Воздушная тревога

      Только бы она не сломала шею.       Только бы не начало смеркаться раньше, чем мы её поднимем.       Господи, помоги мне.       Какой же я идиот!       Я бегу по темной затопленной шахте, и надеюсь, что бегу в правильном направлении. Дорогу мне освещает только налобный фонарь, его мало, и я то и дело спотыкаюсь обо что-то — балки, камни, мусор. Господи, помоги мне! Сколько же ещё бежать?       — Гри-ифо-он! — где-то далеко впереди слышен заунывный голос Малины, усиленный эхом подземелий. Хорошо, я на правильном пути. Ещё один поворот, и Ромку слышно лучше, но теперь его голос двоится и троится, отраженный в многочисленных развилках катакомб. Я останавливаюсь, совершенно дезориентированный. Вместо моего имени Малина начинает звать Катю. Почему? Очнулась? Соскользнула в воду и тонет? В моей голове как по команде разворачивается карта, которую мы смотрели ещё в машине по дороге сюда. Направо. Если я правильно понимаю, куда упала Катя, то мне направо.       Здесь холодно, не помогает даже свитер и джинсовка. Да и о каком тепле может идти речь, когда я бегу по щиколотки в ледяной воде? И в этой воде где-то впереди лежит Катерина.       Всё шло как по маслу с самого утра. Мы облазили хренову тучу полей, проверили несколько десятков входов в катакомбы. Выбирали, конечно, те, которые не известны или не популярны среди местных. Логика наша проста. Вход, которым часто пользуются, как ты его не маскируй, все равно себя выдаст — колея, тропка, излишне аккуратная маскировка. И чем сложнее было добраться до такого входа, тем больше он нас интересовал.       Свеженькую карту катакомб Катерина вынесла нам из облезлого типичного одесского дворика — узкого, как тюремная камера, пахнущего помоями, жареной рыбой и кошачьей мочой. Она сказала, что там базируется компания местных энтузиастов. Проверять информацию мы не стали — некогда. Карта не подвела.       Мы планировали облазить ещё одно-два поля и ехать в Южный. Пока доберемся, можно уже и погружаться. Поставим камеры на причалах и утром домой.       — Вход должен быть где-то здесь, — Ромка держал на весу карту и компас, соображая азимут. Дул внезапно прохладный ветер, и земля под ногами была противно-мокрая. Благо, хоть не перепаханная, просто нетронутая степь. В пахоте мы бы точно завязли по колено. Всё-таки шторм ночью прошел неслабый.       — Завязывай, Малина. Нет здесь ни подъезда для машины, ни даже протоптанной дорожки, — парировал я, и только успел крикнуть: «Рома!», когда Чекист стал заваливаться на бок.       Земля под его ногами разъезжалась, Малиновский взмахнул руками, пытаясь уйти в горизонталь, как на обламывающемся льду, я ухватил его за куртку и со всей дури бросил на себя, а второй рукой сделал сильный взмах, чтобы мы упали с ним в сторону, противоположную провалу. Этот взмах стоил равновесия стоявшей рядом со мной Кате, и она, коротко вскрикнув, упала в открывшуюся шахту, затопленную водой. Упала и замолчала. Вот почему никто не пашет это поле. Здесь под самый верх подходят катакомбы.       — Я на месте! — кричу я Чекисту, когда передо мной возникает белое пятно света — место провала.       Сверху летит веревка, падает в воду рядом с Катей, которую я вижу не сразу. Она действительно пришла в себя — Мышь пытается подняться, скользит по груде обвалившейся земли, спасшей ей жизнь, и что-то мне говорит, морщится, когда в глаза ей попадает свет от моего фонарика. Нет времени — нужно ощупать её, убедиться, что нет переломов. Подхватываю несчастную, устанавливаю вертикально в холодной воде, ощупываю руки и плечи, больно нажимаю на рёбра. Лихорадка постепенно отпускает меня.       — Остановись, Жданов, — разбираю я наконец, — я в норме.       Ни хрена она не в норме, конечно. Она без сознания пролежала хороших минут десять. Мокрая, грязная, без очков, Катька похожа на недоутопленного котенка. Но крови нет, кости целы, даже ребра не пострадали, речь связная — уже очень, очень хорошо.       Я пытаюсь обвязать Катю веревкой, чтобы Ромыч вытащил её, но Мышь не даётся.       — Обвалится к чертям, — машет на клочок света высоко над нами, и я понимаю, что она права. Собственно, я потому и не рискнул спускаться на верёвке, мои девяносто килограммов подмытая дождями порода точно не выдержит, я завалил бы Катерину грунтом и камнями. Мы рассчитывали, что Катьку-то поднять можно будет, она мелкая, но если у неё получится идти — лучше так, надёжнее. Не хватало ещё, чтобы и Чекист слетел к нам вниз.       — Ром, забирай верёвку и подгони машину, мы выйдем своим ходом! — ору я наверх, и, дождавшись «Понял, принял!», обхватываю Катю за талию.       — Идти можешь?       — В некотором смысле, — хрипит она и вытирает рукавом куртки нос и лицо. — Холодно.       Знаю, Кать, знаю, и помочь не могу. Обхватываю её под мышки. Она цепляется за мою куртку неожиданно сильно и идёт, заметно припадая на левое колено.       — Что с коленом, Кать?       — Старая травма. В глобальном контексте — все плохо. В конкретном случае — пройдет завтра, — отвечает она измученным голосом.       Мимо нас с визгом пробегает вспугнутая крыса, но Катя в моей руке даже не дёргается, видимо, соображает ещё неважно. Я что-то сомневаюсь, что после такого полета колено со старой травмой так быстро придёт в норму, как она того хочет. А если не придет, это здоровски осложнит нам жизнь.       Катька под моей рукой кривится от боли, но идёт. Ну хватит.       — Стой, — приказываю я, прислоняя страдалицу к холодной стене. Холод пробирает до костей. Чёртова вода, что б тебе не утечь в другие шахты. — Показывай колено, так дело не пойдет.       — Нечего там смотреть, новокаин нужен, — скрипит зубами Катерина и отводит глаза. Ну, это у нас есть. У меня за спиной Ромкин рюкзак, я ухватил его, когда мы нашли чертов вход, и я рванул за Катей. А в каждом рюкзаке есть индивидуальная аптечка.       Возиться с ампулой и шприцем на весу сложно, но можно. Набираю новокаин, зажимаю в зубах шприц, достаю из-за пояса нож. В темноте блестят огромные Катькины глаза, когда я разрезаю, а потом разрываю штанину её джинсов почти до самого верха, обнажая ногу.       Колено выглядит обычно — ни новых синяков, ни смещений, ни намека на трещину. Просто потревожили старую травму. Славненько. Перехватываю ногу, чтобы не дёрнулась, быстро и привычно ввожу под кожу лекарство.       — Терпи, Катька.       Она сипит, но терпит. Бросаю шприц в воду — прости, экология, не до тебя. Перехватываю сползающий с плеч рюкзак, и Катя остаётся без моей поддержки. Она делает шаг на больную ногу, ойкает и летит в мои руки.       Я, конечно, поймал. И почти успел подумать, что в таких условиях девушки в мои руки ещё не падали, и вообще, одного раза за сегодня Катерине будет достаточно. И, конечно, это даже как-то романтично, если бы не крысы и собачий холод. Если бы из выреза её кофты не выпал смертник и блеснул в свете моего фонаря — меньше, чем на секунду.       Я выравниваю её, и делаю вид, что ничего не заметил. Благо, фонарь с моего лба светит ей в лицо, и она не видит, как меня передёрнуло. Катя, отвернувшись, прячет жетон легко и профессионально — купилась, поверила, что я не увидел. Я хватаю округлые мягкие плечи, тащу её за собой. Такой скоростью, впереди ещё минут десять противной воды под ногами. Я все же правильно запомнил карту, я всегда правильно запоминаю карты. Здесь налево, и ещё раз. Выход, маячат Ромкины ноги. Выползти, сдать ему пострадавшую, вылить воду из кроссовок, вытащить из кармана друга сигареты и закурить.       Дурное настроение из-за Пушкаревой — новая мода этого сезона, но я ничего не могу с собой поделать. Героическое спасение нежной ромашки силами двух отважных диверсантов не случилось. Смертник. У аналитиков не бывает смертников, даже когда ходят на задания. А я ведь видел, как она держалась за него в машине, но тогда подумал — крестик.       Катя не та, за кого себя выдает.