что не сделал чего-то, потому что ему, Гарри, этого бы не хотелось. Он, черт возьми, признал, что даже если не разделяет его убеждений, то по крайней мере признает их наличие и его право их иметь, а если все же сказал правду, это значило, что он с ними ещё и считается. Профессор Снейп спокойно поправлял на прикроватной тумбе посуду с почти нетронутой едой, когда Гарри, не до конца осознавая, что он делает, дрожащими пальцами протянул ему обратно собственный блокнот. Слишком отчаянно, почти на уровне безумия, если знать, что именно написано внутри, но воспоминания о том, какие именно события там упоминаются, лишь усилило тот странный порыв, с которым он практически впихнул дневник в руки Снейпу, не сводя глаз с его лица. — Уверен? — спокойно переспросил тот, присаживаясь на дальний край его кровати, на что Гарри, сидя на середине, машинально отодвинулся в противоположную сторону и суматошно закивал, рассматривая Снейпа с одной-единственной мыслью. Пусть знает. Пусть, как и Дамблдор, с милой улыбочкой расскажет Гарри, как он все неправильно понял, и что он еще слишком юн, чтобы правильно трактовать мотивы собственного опекуна, а потому ему не следует так на этом концентрироваться. Ведь существуют куда более важные и сложные дела: учеба, квиддич, чертов Волдеморт, — единственное, что, наверное, интересовало директора на самом деле. Пусть он скажет то же самое, чтобы в голове Гарри все окончательно встало на свои места: он урод, и подобное отношение к нему со стороны окружающих — норма жизни, с которой он, однако, не согласен больше мириться. Ему нужно было лишь последнее подтверждение, что его протест имеет именно тот смысл, который он в него вкладывал. Снейп наблюдал за ним еще несколько секунд, а затем медленно перевел взгляд на дневник в своих руках и открыл его, пролистав пустой заглавный лист, и остановился на первой же записи, выведенной размашисто и грязно, с каплями чернил и уже высохшими смазанными подтеками. Так долго отгонявший от себя воспоминания о том, что именно таят в себе исписанные страницы, Гарри наконец вспомнил это сразу и сполна, и то, как Снейп раскрыл дневник на первой странице, заставило его опять зажмуриться. Хотелось крикнуть: «Только не эта!», но то же самое он бы сказал и про другие страницы, так что он только забрался на кровать с ногами, усаживаясь так, чтобы опираться спиной на подушки, и молча, с закрытыми глазами, сделал размеренный вдох, предпринимая последние попытки бороться с настигающими образами прошлого. Похотливый взгляд маленьких, полупьяных, заплывших жиром глаз пугал и вызывал недоумение. Лишь инстинктивно вытянув палочку, Гарри разочарованно засунул ее обратно: он ведь сам позволил директору на лето для его же блага заблокировать его магию, чтобы ни Волдеморт, ни его приспешники не смогли обнаружить его в Литтл-Уингинге. Дядя был пьян, и разительный запах алкоголя, заполонивший комнату неприятным шлейфом, теперь бил в нос Гарри, заставляя его морщиться, но сил ни на что, кроме того, чтобы отступать к стене, не оставалось: он не ел почти неделю. С тех пор, как тетя Петунья вместе с Дадли уехали на лето к каким-то дальним родственникам, прошло не больше двух недель, но в течение последней Гарри доставались лишь жалкие крохи, которые он успевал стащить сам, когда дядя Вернон отворачивался. Он запирал его на ночь в каморке под лестницей, а с утра и до вечера — практически безвылазно сидел в гостиной, не забывая напоминать, что получил отпуск на все лето и намекая при этом, что они проведут это время весело. Что веселого в том, чтобы не позволять ему есть, Гарри не понимал. Он не понимал ровным счётом ничего до тех пор, пока, напившись в первый раз, дядя не начал делать то, что заставило его впервые по-настоящему испугаться. Он не боялся ругани или побоев, потому что это было нормой с его детства, но то, как Вернон на него смотрел и как подходил ближе, пока Гарри, спотыкаясь, отходил к стене, заставило его напрячься, потому что такого взгляда у дяди он прежде не видел. — Ты же хочешь есть, верно? — подмигнул тот, почти облизнувшись, и Гарри, заметив, как язык скользнул по уголку жирного рта, скривился, но уже в следующую секунду дядя ушел в кухню, и это было хорошим поводом вернуться к себе в комнату, однако тот громко позвал. — Сюда иди! Делать нечего, он поплелся следом, и остановившись на пороге, наблюдал, как тот разогревает целую пиццу, запах которой довольно быстро начал распространяться по комнате. У Гарри, который практически ничего не ел уже долгое время, в животе заурчало, и он невольно проследил за пиццей, которая из духовки переместилась прямо на обеденный стол, соблазняя своим аппетитным видом. — Хочешь? Говори, ты хочешь? — задавал вопросы Вернон, на что Гарри, помедлив несколько секунд, ответил положительным кивком и резко отшатнулся от дяди уже в следующее мгновение: тот суетливо расстегивал собственные брюки. — Ч-что вы… — пробормотал он, мгновенно отходя еще на несколько шагов назад, пока не наткнулся спиной на барную стойку, — д-дядя Вернон?.. — Вся пицца — твоя, мальчишка, — протянул тот притворно-слащавым голосом, подходя к нему еще ближе, — тебе ведь так нужна еда сейчас, верно? Ты сможешь съесть ее всю, я обещаю тебе, обещаю… Бормоча все это, он спустил собственные широкие трусы, после чего, не сводя глаз с Гарри, пару раз провел ладонью по собственному полувозбужденному члену в зарослях светлых, вьющихся волос, и той же рукой потянулся к его ладони. Однако едва лишь их пальцы соприкоснулись, Гарри отскочил от него, как от огня, с тяжёлым дыханием и широко распахнутыми глазами всматриваясь в дядю и пытаясь понять, в действительности ли происходило то, что он видел перед собой. Всё, что он знал о собственной приемной семье, как хорошее, так и плохое, в одночасье разбилось о прикосновение к пальцам дяди, которыми он только что трогал себя. — Гарри, что тебе стоит, помоги дяде, ну, — продолжая елозить по собственному члену ладонью, на которую предварительно плюнул, Вернон наступал на него, заставляя пятиться к стене. — Следующий шанс будет только через неделю. Иди сюда. Давай, ну же, давай… Застывший от непонимания, что происходит, Гарри отчего-то бросил ещё один взгляд на пиццу — которая была, по правде сказать, чертовски ему нужна, — и почувствовал, как дядя, взяв его ладонь, уложил ее на собственный, уже скользкий член. Он так и застыл, не осознавая, что должен делать и почему происходит то, что происходит, однако, видимо, его подсознание реагировало куда быстрее, поскольку о том, что в носу неприятно щиплет, он узнал лишь когда по щекам уже потекли слезы. Плакать не хотелось. Он даже не понимал, почему вообще он плачет, но они текли сами собой, и останавливать их он тоже не мог, поскольку вообще не соображал, как должен себя вести. — Мой мальчик… — пробормотал Вернон, когда тот прикоснулся к нему, а затем накрыл его ладонь своими пальцами, — мой мальчик, если мы не будем двигаться, у нас с тобой ничего не получится… давай… вот так, вместе, давай, вниз и вверх, давай сам… Сделай дяде приятное… — но его ладонь он не отпускал, и по мере движений Гарри ощущал, как член дяди наливается кровью и становится больше, что снова-таки приводило его в ступор. Сквозь иррациональные ощущения, кричащие о нереальности происходящего, до него долетали обрывки фраз дяди, который, окончательно потеряв от возбуждения способность говорить связно, теперь отрывисто бормотал, то и дело прерываясь на вздохи. — Есть люди, Гарри… а есть уроды… И уроды существуют знаешь зачем? Чтобы служить — пра-авильно, людям… — он безотрывно рассматривал Гарри то и дело останавливаясь на его лице, и тот ощущал, как неприятный, похотливый взгляд окончательно лишает его всякой связи с реальностью. — Ты знаешь, мой мальчик, зачем ты существуешь, правда ведь?.. — движения стали резче и хаотичнее, и Гарри уже даже не осознавал, что именно делает его рука, потому что слезы, застилающие глаза, практически скрывали его обзор, а рассмотреть что-то намеренно он не пытался. — Чтобы служить… да, давай… — бормотал он, не утруждаясь оформлять свои мысли в предложения. — Помоги дяде, послужи мне… Вернон опустил вторую руку на его плечо и силой надавил, заставляя Гарри опуститься вниз, на колени, и тот лишь попытался отшатнуться, но твердая рука болезненной хваткой заставила его таки встать на колени до конца, а то, как дядя сжал пальцы на его шее, вызвало совершенно неуместную мысль о том, что, пожалуй, там останутся синяки. Гарри больше не управлял ни своей рукой, ни собой, но он ошарашенно замер, когда дядя притянул его за шею ближе, и он почувствовал скользящие движения по его щеке, потом — по губам, и уже в следующую секунду, раньше, чем он успел бы отреагировать, ощутил обжигающую щеку жидкость, выплеснувшуюся на него несколько раз и вязко застывшую на коже. — Молодец, мальчик, молоде-ец, — слащаво бормотал дядя, который отпустил и его руку, и шею, и теперь лишь несколькими движениями большого пальца размазывал по его щеке вязкую субстанцию. — Пицца на столе. Когда он наконец ушел, единственное, что смог сделать Гарри спокойно, — это подойти к раковине и смыть со щеки его сперму, а затем сесть на ближайший стул за обеденным столом. Его дядя только что заставил прикасаться к нему. И он, Гарри, это позволил! Это не укладывалось в его голове ни сразу, ни через несколько минут, и единственное, к чему он пришел за это время, — без палочки он бы все равно не дал ему отпора, поскольку был в разы слабее. Как он, вытерев рукавами мокрое от слез лицо, вгрызся в первый попавшийся кусок пиццы, он уже не помнил, и осознал, что съел почти половину, лишь ощутив забытое со времен школы чувство сытости в желудке. Однако вторую половину он не оставил: улучив момент, когда в гостиной не было дяди, он схватил пиццу и моментально закрылся вместе с ней в чулане изнутри, лишь после этого опускаясь на кровать, а с нее — сползая на пол. Плакать не хотелось. Остро, невыносимо хотелось спать, словно это могло защитить его от любых мыслей, и он уснул прямо там — с пиццей в руках, сидя на полу и опираясь спиной на собственную кровать. — Гарри. Дыши. Вместе со мной. Ты здесь, не там, — голос Снейпа пробивался сквозь пелену воспоминаний, растворяя их медленно, словно они до последнего не желали исчезать. Возвращаясь в реальность, он не сразу понял, что слезы, которые он так явственно ощущал на своем лице в воспоминаниях, оказались реальными, и теперь не мог успокоить собственное дыхание, то и дело жадно хватая губами воздух и до побелевших костяшек сжимая в кулаках простыни. — Ты здесь, и кроме нас здесь больше никого нет, — напомнил Снейп, протягивая ему стакан с водой, который Гарри взял медленно, но пил — суматошно и жадно, будто у него могли эту воду забрать, и лишь потом удивился, что это не вызвало тошноты. Хотя скорее всего, дело было в том, что та, которая была после вновь пережитых воспоминаний, уже физически не могла быть сильнее. — Зачем он… для чего… — пробормотал Гарри, сам не ожидая от себя подобных вопросов. — Он говорил про… теорию, знаете, о людях и уродах… — Я прочëл, — кивнул Снейп, наполняя его стакан снова, а Гарри на его ответ только странно покачал головой, но о том, что написано там было далеко не все, упоминать уже не стал: по мере успокоения сил на это не осталось. — Ты писал Дамблдору? — поинтересовался Снейп, и он, нахмурившись, коротко кивнул. — Между последними листами, — указал он головой в сторону дневника, но Снейп не стал открывать его снова, и блокнот остался лежать рядом на краю кровати. — Послушай, — произнес он спокойным, размеренным голосом, и Гарри действительно слушал, хоть и понимал, что может услышать. — Реальность, которая началась с этого лета, перечеркивает все, что было раньше. Гарри медленно кивнул, хотя от него никто не требовал ответа. — Ты пытался решить эту проблему, но в итоге из-за… определенных событий не смог этого сделать, — он снова кивнул, отмечая, как Снейп корректно назвал ответное письмо Дамблдора «определенными событиями». Даже несмотря на то, что тот его ещё не читал, догадаться, что именно ответил директор, было нетрудно. — То, что ты пока не можешь выразить проблему словами, не означает, что ее нет и что ее не нужно решать. С этим ты согласен? — забрав у него стакан, чтобы поставить его на тумбу, Снейп ждал ответа, который Гарри дал лишь когда понял, что торопить его не станут. — Не получится. Директор сказал… — Директор много чего сказал, — перебил тот, и Гарри с удивлением пронаблюдал в его интонации раздражение, причем он точно знал, что направлено оно было не на него. Однако уже через мгновение Снейп вернул своему голосу нейтральный тон. — Я могу помочь. Но для этого нужны усилия с твоей стороны, — пояснил он, снова взяв в руки дневник, но открывать его не стал. — Не получится, — Гарри покачал головой, как и всегда после срывов ощущая усталость и опустошенность. — Получится, — возразил Снейп, в чьих словах Гарри почему-то услышал обещание, хотя его там, скорее всего, не было. — Поттер, ты забываешь, что я могу использовать свою специальность для… — Я не буду пить ваши зелья, — напомнил он снова, уже не вкладывая в свои слова агрессии, поскольку теперь, когда Снейп знал причину, это было попросту бессмысленно. — Не могу, меня тошнит. — Я не о зельях, — перебил тот, и Гарри нахмурился, но ничего не сказал, давая ему возможность пояснить. — Способ вернуть тебя к жизни у меня действительно есть, но из-за твоей предельной слабости применить его сейчас я не могу, поскольку это принесет больше вреда, чем пользы. Нужны по крайней мере минимальные усилия. — Я не могу есть, — напомнил тот, делая акцент именно на том, что он не может, а не не хочет. — Умирать из-за поехавшего рассудком дяди — глупая идея, — напомнил профессор, однако ничего больше по этому поводу не сказал, добавив лишь то, что и насчет приема пищи у него есть определенные мысли. — Я могу забрать это? — поинтересовался он, поднимаясь с кровати и взяв с собой дневник. Гарри замешкался с ответом. — Принесу тебе новый, — предложил профессор, и эта идея прозвучала довольно разумно, поскольку записывать что-то ему все равно было бы необходимо, но каждый раз при этом пролистывать те записи, которые хотелось забыть навсегда, совсем не обязательно. — Хорошо, — согласился он, наблюдая, как за Снейпом закрылась дверь. Возможно, профессор был прав, что отказываться от жизни из-за того, что дядя позволял себе постоянно напоминать ему, что полноценной жизни такие, как он, не достойны, глупо. Возможно, он прав и в том, что лечение, необходимое ему, должно начаться только с него самого, но все это теряло смысл, поскольку от одного лишь взгляда на порезанные куски яблока его начинало мутить. Казалось, что это не закончится никогда, разве что силы покинут его настолько, что он будет лишь постоянно спать, и тогда — за исключением ночных кошмаров, — ему будет практически все равно.