Ну и крестники

      Болят они — крёстный и Мисси — одинаково. То есть как болят: ни с того ни с сего тебе кажется, будто на тебя уже который час страшно кричат, и конца этому не будет, и тебя самого, может быть, завтра уже на свете не будет. На неё так кричала когда-то немама, а на него — вовсе король, одинаково ни за что. И ты плачешь, и тебе страшно, как будто и правда скоро жизнь кончится.       Сам-то я ни с чем таким не встречался — понятно, на меня пусть бы кто попробовал крикнуть. Как плачут — только видел, сам не умею, а так за них больно и помочь хочется. Крёстный только немного побольше Мисси, ей я уже помогал не один раз, помогу и ему.       Маленького грустного часовщика завернуть в мантию — звёздной подкладкой к нему.       Он и правда маленький и лёгкий. Из завёртки смешно торчат с одного конца туфли с пряжками, а с другого — острый нос, подбородок и париковая чёлка. Ничего, в мантии не жарко, она у меня летней звёздной ночью подбита. Отогреется и плакать расхочет.       Уложить часовщика так, чтобы спиной или боком он опирался на бок или согнутые колени сидящего рядом хозяина мантии, и держать в тепле, уюте и сказках вслух до лёгкого повеселения. По мере готовности посыпать ласковыми словами.       Что там ему шепчет Мисси, чертя пальцем круги по Дроссельмейеровой ладони, — не разберу, но что-то очень ласковое. «Ну что ты, Дросси, верба ты маленькая, серенькая — куда занесло тебя, всё, кончился дворец, король в прошлом остался и сюда не сунется; мы с тобой, скоро тёть Марта придёт, всё уже, всё…» Дует ему на чёлку — чёлка пушится, вместо грустной скобки на лице у крёстного на какой-то миг возникает знакомое прописное V, и я сквозь три слоя мантии боком чувствую — он сквозь слёзы невольно хихикает.       Тётя Марта в дверь звонит — из госпиталя вернулась. Шепчу Мисси — «подержи его, я открою», — иду встречать и на пороге рассказываю всё. Всё правильно сделали, говорит она, молодцы, осталось только горячего шоколада сварить — пойдём, поможешь.       В кастрюльку с молоком тётя Марта осторожно высыпает шоколад, потом добавляет пряности — каждой всего по крошечной щепоточке, ей бы в аптеке работать — и, ясное дело, миндальную крошку. Да уже от одного того, как пахнет на всю кухню и весь дом, крёстному скоро должно полегчать…       Споить часовщику чашку горячего шоколада со специями и подержать закутанным до готовности, после чего раскутать и вернуть наконец-то его жене, которая довершит лечение поцелуем в щёчку (хотя уж какая там «щёчка» — скула худущая, но ей виднее) и словами: «Ну наконец-то, мой сладкий!»