Дыши со мной

С наступлением утра профессор Снейп был полностью погружен в сложные расчеты, которые заняли уже несколько пергаментов. Намерение встретиться с директором успехом не увенчалось: тот по своему обыкновению внезапно покинул школу, как пояснила МакГонагалл, на несколько дней, но точного дня своего возвращения не озвучивал. Очередная невнятная командировка, которую его заместительница никак не смогла пояснить, для самого Снейпа не была тайной, но то, что Альбус никак о них не предупреждал, раздражало. Тем не менее связи с директором — за исключением, может быть, патронуса, но он использовался только в крайних случаях, — не было, так что идея была отложена на неопределенный срок. Узнать мотивы его поступков несомненно важно для дальнейших действий, но не критично прямо сейчас, так что профессор занялся расчетами. Он не любил углубляться в магловские методы лечения и диагностики, но сейчас магической альтернативы просто не существовало, так что, высчитывая по длинным, давно не используемым им формулам, необходимое количество питательных веществ для Гарри, он мельком поглядывал на часы: ещё немного — и мальчишку пора будет будить, поскольку основное правило намеченного плана лечения — регулярность и соблюдение распорядка дня. Содержание дневника, прочитанного вчерашним вечером до самого конца, одновременно сбило с толку и расставило многое на свои места. Нельзя было сказать, что он не догадывался, но детали, которые описывал Поттер, не шли ни в какое сравнение с общими образами, которые можно было бы себе представить. Дурсль знал, что делал, знал, как именно это делать, и более того — Снейп был уверен — понимал, что наказания за его действия не последует. Словно чем чаще и изощреннее он насиловал мальчишку, тем больше получал за это какого-то вознаграждения, и это настораживало сильнее всего. Какого черта Дамблдор закрыл на это глаза, почему при этом он допустил отсутствие четко прописанного лечения Поттера и высказывался против того, чтобы Снейп взял это под свой контроль? Это выглядело как целенаправленное истребление всех шансов на победу над Темным Лордом и противоречило всему, к чему они стремились в последние годы, раз за разом вытаскивая Поттера из неприятностей. Закупить определенное количество нужных веществ проблемой не оказалось, намного более трудной задачей стало высчитать нормы для Поттера с учётом его активности, морального состояния, количества и качества сна, наличия магического ядра, которое у маглов, естественно, не учитывается ни в одних формулах, и степени расходования энергии на поддержание магических способностей, помимо основного метаболизма. К моменту расчетов изменения дозировки на ближайшие две недели прошли последние полчаса, так что, оставив все свои бумаги, профессор направился к спальне Поттера. Следящие чары говорили, что тот спал, и он громко постучал в дверь несколько раз, пока наконец изнутри не раздался слабый голос, очевидно, говорящий, чтобы он вошёл. — Почему вы стучали? Дом же ваш, — сонно пробормотал Гарри, потирая глаза и медленно приподнимаясь на локтях. Судя по тому, что его взгляд не сразу стал осмысленным, попытка подняться вызвала очередной приступ головокружения. — В следующий раз будить тебя по-другому? — поинтересовался Снейп, проводя визуальный осмотр, хотя и остановился от него в двух метрах. Этого было достаточно, чтобы отметить бледность, мелкое подрагивание пальцев, суженные зрачки и общую заторможенность действий. — Нет, — пробормотал себе под нос Поттер, видимо, передумав задавать глупые вопросы, и профессор сел на край его кровати, машинально отмечая, что в этот раз мальчишка не придвинул к себе колени, чтобы соблюдать значительное расстояние, хотя, вполне возможно, он был ещё слишком сонным. — Мне нужно поговорить с тобой относительно твоего лечения. — Которого нет, — фыркнул Поттер, но улыбка с его лица пропала так же быстро, как и появилась. Он пытался шутить насчёт своего состояния, но получалось слабо, а на то, чтобы выработать нормальную защитную реакцию, ему попросту не хватало сил. — Если примешь мое предложение, с сегодняшнего дня — будет, — терпеливо произнес профессор, как и в прошлый раз, ожидая, что тот заинтересуется сам, а не спеша впихивать в его мозг всю информацию, с которой пришел. — Я не могу есть, — напомнил тот хрипло, кивая головой в сторону нетронутой еды на тарелке, но при этом даже не посмотрел на нее, предпочитая всматриваться куда-то в окно, как будто мог увидеть там что-то, кроме крыш точно таких же домов, как этот. — Тебе не придется. На этих словах Поттер нахмурился, но повернул голову в сторону профессора. Он явно не ожидал услышать такого, но не скрывал, что ожидал продолжения. — Совсем? — с недоверием в голосе переспросил он, давая понять, что верить в подобную возможность не собирается. — До тех пор, пока не будешь способен сделать это по своему желанию, — совсем, — уверенно заявил Снейп, и Гарри окончательно повернулся в его сторону, продолжая осматривать его недоверчивым, но заинтересованным взглядом. — Расскажете? *** — Черт… — пробормотал Гарри, наблюдая за тем, как Снейп обрабатывает изгиб его локтя. Ему казалось, что иголка должна быть очень тонкой, но профессор протëр ему ватой едва ли не половину руки, так что за дальнейшими действиями он наблюдал нахмуренно. — Боишься игл? — поинтересовался Снейп, наблюдая за его реакцией и перебирая какие-то приборы, которых Гарри раньше не видел, поскольку в больничном крыле ничего подобного к нему не применяли. — Нет, просто… нет, не боюсь, — поежился Гарри, не желая объяснять, но Снейп будто бы читал его мысли, потому что сразу же отметил: — Я предупреждал, что осуществить это, не прикасаясь к тебе, физически не смогу. Могу дать снотворное зелье. — Не надо, — покачал головой Поттер, не до конца понимая, почему. Наверное, потому что раз уж он сидел на этом диване и в этой лаборатории, в которую пришел самостоятельно, то и дальше должен по крайней мере быть в курсе, что должно происходить. Когда профессор Снейп принялся надевать перчатки, Гарри пусть немного, но облегчённо выдохнул. Это казалось такой глупостью, но тактильный контакт переставал быть таковым в его понимании, когда разграничивался хоть каким-то материалом. — Отвернëшься? — приблизившись к нему, спросил профессор, около которого стояла тележка почти такая же, как в больничном крыле, и на ней — какие-то приборы, вникать в суть которых не хотелось, а рядом — то ли подставка, то ли что-то другое, похожее на вешалку. Гарри понимал, что такое капельницы, потому что когда-то видел их в магловском фильме, но узнавать названия всех этих деталей ему уж точно не хотелось. — Зачем? — фыркнул он равнодушно, но когда Снейп коснулся ладонью его руки, вздрогнул и машинально ее отдëрнул. — Простите, — выдохнул он, тут же возвращая руку на место и медленно прикрывая глаза. Какие там иглы. Кто вообще боится игл? Пусть их будут хоть десятки, но только — без чужих рук. Без рук, которые будут касаться его кожи, которые будут скользить по ней, которые будут хватать его так, будто он — чья-то собственность, будто он не может самостоятельно решить, имеет ли кто-то право обращаться с ним таким образом. Будто его тело не принадлежит ему, а все, что осталось от его души — или что там у него внутри? — теперь тоже во власти непонятно кого, и неизвестно, как долго все это продлится. — Приходи в себя, — голос профессора раздался не настолько близко, как до этого, и Гарри медленно открыл глаза, отмечая, что его руку он больше не удерживает, а катетер, о котором тот говорил, уже установлен, как-то необычно закрëплен, и от него вверх идёт тонкая трубка… странно, он почти ничего не почувствовал. Казалось, что должно быть больнее. — Я в порядке, — тут же пробормотал он в ответ, оглядывая странную конструкцию, которая одной своей частью была в его вене, и Снейпа, что-то то ли поправляющего, то ли настраивающего, но уже не прикасающегося к нему. — Можешь остаться здесь или вернуться в свою спальню, если там комфортнее, — предложил профессор, на что Гарри только пожал плечами и ничего не ответил, продолжая рассматривать капельницу, по которой, как он уже понял, какой-то раствор поступал прямо в его организм. Собственно, на этом его понимание заканчивалось. Было практически плевать. Он пришел сюда, он одобрил план, он согласился на все это, но это все ещё не представляло для него ценности, потому что ценности не представляло и то, для чего все это затевалось. Однако молчать не хотелось. Единственное, что он за это время понял наверняка, если ничего не делать, ничего и не изменится, а если делать, то, возможно, изменения принесут эффект, которого он бы хотел, если бы вообще мог чего-то хотеть. Замечание о том, что ему лучше лечь, Гарри проигнорировал. Пока что он чувствовал себя нормально и сидя, так что даже не пошевелился, оставляя за собой право выбора. — Профессор, — позвал он тихо спустя время, когда Снейп, не дождавшись от него ответа, уселся за какие-то бумаги с пером, — вы могли бы рассказать мне все? Я имею в виду… все, что со мной происходит, и что изменится благодаря вот этому, — он дёрнул рукой, показывая, что имеет в виду капельницу, но, поймав предупреждающий взгляд Снейпа, уложил ее обратно на подлокотник и больше не двигал. Профессор поднял на него глаза, а потом, отложив в сторону перо, поднялся из-за стола, обошел его и занял место в ближайшем к Гарри кресле, машинально поправляя полы мантии. — Анорексия — это отсутствие аппетита при объективной потребности организма в питании, — быстро пояснил он, не вдаваясь в детальные определения. — Она бывает разных типов, например, невротической или нейродинамической. — А у меня, наверное, какая-нибудь психическая, — усмехнулся Гарри, окидывая взглядом лабораторию впервые за все проведенное здесь время. Он сам не знал, почему рассматривал все, что здесь есть, но продолжал рассматривать, попутно слушая профессора, чей рассказ, к удивлению, не выглядел как нотация. — У тебя сложно определить тип, но я склонен к тому, что нервно-психическая, — кивнул тот в подтверждение его слов, хотя Гарри и не пытался всерьез что-то угадать, так что он лишь фыркнул, ничего не добавляя и не спрашивая. — Это означает, что отказ от еды произошел вследствие психических расстройств или потрясений. Другое название этого состояния — нервная кахексия. Гарри то переводил взгляд на профессора, то резко от него отворачивался, то снова принимался рассматривать свою капельницу и руку, где, как ему почему-то казалось изначально, должно быть много крови из-за установки катетера, но все выглядело так, будто он всегда там находился. — Что ты делаешь? — нахмурился Снейп, наблюдая, как тот то касается пальцами места прокола, то пытается согнуть руку в локте. — Хотел узнать, больно ли будет сгибать… — пожал плечами Гарри, укладывая руку на место, потому что продолжение объяснений ему хотелось услышать больше, чем лекции насчёт того, что нельзя трогать медицинские приборы. Серьезно, ему что-то хотелось? Показалось, наверное. — Больно не будет, — ответил Снейп вместо нотаций, — но пальцами трогать не стоит. Гарри молча кивнул. Профессор как будто подбирал фразы специально так, чтобы ему не хотелось спорить. Если бы тот заявил, что лезть нельзя, или сказал, чтобы он не совал туда свои пальцы, именно это Гарри и продолжил бы делать, но сейчас желания не возникло. — Любой тип анорексии, — тем не менее продолжал Снейп, решив, видимо, вообще не акцентировать на этом внимание, — приводит к белково-энергетической недостаточности. Это такое состояние, когда организму перестает хватать питательных веществ для поддержания собственных функций. Чем дольше процесс остаётся без лечения, тем сильнее вероятность серьезных осложнений. Гарри снова поймал себя на мысли, что внимательно его слушает. Все, что говорил профессор, он и без того знал, но в его подаче это оформлялось в логические, законченные суждения, а не интуитивные предположения, как было у самого Поттера. Хотя, скорее всего, слушал он только потому что попросил рассказать об этом сам. Прояви профессор такую инициативу — он бы уже демонстративно занимался чем угодно, чтобы показать, что эти рассказы волнуют его в последнюю очередь. — Заболевание протекает в трёх стадиях, но первая прошла мимо тебя, а вторая быстро перетекла в третью, кахетическую. Основные признаки, которые коснулись конкретно тебя, это истощение жировой клетчатки, сердечной и скелетных мышц, замедление сердцебиения и пульса, снижение температуры тела, дрожь и онемение конечностей… — Хватит, — перебил Гарри неожиданно для самого себя, а потом потянул на себя за краешек плед, который только заметил на краю дивана. Ему показалось, что профессор двинулся в его сторону, чтобы ему помочь, но уже через секунду он понял, что это просто показалось, потому что тот оставался неподвижным и только наблюдал за его действиями. — Обычный способ питания, — начал профессор совершенно о другом, и Гарри продолжил слушать его, хоть и блуждал взглядом по комнате точно так же, как раньше, — называется энтеральным. Питание с помощью введения нужных веществ внутривенно — парентеральное. Это исключительно магловское разделение, по крайней мере лично мне ни с чем подобным не приходилось сталкиваться в магическом мире. — Значит, — задумчиво протянул Гарри, — это эксперимент? — Это можно назвать попыткой обойти обстоятельства. — В смысле? — переспросил он, оглядываясь снова на профессора. — Нервная анорексия не лечится принудительным питанием, это работает не так, потому что, как только капельница исчезнет, ты не начнёшь поглощать еду самостоятельно, а долгое неиспользование желудочно-кишечного тракта чревато совершенно другими последствиями. Даже если восстановить твой организм до приемлемого состояния, то, как только перед тобой появится обычная еда, ты спрячешь кашу в хлеб, хлеб засунешь за пазуху и выкинешь его при первой возможности. Гарри кивнул, полностью соглашаясь со сказанным, потому что до недавнего времени практически так он все и делал. До тех пор, пока ему это не надоело и он не перестал даже пытаться делать вид, что ест. — Нам нужно вывести организм из критического состояния, чтобы исчезла угроза жизни и основные функции стабилизировались. — А что дальше? — Артименция, — задумчиво ответил профессор, — хотя есть вероятность обойтись только легиллименцией. — Что? — ещё более хмуро переспросил Гарри. Все, что до этого он знал о легиллименции, ему категорически не нравилось, но определение, которое профессор назвал первым, он даже не слышал, однако здравый смысл подсказывал, что понравиться ему это точно не могло. — С помощью легиллименции можно сделать более тусклыми любые воспоминания вплоть до отправления их на самую дальнюю полку сознания. Это уменьшает вероятность рецидива. С помощью артименции человеку можно навязать любые другие, ложные образы. При грамотном их сочетании… — Нет! Нет, — замотал головой Гарри, косясь на него так, будто тот сказал что-то из ряда вон выходящее, и даже машинально отодвинувшись в противоположную от него сторону на диване, буквально вжимаясь в подлокотник. — Хотите обмануть мой мозг так, чтобы он думал, что этот… этот… ничего не делал?! — Этот человек в любом случае ответит за свои действия, — резонно отметил профессор, спокойно наблюдая за его поведением, как будто заранее знал, что Гарри так отреагирует, потому что даже не удивился. — Вопрос лишь в том, будут ли воспоминания об этом влиять на твою дальнейшую жизнь. Гарри надолго замолчал, в упор рассматривая катетер в своей руке, хотя, казалось, он уже успел запомнить мельчайшие детали и на нем, и на пластыре, который его удерживал. Разобраться в своих чувствах не удалось ни через минуту, ни через десять минут, поскольку он искал причину своего протеста и не находил ее. Логически понимая, что предложенный вариант достаточно здравый, он тем не менее категорически не хотел забывать случившееся. Относиться иначе, чтобы это причиняло меньше боли, — да, но забывать… словно если этот эпизод будет вычеркнут из его памяти, он перестанет быть тем, кто он есть. Звучит логично, пока не осознаешь, что речь идёт о насилии. — Я согласен на легиллименцию, — произнес он в конце концов, и то, что Снейп, помедлив несколько секунд, спокойно согласился с его решением, дало возможность свободно выдохнуть. Как будто у профессора не было возможности его обмануть. Как будто он будет прислушиваться к каждому его пожеланию. Как будто ему не плевать на право Гарри распоряжаться собственной жизнью. Ещё несколько минут прошло в полнейшей тишине. Потом профессор ее нарушил, причем совершенно неожиданным образом: — Не думай, что ты единственный в мире, кому пришлось столкнуться с этой болезнью. О ней даже притчи писали. — Притчи? — фыркнул Гарри, но немного оживился, поскольку до этого думал исключительно о том, что он будет делать дальше, если их лечение даст какие-то результаты, и положительных перспектив не вырисовывалось ни одной. — Да, есть одна, которая называется «Вылеченный бред», — устроившись удобнее в кресле, профессор начал рассказывать, отмечая, что Гарри слушал его достаточно внимательно — впервые с условием, что не сам Гарри завел тему. — «Повелитель города Рей страдал анорексией и меланхолией. Авиценна решил ему помочь. Король считал, что он корова, напрочь забыв о том, что он человек, и поэтому постоянно мычал как бык и умолял: «Убейте меня, используйте мое мясо». Он ничего не ел, каждый день заявлял: «Почему Вы не отведете меня на зелёный луг, где я мог бы поесть, как настоящая корова!» Гарри фыркнул и устроился на диване чуть удобнее, прекратив вжиматься в подлокотник, но профессор Снейп этого не заметил, поскольку продолжал рассказ: — «Так как он ничего не ел, от него остались кожа да кости, ничто ему не помогало. И тут внезапно Авиценна пришел к королю и закричал страшным голосом: «Где эта корова, я наконец зарежу ее!». Но прежде он проверил, как это делает мясник, на количество жира и мяса, а потом заявил: «Нет, эта корова не готова для бойни! Заберите ее и дайте поесть. Когда она наберёт нужный вес, я приду и зарежу ее». Как думаешь, что произошло дальше? — Королевские стражи убили Авиценну за угрозы расправиться с королем? — пожал плечами Гарри, который понятия не имел, чем обычно заканчиваются подобные истории. — Нет. В надежде быть вскоре зарезанным больной стал есть все, что ему приносили. Он стал набирать вес, его состояние улучшилось, он полностью выздоровел и через несколько лет смеялся над теми, кто пытался рассказать ему небылицы, будто он когда-то мнил себя коровой. Впервые за последние месяцы Гарри поймал себя на мысли, что улыбается. Пусть мимолетно, но это впервые был не оскал и не истерический смех. И хотя он вскоре вернул себе состояние полного равнодушия ко всему услышанному, он передумал задавать вопрос о том, для чего профессор ему это рассказал. Вероятнее всего — чтобы отвлечь его от его собственных мыслей, но задуматься об истории вышло само собой, и единственная мораль, которую он в первую же минуту из нее вынес, — Снейп мог бы тоже пообещать заколоть его, когда он растолстеет до состояния приличной такой коровы. Тогда бы он ел, через силу, но ел — ещё бы, такой стимул… Какая же чушь лезла в голову. Когда он вернулся в реальность, Снейп уже аккуратно, причем практически не касаясь его кожи, отсоединял капельницу, оставив катетер внутри, и, прежде чем Гарри успел бы напрячься, уже отступил на шаг, теперь разбираясь с самой капельницей. Скорее всего, он собирался ее очистить, а может быть — вообще выбросить, кто знает, как устроены все эти приборы. — Мне… можно идти? — переспросил Гарри, потому что профессор ровным счётом ничего не сказал. Не то чтобы хотелось спрашивать именно в такой формулировке… хотя какая глупость, какая вообще разница, что за формулировка применяется, если суть от этого не меняется. Есть разница. Объяснить он бы не смог, но ощущение, что она точно есть, оставалось совершенно уверенным. — Подожди, — попросил Снейп, не оборачиваясь, и Гарри остался сидеть на диване, наблюдая за ним до тех пор, пока тот не закончил свое занятие. Взгляд сам собой скользнул по бесконечным шкафам, стеллажам, рядам книг и флаконов с зельями. Казалось, если убрать из лаборатории все это, она станет шире раза в три, поскольку заставлена она была настолько, насколько это вообще было возможно, и чем больше Гарри ее рассматривал, тем больше отмечал новых деталей. Не успел он рассмотреть как следует один из шкафов, как Снейп, неожиданно оказавшийся в одном шаге, протянул ему блокнот, который Гарри медленно взял в руки и повертел со всех сторон. Почти такой же, как его прошлый, разве что не потрепанный и рисунки какие-то другие, не такие витиеватые, как на прошлой обложке. Машинально пролистав его, он убедился, что все страницы — абсолютно пустые, но того, что под задней обложкой мелькнут несколько новых, завëрнутых в бумагу, лезвий, он ожидать не мог. Достав одно из них, Гарри покрутил его в пальцах, не вытаскивая из упаковки, а потом поднял растерянный взгляд на профессора. — Разве вы не должны меня от этого ограждать? — Нет, — спокойно ответил тот. — По возможности после использования выбрасывай каждое. Закончатся — у меня есть ещё. Этот ответ вызвал ещё больший ступор, чем сам факт нахождения лезвий в обложке, потому что… потому что это к чертям ломало остававшиеся в его голове стереотипы о том, как должно проходить его лечение. — Почему? — спросил он все-таки, возвращая лезвие на место и захлопывая дневник, потому что сам найти ответ не мог. — Потому что тебе это помогает. Пока что, пока это необходимо, — пояснил профессор, но, увидев, что это ровным счётом ничего не пояснило, вздохнул и дал ответ подробнее. — Самоповреждение — это способ добиться всплеска адреналина, почувствовать контроль над телом и заменить эмоциональную боль физической. Одна притупляет другую и они обе уменьшаются с течением времени. До тех пор, пока есть то, что нужно заглушать, должно быть и то, с помощью чего это можно делать. Если лишить тебя этой возможности, ты не станешь послушным учеником, который внезапно понял, что этого делать нельзя. Ты найдешь другие способы, которые могут оказаться травматичнее. — Зубы, например, — глупо добавил Гарри, поморщившись от всего услышанного. Как будто сам факт того, что самоповреждение внезапно стало в этом доме разрешенным, делал его не таким привлекательным, как это выглядело раньше. Однако ни отказываться от возможности, ни тем более возвращать дневник Гарри не собирался, поскольку он сразу оговорил, что отдаст старый лишь в обмен на новый, так что только кивнул и вышел из лаборатории, медленно прикрывая за собой дверь. Кажется, у него впервые за последнее время были силы на то, чтобы дойти до своей спальни и не восстанавливать после этого дыхание как после марафона. Это было странным и нуждалось в осмыслении, как и все остальное, что произошло за последние полчаса, и до следующей капельницы у него было для этого несколько часов.