Воздушная тревога

      Ма-альчики, а, мальчики? Вы собрались без меня в катакомбы и погружаться? Решили оставить вашу Мышку на скамейке запасных, значит. Вы что, правда думаете, что вам удастся шнырять по Одессе без меня? Щаз. Ваша контора вас стережёт. Главное теперь осторожненько.       — Ориентировочно в этом районе есть ходы, о которых даже диггеры не знают, — роняю между прочим, заглядывая в карту через их плечи и очерчиваю ногтем два района под Одессой. — Отсюда можно ещё смотаться сразу в Южный, посмотреть подходы к порту. — А вот здесь катакомбы не нанесены на карту.       Они смотрят на меня молча и вопросительно. Малиновский даже чуть-чуть обиженно, он-то мнил себя спецом по одесским подземельям. Вообще, это они правильно придумали. У Ветрова — отряд людей, склад оружия, не маленькая очень немаленькая фабрика по перефасовке наркоты — это по идее. Зачем-то же он вообще нужен в Одессе, этот Ветров! И всё нужно где-то прятать, желательно — удобно и комплексно, и не в черте города. А где, как не в катакомбах! Их никто и никогда не обыщет все, хоть всю армию сгони.       — Я жила и работала в Одессе два года, — признаюсь я, и моё разоблачение повисает на верёвочке, но так сейчас надо. А теперь, Пушкарёва, ещё аккуратнее. Они должны сложить два и два, а ещё два я придержу в уме. Я не лгу ни словом — просто не уточняю пока, что работала я не аналитиком. — Здесь была большая операция.       Жданов нахмурился, вспоминая. Да, Андрюша, я именно о той операции, до которой ты не доехал. Ну, а я имела все шансы не приехать, если бы не Синица и Марий Антуанетт. Хм. Забавно. Получается, мы с Грифоном были в Одессе в одно время и не пересеклись.       — Что ещё ты знаешь? — спрашивает Жданов, глядя в карту. Ой. Кажется, я его разозлила.       — О чём?       — Обо всём, Катя! — взрывается он, одновременно вскакивая и отбрасывая карту. — Ты выдаёшь нам информацию в час по чайной ложке, и то, если случай представится! Что за игры ты ведёшь, старший лейтенант Пушкарёва?       Я офигеваю. Грифон, конечно, холерик, и общепризнанный псих, но ни один диверсант на моей памяти так себя не вёл. Как его, такого эмоционального, вообще в конторе держат? Как он не провалил ни одной операции, только четыре раза отделавшись, грубо говоря, отсутствием результата? Да с такой вспыльчивостью он должен был раскрыться ещё на первом задании! Хотя чего это я. Человек с субботы держится! А вчера я его, кажется, вообще добила. То ли платьем, то ли Борщовым.       Я молчу и смотрю на Грифона, мысленно добавляя очки к его агрессивности и неуравновешенности. Да, конечно, работает он, в основном, в поле, где нужно меньше держать лицо, у него чистых, паркетных операций, где от интонации зависит жизнь, было достаточно мало. Но, честное слово, Жданов, ты меня разочаровал.       — Андрюх, не наезжай на девочку, — по-своему трактует моё лицо Малиновский. Бросаю на Чекиста благодарный взгляд, и это даёт мне ещё несколько секунд, чтобы сориентироваться.       — Сядь, — приказывает Грифон и ногой толкает ко мне стул. Фи, Жданов.       Сажусь с видом кающейся грешницы.       — Андрей, Рома. Я не веду никаких игр. Я — аналитик. Я нкогда в жизни не разрабатывала такую операцию и никогда её не проводила. Я могу только подкидывать мысли, которые приходят мне в голову по ходу, не больше, потому что общей картины не вижу, а вы меня не спешите просветить. Меня к вам прислали зачем? Добывать информацию по базам и интернету, прогонять все через проги по математическому анализу, выдавать вам результат и страховать, где могу.       Два капитана смотрят на меня внимательно, едва ли ушами не шевелят. Они этого откровения ждали ещё с выходных. Что ж, вот вам немножко правды, господа офицеры.       — Что вам не нравится, капитан Жданов? Что я не заявила с порога о катакомбах? Мне сказали, что вы — люди, хорошо знакомые с Одессой. И вам, кстати, должны были сказать то же самое обо мне. Пробелы во вводных и вся эта кривая операция — это вообще косяк вашего отдела, и только вашего!       Мой голос звучит оскорбленно, и круглые очки добавляют жалостливости виду. Включаю маленького храброго воробья, нападающего на кота.       — Что ещё я должна была выдать вам под диктовку? Что я не первый раз вижу оружие? Я выросла в гарнизоне, я с пяти лет имею дело с пистолетами. Что у меня светобоязнь? Думаю, это очевидно. Ещё у меня бывают проблемы с координацией, спиной и левым коленом. Макияж и прическа меняют меня до неузнаваемости. Одессу знаю как свои пять пальцев. Достаточно?       Черт. Меня занесло на очень, очень тонкий лёд. У них чешутся языки. Если не Жданов, то Малиновский точно спросит что-то, что рано ещё им выдавать.       — Что ты прячешь под рукавами? — Малиновский. Могла догадаться.       — Руки, — отвечаю я зло.       И тут, к моему удивлению, за меня заступается Андрей. У него становятся какие-то совершенно виноватые глаза, и я чувствую себя погано.       — Не отвечай, если это не касается нашего дела. Кать, ты понимаешь, что операция пахнет керосином, и мы имеем все шансы не просто её завалить, а отправиться на два метра под землю?       — Понимаю, — отвечаю я тихо, — поэтому и говорю всё, что знаю. И поэтому я пошла вчера в бильярдную.       Конечно, понимаю! Я, между прочим, больше вашего боюсь. Но у меня есть своё задание, и его тоже нужно выполнять.       — Ты специально соблазняла Борщова? — голос Жданова как-то жёстче стал, даже Малиновский посмотрел на него вопросительно. Можно подумать, это имеет отношение к делу!       — Нет, Андрей, — ещё тише.       Я не лгу. Инстинкты — это же не специально! И вообще, оно само вышло, мальчик купился совершенно самостоятельно.       — Ты понимаешь, что тебе придется теперь его вести? — включается ЧК.       — Понимаю.       — Справишься?       — Не знаю.       Ждановские глаза теплеют. Он вообще со вчера на меня смотрит странноватенько. Надо наблюдать.       — Катя, — спрашивает он, — у тебя остались в Одессе знакомые, которые могли бы быть нам полезны?       Агентура, Жданушка. У нормальных людей это называется агентура. Ай, нет, аналитики же не умеют вербовать.       — Конечно. Что именно нужно?       Бинго, братцы. Они сдаются мне с потрохами. Следующие полчаса два капитана рассказывают мне всё, что они будут делать ближайшие две недели. Коротко: разрабатываем порты, таможню, катакомбы, местных наркодиллеров. По возможности, ставим прослушку: в ночью портах, как придется — у Хмелина и Полянского, требуем контору выслать нам усиление. Потому что пока родная нас динамит как может. Это и понятно: мы работаем на чужой территории, нам помогать — нарываться на международный скандал.       — На прослушку и видеокамеры нам нужен ещё один человек, — заявляет Малиновский, когда мы бросаем в машину сумки и падаем на сидения. Здесь же гидрокостюмы, Жданов вчера смотался за ними в овраг, где они их прокопали в прошлый раз. — Катюше теперь явно не до просиживания за мониторами.       — Контора людей не даёт, — возражает Жданов и заводит двигатель. — Будем отсматривать и отслушивать в свободное время, а количество объектов на прослушке сократим до минимума. Кать, а ты не можешь взломать местную базу МВД? Нам нужна информация на наркодиллеров. Хоть каких-то!       — Я — нет, — признаюсь, — но есть человек, который сможет.       — Местный? — спрашивает Роман, что-то роя в карманах джинсов. Ему приходится то и дело подниматься, и два раза капитан Малиновский врезается макушкой в крышу машины.       — Нет, из наших, — отвечаю я, давясь от смеха. — Ром, ты что-то потерял?       Жданов молча протягивает ему пропажу — дюралевый жетон на цепочке. Затыкаюсь, не вовремя я засмеялсь. Я знаю, что там — группа крови и набор цифр, идентификационный номер. Это смертельный медальон, смертник, который обычно не снимают. У меня тоже есть такой, я его в кармане носила всего-то один раз, на пляже, чтобы мужики раньше времени не видели. Потому что плохая примета — снимать смертник. Перед вчерашним походом к Хмелиной Рома на моих глазах отстегнул цепочку. Такая вещь при близком контакте запросто могла запасть его пассии в память.       За окном, как назло, мелькает Балковская. Ночью налетел шторм и хорошенько вымыл Одессу. Облезлые стены и современные стеклянные громады бизнес-центров явили миру свои отмытые бока. Огромные безликие советские здания, окна блестят на солнце, которое никакой шторм, наверное, не отменит. Не могу смотреть. И не потому что стекла безжалостно бликуют.       Под платьем теплый жетон, я невольно сжимаю его рукой на несколько секунд, закрываю глаза, и мозг, скотина злопамятная, подкидывает мне воспоминание. Кто-то несёт меня на руках, а я ничего не вижу. Не понимаю, не узнаю голос, утонувший в грохоте и гуле. Возможно, нет никакого грохота и гула, а просто стучит в висках кровь, и я не знаю, куда меня несут, и выживу ли я на этот раз. Я уже не пытаюсь вырваться — не могу. Что-то теплое, металлическое попадает мне в ладонь, и я узнаю смертник. Долго вожу пальцем по выбитым цифрам, пытаясь в исступленной надежде узнать каждую, складывая и не угадывая, спотыкаясь на четверках, шестерки путаю с восьмерками. Наконец, номер складывается в моих руках и голове: 44150676. Синица. Димка. Меня спас Димка.       Я открываю глаза, выныривая из своего кошмара. В зеркало заднего вида на меня пристально смотрит Жданов.