Дыши со мной

Оставляя на полке одного из шкафов несколько флаконов и конверт без надписей, Северус остановился на несколько секунд, потому что его взгляд упал на точно такие же два конверта, которые лежали там же вот уже четыре месяца. Сверху на них валялся дневник, который Гарри дописал и сам отдал, сказав, что он ему больше не понадобится. Что-то внутри удушающе стянуло, когда Северус протянул руку, чтобы взять и дневник, и оба письма. Он не собирался читать их, поскольку тогда ещё был уверен, что сможет сохранить выдержку, достаточную для того, чтобы покончить с их планом без сожаления. Но теперь, когда Гарри, уходя на пару часов, прощался с ним ещё столько же, все попытки не задеть собственные чувства давно перестали быть актуальными. Чувств оказалось слишком много. Удушающе много, и пытаться справиться с ними означало бы потратить оставшиеся сутки на то, что вскоре уже не будет иметь никакого значения. Заняв ближайшее кресло, Северус провел пальцами по обложке дневника, который сам же Гарри и подарил. Неброский рисунок по краям был немного сдержаннее, чем на предыдущем, который давно пылился где-то на полках в комнате Гарри. Быстрый неровный почерк с первой же страницы дал понять, что все написанное — это изложенный на бумаге ход мыслей Гарри, без исправлений и зачеркивания. Он писал то, что думал, писал явно сплошным потоком, а в тех местах, где ход его мыслей прерывался, прерывались и записи, и всегда можно было определить, где именно была эта пауза, поскольку наклон и нажим всегда были разными. «Чертов ублюдок… Почему нельзя просто оставить меня в покое! Хотел бы отправить в Мунго — отправил бы, так нет же! Я даже представить не мог, что можно быть настолько лицемерным… Кто еще урод…». Первые две страницы были посвящены исключительно Дамблдору. Северус прекрасно знал, как много невысказанного оставалось между ними двумя, так что неудивительно, что это нашло свое отражение в записях. Но вот на следующих листах о нём уже не было ни единого воспоминания. «Не думал, что полынь окажется настолько горькой… Профессор Снейп, кажется, не был в восторге от моего решения поселиться в ней навсегда, но я ничего не могу поделать, там дышится как-то… легко. Как будто остальное отступает». Северус не читал всё, он, медленно листая, выхватывал из текста лишь некоторые моменты, после чего надолго отвлекался, вспоминая, как именно сам он видел то или иное событие. «Странное ощущение… Не знаю, как описать. Впервые понял, что прямо сейчас проходит не только моя жизнь, но и профессора Снейпа тоже. Он мог бы заниматься чем-то другим, но занимается мной, и это странно… А еще странно, что раньше мне было всё равно, чья там и где проходит жизнь. А до него почему-то есть дело». Гарри не проставлял даты, но предположить, когда именно была сделана эта запись, было несложно. Он написал это в промежутке между окончанием лечения с легиллименцией и началом учебных дуэлей. А вот следующая запись появилась уже гораздо позже. И это не было удивительным, ведь до этого у Гарри был период относительного затишья, а потом Северус огорошил его рассказом о крестражах, что немедленно — вероятнее всего, в тот же день, — отразилось в записях. «Я ничего не понимаю… Как мы будем это делать? Что именно мы будем делать? Профессор Снейп сказал, время еще есть, но я… я ничего не понимаю. Я хотел поговорить с ним о другом, но теперь… он выглядит таким уставшим. Я не знаю, что должен делать. Подумаю, наверное… завтра». Даже по количеству многоточий можно было сделать вывод, что его мысли были крайне обрывисты, а тот факт, что Гарри хотел в этот вечер завести с ним другой разговор, заставил сделать тяжелый вздох. Северусу казалось, что он всегда точно видел, как Гарри что-то тревожит, и о его влюбленности, которая на тот момент уже была, тоже прекрасно знал, но именно в этот вечер не заметил в лице Гарри решения что-то с ним обсудить. Скорее всего, Северус был слишком сконцентрирован только на своей информации, так что оказался недостаточно внимателен. «Это слишком, слишком, это… слишком… Но если он каждый раз будет так обнимать меня, когда мы кого-нибудь… кого-нибудь убьем… Чёрт. Я не знаю, как мы должны делать это дальше, но то, что он попытался меня успокоить, это так… не знаю. Я ничего не понимаю». После первого же убийства словосочетание «профессор Снейп» превратилось в лаконичное «он», и Северус точно понимал, что поспособствовали этому те самые объятия у камина, которые были призваны успокоить Гарри, но которых все-таки не должно было быть. Ничего из того, что было, не должно было случиться вообще. И, листая этот дневник, просматривая страницу за страницей, Северус отчетливо видел каждую свою ошибку, каждый шаг, который привел к тому, к чему они пришли сейчас. Он не имел на это права, но теперь это уже не было значимым, поскольку исправить что-либо не представлялось возможным, а обещание, данное еще месяц назад, в лесу, гласило о том, что в течение этого месяца они не будут думать ни о прошлом, ни о будущем. Месяц еще не закончился, но от осознания, что будет дальше, все внутри сжималось от боли. «А пять лет назад старший Малфой казался таким позёром. Хотя, может быть, это мы смотрели на него слишком правильно, сейчас он выглядит вполне… человечным. Даже интересным». Тот вечер, когда Северус притащил Люциуса к себе после допроса Лорда. Гарри должен был упомянуть об этом, в конце концов, за исключением визитов директора, это был единственный человек, который на тот момент посетил их дом, и он должен был вызвать по меньшей мере любопытство. «И виски стоит специально для него… Для меня, значит, в этом доме капельницы со всякой гадостью, а для Малфоя — виски. Хотя, в общем-то, это тоже гадость, так что чёрт с ним, пусть дальше стоит. Вдруг когда-нибудь пригодится». Вероятно, это можно было назвать ревностью. Северус даже усмехнулся и покачал головой, пролистывая дневник дальше и доходя практически до середины всех записей. Здесь почерк Гарри постепенно становился увереннее за счет более сильного нажима и примерно в этот же период времени его характер начал неумолимо меняться, что отражалось буквально в каждом сказанном им слове. «Его слишком мало… Он не понимает, но мне мало его, и я не знаю, какие должен подобрать слова, потому что на него не влияют абсолютно никакие. Черт! Малфой думает, последний крестраж — это Северус! Видимо, Драко будет убит последним, чтобы Люциус не помешал раньше времени. А ведь он в любом случае будет мешать! Только сейчас думает, что пытается спасти друга, а на самом деле…». «Кажется, мы слишком ужасные люди». «Мы точно не попали бы ни в какой в рай, нас бы там просто не признали». Северус вглядывался в эти строки так, словно пытался увидеть в них то, чего там не было, заметить какое-то подозрение, ведь назвать Гарри несмышлёным было нельзя, но Гарри… беспрекословно ему верил. И от этого становилось тяжелее, пусть даже по сравнению со всем предстоящим простой обман должен был стать меньшим из зол. «Я хочу иметь возможность открыто называть его любимым человеком…» «Я имею полное право учиться остальным непростительным! Какого вообще черта!» «Прекрати мне сниться…» «Или не прекращай, я не знаю, но сколько уже можно…» Фразы мелькали одна за другой на разных листах, и, даже вырванные из контекста, они возвращали в события, исправить которые было уже попросту невозможно. Северус прекрасно помнил, как Гарри пытался достучаться до него всеми возможными способами, и еще тогда нужно было вернуть его в школу. Понадеялся на себя, идиот. «Не-на-ви-жу. Я убью его. Клянусь, я убью его и развею в пепел его драгоценную птичку. Чтобы ни его, ни его мерзкого патронуса больше не было! Сволочь!» Гарри все же упомянул о директоре ближе к концу дневника. Тот самый несостоявшийся поцелуй. В какой-то мере Северус был благодарен директору и поклялся себе, что после этого случая не допустит подобных прецедентов, но уже следующая строка, на которую упал взгляд, напомнила, как все произошло на самом деле. «Люциус сказал, ему должно понравиться… У них были отношения, ему, наверное, виднее. Если и в этот раз кто-то посмеет нас отвлечь, голову оторву ко всем чертям! Даже Волдеморту! А если серьезно… черт, даже руки дрожат… надеюсь, ему все-таки понравится». Тот самый фолиант. Он действительно был бесценным, но дело было совершенно не в деньгах. Люциус верил, что это был единственный потенциально полезный источник информации, до которого они еще не добрались и не могли добраться без постороннего участия. Покупка чего-то подобного могла бы привлечь ненужное внимание, если бы дошла до Темного Лорда, независимо от того, Снейп или Малфой решили бы это сделать, но фамилия Поттера едва ли вызвала бы такую настороженность. Именно в этих двух книгах — в первом и втором томе — содержалась недостающая информация о крестражах, помещенных в живые носители. И Люциус правильно рассчитал, что, если до Лорда факт заинтересованности Поттера в подобной литературе все же дойдет, это будет означать лишь то, что Дамблдор с помощью Гарри медленно докапывается до правды. Просчитался Люциус лишь в одном: никакого способа отделения крестража от носителя, оставив при этом последнего в живых, там описано не было. Они пролистали их от и до — и не нашли ничего, кроме упоминания о том, что процесс создания подобного живого артефакта является необратимым. Это подтверждало слова Темного Лорда и разбивало последние надежды, которые еще оставались у Люциуса. Тогда он впервые ушёл не прощаясь и даже не оглянулся, хотя до этого они провели за книгами вместе несколько часов. «Так глупо, но, мне кажется, дневник должен закончиться именно сегодня. Рождество… тоже большая глупость, на самом деле. Ну и пусть! Не думаю, что хоть когда-нибудь раньше в этом доме присутствовала рождественская ель. В конце концов, если не понравится, это всего лишь дерево, всегда можно испепелить…» «Слишком долго. Он обещал вернуться как только сможет, а прошло уже столько времени…». «Какого вообще чёрта я постоянно должен ждать!» «Должен… и еще, видимо, Северус был прав, когда намекал на перепады настроения…» «До Рождества несколько часов. И несколько строчек, нужно чем-то заполнить, а чем… видимо, просто чем-то. Ничего не приходит в голову». «Пусть это Рождество не будет последним для нас обоих, что бы Северус там ни говорил». «Хочу, чтобы он провел эту ночь со мной». «Последняя строчка… а в голове все еще пусто. Черт, да пусть он просто придёт!» То, что произошло дальше, Северус помнил и сам, но он всегда был занят во время своего отсутствия дома, и задумываться над тем, как именно Гарри ходил из угла в угол в ожидании, просто не оставалось времени. Однако теперь, когда он все представил, осознание этого не добавило радости. В их отношениях все было… неправильно. Гарри уверенно утверждал обратное, но у него просто не было всех необходимых данных, чтобы составить правильное понимание, а у Северуса они были с самого начала, но это не привело ситуацию к тому, к чему она должна была прийти при правильном развитии событий. Он медленно закрыл дневник, который пролистал до самого конца, и отложил его на журнальный столик, оставляя на своих коленях только два совершенно одинаковых конверта, которые различались разве что мелко указанной датой. Рождество и день рождения. Захотелось прикрыть на несколько секунд глаза, чтобы угомонить то, что бушевало внутри, словно два этих конверта были едва ли не самым важным, что могло прямо сейчас лежать перед ним. Но это было именно так, и пытаться оспорить этот факт было бы даже смешно. Северус раскрыл первый из них, затем развернул вложенный в него лист и вгляделся в размеренный спокойный почерк — Гарри явно писал это медленно и вдумчиво. Если задуматься, в этом тексте не могло быть чего-то, что Гарри еще не произнёс вслух за все время, но лист мелко подрагивал в руках, так что Северусу пришлось встряхнуть его и присмотреться внимательнее, чтобы сосредоточиться на тексте, а не на собственных чувствах по этому поводу. «Если ты все же решил это прочитать, значит, тебе не всё равно, что именно я хочу тебе сказать. Это Рождество — всего лишь глупый повод, чтобы написать то, что важно, поскольку у меня не хватит спокойствия, чтобы сказать всё это тебе лично и не сорваться на эмоции. Я люблю тебя. Это правда, и это правильно, что бы ты ни говорил по этому поводу. Я не могу требовать от тебя ничего, но я хочу, чтобы по крайней мере ты точно об этом знал. Потому что мне кажется, будто ты считаешь, что я всегда говорю это на эмоциях, а это не так. Я сейчас совершенно спокоен. Я хочу сказать тебе спасибо за то, что ты спас мою жизнь, хоть на тот момент она и не представляла для меня ценности. И главное… Я хочу сказать спасибо за то, что эта ценность появилась именно в течение последних месяцев. Я мог бы сказать, что это многое значит для меня, но это не будет правдой. Потому что это значит для меня буквально всё. Надеюсь, украшения помогли тебе прочувствовать атмосферу праздника, потому что… ведь должен в нашей жизни быть праздник? И устроить его тогда, когда и остальные люди устраивают его для себя, — не самая плохая идея. Независимо от того, прочтешь ты это или нет, я напишу еще кое-что, но чуть позже. Во-первых, у тебя скоро день рождения, а во-вторых, мне пока что не хватает времени на то, чтобы сформулировать мысли правильно. Спасибо тебе за всё. И, наверное, счастливого Рождества». Северус неторопливо сложил листок обратно, потом так же аккуратно вложил его в конверт и предельно медленно положил на столик рядом с собой. Но вот на спинку кресла он откинулся уже резко, запрокидывая голову и прикрывая глаза на несколько минут. Абсолютная тишина всегда помогала сконцентрироваться. Читать это было сродни мазохизму, но отчетливое понимание, что Гарри хотел бы, чтобы эти письма оказались прочитанными, подтолкнуло его наощупь взять второй конверт и раскрыть его. Лишь когда лист оказался полностью развернутым, Северус вгляделся в него еще пристальнее, чем в прошлый, и концентрации на это понадобилось значительно больше. «Тебе сегодня ровно тридцать семь лет. Я никогда не задумывался о твоем возрасте, если честно… Люциус подсказал. И знаешь, я не могу представить, сколько всего было в твоей жизни, чтобы к тридцати семи ты смог обладать всеми теми навыками и знаниями, которыми обладаешь. Я хочу сказать… я хочу сказать, я не встречал раньше таких людей, как ты. Наверное, таких больше не существует, а я просто слишком странно выражаю мысли, но ты понимаешь меня без слов — думаю, поймешь и сейчас. Это не похоже на помешательство, на мимолетную влюбленность, это всерьёз и надолго. Ты как-то оговорился, что не будешь рядом со мной после окончания войны, и я не знаю, чем обусловлено такое решение, но я… Северус, ты можешь не верить ни в себя, ни в нас, ни в то, что мы выживем, но я буду в это верить. Это слишком сумбурное поздравление, я знаю. Прости меня. Я очень боюсь, что ты не вернешься из таверны, так что не могу нормально сформулировать все то, что хотел сказать. Главное, что мне хочется донести, это то, что я все еще тебя люблю. Это не прошло, не проходит и не пройдёт, и если вдруг ты надеялся на это, то явно зря. Помни об этом, когда будешь рисковать жизнью в следующий раз на очередной вылазке за крестражами. Мне будет плохо без тебя. Мне жаль, что твой день рождения должен пройти так, но мы обязательно справимся. Спасибо тебе за то, что ты есть. И если после всего этого ты потребуешь, чтобы я больше к тебе не приближался — так оно и будет, я обещаю, но сейчас, пока у нас есть такая возможность, пока я могу сказать, что ты мне нужен… я говорю это. Ты мне нужен. Когда я задыхался, ты просил дышать вместе с тобой, и вряд ли можно было подобрать более подходящие слова, чтобы показать, что тебе на меня не плевать. Спасибо за то, что ты есть. Я верю, что, когда всё это закончится, у тебя будет та жизнь, которую ты по-настоящему заслуживаешь, а со мной или без меня — решать тебе. Спасибо, что ты рядом. И с днем рождения». На то, чтобы так же аккуратно сложить это письмо, у Северуса просто не хватило выдержки. Он, крепко сжав челюсти, как держал его в руке — так и смял в кулаке, а затем отбросил на столик, по которому оно проехалось и чуть не упало на пол, задерживаясь на самом краю. Он не должен был думать о том, чтобы сдаться в шаге от завершения. Он не имел на это права. У него просто не было шансов, их не было, они проверили всё, что только могли проверить, альтернативных вариантов не существовало, и он понимал это с самого начала. И при этом от ноющей, но сильной боли, хотелось бросить все к чертям. У Гарри было слишком мало шансов справиться без него. Даже с оговоркой на то, что он продумал детали, даже с поддержкой Люциуса, даже с наработанными больше чем за полгода навыками, у него практически не было шансов вернуться к жизни после того, как всё закончится. И вся вина за это лежала исключительно на Снейпе. Он медленно поднялся из кресла, машинально убрал письма с блокнотом туда, откуда он их взял, после чего дал себе несколько секунд на то, чтобы успокоиться. На успокоение этого, конечно же, не хватило, но помогло по крайней мере вспомнить координаты Малфой-менора. До возвращения Гарри домой оставалось меньше трех часов, и у Северуса не было времени на то, чтобы пытаться прийти в себя, поскольку Люциус имел полное право провести эти несколько часов с другом в последний раз, тем более он просил об этом заранее. А разбираться с болью внутри… не имело смысла. Как минимум потому что в последние недели она стала постоянной, а как максимум — потому что через сутки она должна была закончиться навсегда. *** — Директору из-за проклятия тоже недолго осталось, у него еще месяц назад рука была посиневшей. Мы убили Долохова, Петтигрю, Каркарова и Лестрейндж. Остались Драко с Беллой, но я перепробовал всё, что мог, добраться до него раньше, чем в день битвы, возможности не было. Ещё змея, но, думаю, она не будет проблемой. Гермиона, которая в последние пятнадцать минут все больше бледнела по мере его рассказа, теперь испуганно оглядывалась по сторонам и то и дело обновляла защитные чары, чтобы их точно не могли услышать. Гарри же в заглушающих был уверен, потому что накладывал их сам, так что не считал, что в постоянном обновлении есть необходимость. — Я… — обескураженно прошептала она, потом нахмурилась, мысленно собралась — Гарри точно различал именно этот момент в поведении подруги — и продолжила, — подожди. Дай мне пару минут, у меня в голове не укладывается. Однако на то, чтобы все обдумать, у нее ушло гораздо меньше времени, а оставшиеся несколько минут она просто странно поглядывала на Гарри, будто пыталась распознать, насколько сильно на него повлияло всё, чем он занимался в последние месяцы. Гарри точно знал, что Гермиона отчетливо видела в нем убийцу, но не стал ничего об этом говорить, поскольку комментировать очевидное было бы бессмысленно. — Я правильно понимаю, вы уничтожили практически весь основной состав? Гарри подтверждающе кивнул. — Даже Рабастана, за которого Беллатрикс бы пришибла на месте? Гарри снова кивнул, притянув к себе чай, который они заказали, но скорее для того, чтобы держать что-то в руках, потому что желания что-либо пить или есть в последнее время не было. — Но все еще не добрались до Драко? Судя по выражению лица Гермионы, она смогла как-то перебороть в себе отторжение к полученной информации и теперь пыталась выстроить полноценную картинку. Гарри устало вздохнул, запустив руку в волосы и поправляя их машинальным жестом, чтобы дать себе пару секунд на формулировку. — Там не так всё просто. Люциус ведь лучший друг Северуса, он в курсе всего. Если бы мы тронули Драко… сама понимаешь, до остальных бы просто добраться не успели. Все это Гарри повторял себе по меньшей мере десятки раз, так что в его голове эти факты давным-давно отпечатались, но Гермиона, ещё несколько раз оглянувшись по сторонам и обновив защитные чары, нахмурилась сильнее. — Но ведь он в любом случае понимает, что Драко умрёт, если не месяц назад, то завтра, в чем разница? — Он не знает. Гарри пожал плечами, отпивая немного чая и поглядывая куда-то в окно, потому что точно знал, какое именно лицо сейчас будет у Гермионы. Она должна была сказать, что это жестоко, что нельзя так поступать, тем более с человеком, которого Северус называл другом. — Вернее, не знал до недавнего времени. С момента исчезновения Драко он в курсе, — поправил он себя. — Тогда откуда вам знать, что Драко появится завтра? Логичнее бы ему было вообще сбежать из Британии, пока всё не затихнет… — Волдеморт слишком обеспокоен положением оставшихся крестражей, — тут же пояснил Гарри, — на момент нападения на школу оставшиеся крестражи должны будут находиться в месте, которое он сам для них подобрал и считает безопасным. — Откуда ты знаешь? — тут же зацепилась за это Гермиона. — Северус в курсе всего, что происходит в ближнем круге. Гермиона, как-то странно взглянув на Гарри, надолго замолчала. Она вглядывалась в его глаза лишь несколько секунд, а потом уставилась на свою чашку и не стала продолжать ничего говорить, скорее всего, потому что не могла понять, какие именно вопросы помогли бы ей вникнуть ещё подробнее. — Я не знаю, Гарри… меня что-то напрягает, — честно призналась она, неопределенно поведя плечом, но не смогла сформулировать, что именно хотела этим сказать, так что Гарри понял её по-своему. — Было бы странно, если бы тебя ничего из этого не напрягало, — усмехнулся он куда-то в чашку, из которой практически ничего не выпил, а потом добавил, подумав о том, что должен был упомянуть это в самом начале. — Я всё это рассказал не для того, чтобы ты загрузила себя моральными дилеммами. Там уже всё очевидно, поверь мне. — Я понимаю, — тут же кивнула Гермиона, — это для того, чтобы я в случае чего могла помочь. Я постараюсь, Гарри. Не представляю, как именно, но… — Разберёмся, — уверенно произнес Гарри, понимая, что его самого абсолютно не задевает тот факт, что завтра им предстоит по меньшей мере убить троих, и это в идеальном варианте развития событий. Если учитывать предыдущий опыт, эту цифру нужно было умножать минимум на два, а с учетом того, что всё это планировалось одновременно с нападением, возможно, стоило умножить и на десятки, если не на сотни. Гарри видел, что Гермионе было сложно воспринять всю эту информацию, и, пока у него оставалось пару часов, он был намерен провести их в разговорах с подругой, пусть даже в разговорах ни о чем. Поскольку Северус должен был вернуться домой к определенному времени, а сидеть в одиночестве Гарри не хотелось абсолютно: они договаривались провести последнюю ночь вместе, и пока вместе не получалось — компания Гермионы была лучшей тому альтернативой. Главное, чтобы в этот раз Северус всё-таки вернулся вовремя, как и обещал. *** Впервые за долгое время молчание в гостиной Малфой-менора нельзя было назвать ни спокойным, ни напряженным. Скорее оно могло быть охарактеризовано как безнадежное, и тяжелый взгляд Люциуса полностью это подтверждал. — Я оставил для него воспоминания и письмо, покажи ему, пожалуйста, где именно их найти. Они необходимы для того, чтобы он мог… — Помолчи, — тихо и сдавленно произнес Люциус, переводя взгляд откуда-то со стороны прямо на лицо Северуса и пристально вгляделся в его глаза. — Не хочу ничего слышать о твоём Гарри. Северус молча отвернулся к камину, не произнося больше ни слова. Он понимал, что друг выполнит все его просьбы, что он поддержит Гарри и что на данный момент он уже даже обладал определенной долей сочувствия к нему, но это было очевидно, что сегодня Люциус не хотел о нём говорить. Так что попытка разбавить тяжелое молчание очевидными разговорами оказалась предсказуемо провалена. Люциус выглядел уставшим. Он явно не спал или спал совсем мало прошлой ночью, и напускной лоск, созданный привычно безупречным гардеробом, не смог этого скрыть. — Вы всё еще можете сбежать, — произнес он, и Северус видел, что он даже не вкладывал в эти слова больше никакой надежды. — Драко надежно спрятан? — вместо ответа спросил он, чтобы просто что-нибудь спросить. Люциус коротко кивнул. Они должны были говорить не об этом, эти слова были такими бессмысленными, что от осознания этого было тошно, но Северус не мог позволить себе произнести хоть что-то, что ухудшило бы состояние друга. Прошло еще несколько минут, прежде чем Люциус поднялся со своего кресла. Он окинул взглядом открытую бутылку виски и стаканы, к которым они так и не притронулись, прошёл мимо стола и, остановившись около кресла Северуса, присел на край подлокотника. — Мне жаль, что я ничего не смог сделать, — произнес он тише, чем до этого. Северус только помотал головой, отмахиваясь от этих слов, и хотел вернуть взгляд к камину, но Люциус, немного склоняясь к нему, мягко коснулся пальцами его подбородка, поворачивая его лицо к себе. — Ты точно принял решение? На долю секунды в его уставшем взгляде промелькнула надежда, но Северус не дал ей развиться во что-то большее и ответил сразу, не отклоняясь от его прикосновения, но и не отвечая на него. — Точно. Люциус замер на несколько секунд, глядя на него так, словно запоминал всё, что мог запомнить, а потом невесомо провел ладонью от его подбородка по щеке, повторяя пальцами линию скулы и остановился на мгновение. А уже следующим движением убрал руку, поднялся и резче, чем делал всё до этого, вернулся в свое кресло, на ходу раздраженно подхватывая один из стаканов, который тут же оказался залпом опустошен и отброшен на стол обратно. — У тебя прекрасная семья, — напомнил Северус, хотя говорил это крайне редко, да и то всегда старался завуалировать, потому что это напрямую говорило о том, что оставить свои чувства в прошлом Люциусу так и не удалось за почти два десятилетия. — Я знаю, — безэмоционально отозвался тот, и единственное, что сделал — это потянулся за вторым стаканом, чтобы осушить и его в несколько глотков. — Ещё налить? — А смысл, — вместо определенного ответа пробормотал Люциус, отставляя от себя и второй стакан, после чего замолчал окончательно, лишь вглядываясь в лицо Северуса, но не пытаясь сказать ему хоть что-то. — Ты должен помочь мне, — наконец, устав от напряженного молчания, выдохнул Северус, наклоняясь в кресле так, чтобы быть к нему немного ближе. — Нет, — тот отреагировал моментально, и на долю секунды Северус даже увидел у него то же выражение лица, которое было у Гарри, когда тот был зол. — Люциус… — Нет! — снова перебил он, предупреждающе прищурившись, и Северус точно знал, как именно повернулся бы этот разговор, если бы они продолжили, но не мог не попытаться, поскольку вариантов было всегда два, и Малфой из них был куда более приемлемым. Но он не успел даже раскрыть рот, чтобы сказать что-то ещё, поскольку Люциус оказался и без того достаточно проницательным, чтобы понять, что просто так он в этот раз не свернет этот разговор. — Если ты считаешь, что можешь прийти ко мне, провести пару светских бесед, а потом между делом попросить убить тебя, когда придет время, то это не так! Я не знаю, Снейп, что происходит в твоей голове и какие именно решения могут так уверенно запускать процесс самоуничтожения, но не смей даже на секунду задуматься, что я приложу к этому руку! Ты меня хорошо слышишь? — Успокойся, — перебил его Северус, что было ошибкой, поскольку на этом моменте Малфой, казалось, пожалел о том, что в его руках не было стакана, чтобы запустить его в Снейпа, потому что даже оглянулся в его поисках. — Я сказал, не смей произносить подобные вещи в моём присутствии! — Я слышу, — Северус примирительно дал понять, что не станет продолжать этот разговор, поскольку, если даже упоминание об этом могло вывести из себя Люциуса, который был известен своей выдержкой, то рассчитывать на правильное выполнение просьбы было попросту глупо. Дальше разговор упорно не шёл. Малфой попытался сказать ещё что-то несущественное, Снейп что-то на это ответил, но тяжёлая атмосфера безысходности от этого никуда не исчезла, а лишь усиливалась, нагнетаемая мыслями каждого из них, которые вряд ли кардинально различались. В конце концов, сделав глубокий вдох, Люциус произнес тихо, но довольно четко, чтобы дать понять, что уверен в том, что говорит: — Уходи. И хоть звучало это дико, учитывая, что это был последний вечер, который они могли провести вместе, Северус счёл это решение самым здравым из всего, что могло быть произнесено. — Отдохни, завтра нужно быть максимально… — Иди отсюда, — процедил Люциус, явно давая ему понять, что ни в каких советах относительно предстоящей ночи он не нуждался, а потом отвернулся и не взглянул не него больше ни разу. Перешагивая порог камина, Северус не стал ничего ему говорить. Он обещал прийти сюда — и он пришёл и пробыл столько, сколько оказалось по силам для них обоих. Он понимал, что холодность Люциуса была напускной и через несколько секунд её бы и след простыл, но любые слова так или иначе не изменили бы ситуацию, разве что могли бы её ухудшить. Поэтому он без промедлений назвал координаты своего дома, оставляя Люциуса наедине с собой и морально настраиваясь на то, что эта ночь не будет лёгкой ни для одного из них.