Воздушная тревога

      — М-может тебе показалось? — уточняю я нерешительно и понимаю, что выгляжу сейчас крайне жалобно. Просто после всего, что за последний час произошло, я больше не готов подозревать Мышь. Я не хочу её больше подозревать! Есть такие события в жизни, после которых люди обычно становятся как минимум товарищами, как максимум — друзьями. В подавляющем большинстве случаев эти события включают в себя мерзкое дыхание безносой над ухом.       Грифонычу ещё хуже. Он её, по сути, в этот провал сам и толкнул, пусть и нечаянно, пусть и спасая меня. Потом сам вытащил. А теперь сам подозревает.       — Андрюх, давай рассуждать логически. Аналитики не носят смертники, потому что их не посылают на задания, где он хотя бы теоретически может понадобиться. Они вообще 99% времени сидят на своём этаже за компами. Так?       — Ну так, — затягивается сигаретой Палыч и осторожно косит взглядом в сторону нашей машины. Она стоит на краю поля, метрах в пятидесяти от нас, и в ней в сухое переодевается старший лейтенант Екатерина Валерьевна Пушкарёва. Если это вообще настоящее имя. Солнце почти зашло, в медленно сгущающихся сумерках светятся огоньки наших сигарет.       — Теперь — внимание! — двумя глазами, Палыч. Катю на такое задание всё-таки послали. Ну, потому что у нас показательные МИД-овские пляски, и она тут как бы реально нужна, это мы уже обсуждали. Задание-то реально на самоубийц рассчитано. Внимание, вопрос: «Почему ей не могли выдать смертник?»       — Могли, — соглашается Грифон, но его не отпускает. Я, кажется, зря сотрясаю воздух. Командир смотрит на хлюпающие кроссовки и промокшие до самого драгоценного штаны, курит и нервничает.       — Ну так давай её просто спросим! Если бы она хотела его от нас скрыть, то фиг бы носила жетон на шее, согласись, это ж палево какое! А мы идиоты. Потому что мы снова наступаем на те же грабли, подозревая её, а объяснение, наверняка, простое и логичное.       Жданов неожиданно активно кивает и выбрасывает окурок на влажную землю.       — А теперь смотри ты, Малиновский, — шипит он, — смотри и мотай на ус. Каждый раз, когда у нас возникает какое-то подозрение по отношению к Пушкарёвой, у неё находится простое и логичное, как ты говоришь, объяснение. Оно настолько просто и настолько логично, что она вся правильная выходит, прям-таки как разведчик в советском кино. У неё даже недостатки правильные!       Жданов злится и снова вытаскивает из моей куртки пачку сигарет. Может, пора ему намекнуть, что он перешёл в раздел курящих и ему нужно заводить свои сигареты, а не стрелять мои?       — То есть спрашивать мы не будем? — уточняю осторожно. — И что? Запросим данные в конторе?       — Её фотка, в очках и с косичками, проходит по нашей базе как основная фотография старшего лейтенанта аналитического отдела Екатерины Пушкарёвой, — говорит Андрей тихо и вдруг срывается на крик:       — Как ты думаешь, что ответит нам родная?       — Ну не оставлять же всё, как есть, Палыч! — не выдерживаю я в ответ, и Грифон на меня шикает — Катя вышла из машины и идёт к нам, заметно прихрамывая. Широкие штаны с кучей карманов, футболка, ветровка. Синяк на половину лба, мокрые грязные волосы. Она ёжится на ветру, запахивая плотнее куртку. Круглых очков нет — и эта пара пала смертью храбрых и невинных. Но уже вечер, и Катя не заботится о глазах.       — Мы сыграем в карты, — тихо отвечает Жданов с хищной улыбкой и смотрит на меня со значением. Пушкарёва близко, и я убираю выражение со своего лица, каким бы оно ни было. Ну, а что, справедливо. Палыч хочет проверить её реакцию в тот момент, когда её жизни будет угрожать реальная опасность.       — Я готова, — улыбается Катя устало. Для человека, свалившегося в карст, Мышня здоровски держится. Ну, ещё её держит конская доза новокаина — я сделал ей блокаду на ногу.       Катьке повезло, на самом деле. Когда Палыч рванул за ней, я осторожно подполз к краю обрыва, прикинул траекторию. Упади она, так сказать, своим ходом, грохнулась бы на камни, и, очень может быть, поминай, как звали. Но, ускоренная рукой Грифона, Мышь приземлилась на кучу обвалившейся земли. Подрала локти, ударила колено и лоб, отключилась от боли или удара головой. По-хорошему, её бы в больничку, а не в карты с ней играть.       — Кать, давай в больницу, а? — спрашиваю я, и голос меня не выдаёт. А Жданова выдадут глаза, если он так на неё и дальше таращиться будет!       — Я в норме, Ром. Нам самое оно сейчас — засветиться в какой-нибудь провинциальной больничке, да? — с доброй иронией отвечает она.       Грифон щелчком отправляет в поле второй окурок и, улыбнувшись Катерине, дует переодеваться. Мы с Катей идём следом — чего мы там не видели! Я, пожалуй, видал даже больше, чем она. Через четверть часа мы уже на пути к Южному, и Катя, которая «в норме», засыпает на заднем сидении. Как бы не сотрясение. Мы переглядываемся — и Жданов очень медленно тормозит на обочине пустой дороги местного значения. Я осторожно открываю двери и выскальзываю из машины. Вдыхаю чуть прохладный ночной воздух и ныряю на заднее сидение. Всё, что отменяет игру в карты, мне подходит, на самом деле. Андрей трогается с места.       Нежным и подлым котом я скольжу поближе к Катеньке, заношу руку над курткой. Мне не удобно, я мешкаю и Мышь просыпается. Я едва успеваю убрать ладонь и прикинуться сонным.       — Ром?       — Спи, — говорю я невнятным голосом и вытягиваюсь рядом, — я покимарю с тобой, а то впереди не удобно.       Но Катя уже выровнялась, трёт глаза и ищет воду на сиденье. Мне приходится делать вид, что я сплю. Ну, ещё для того, чтобы не видеть, как Жданов сейчас на меня смотрит. Мне хватает воображения, оно у меня буйное.       Я реально едва не вырубился, пока мы ехали до Южного. Ветер с моря на очередном глиняном обрыве меня окончательно разбудил. Мы нашли удобный пологий спуск и первым делом прикопали акваланги.       — Погружаемся в час ночи, — сообщает Андрей Жданов, версия раздражённая, улучшенная. Он злится, и Катя глазами спрашивает меня — мол, чего это он. Я пожимаю плечами, потому что далеко не всё в поведении командира мне и самому понятно. Мы разбиваем наш маленький лагерь быстро — перед погружением хорошо бы ещё отдохнуть.       Палыч бросает сетку дров на песок и кивает мне разводить огонь. Катерина утопала к машине за пакетом с едой и пледом. Андрей направляет лыжи за ней — нужно принести ещё пару сеток дров и блок воды.       — Палыч, задержись, — я фигурно складываю дрова в форме фаллоса. Получается не очень.       — Чего?       — Может, просто заломать ей руки и вытащить этот чёртов смертник да посмотреть? Или, на крайняк, пистолет ко лбу, и пусть рассказывает.       — Малиновский, ты перепрофилировался в воспитатели детского сада, нежничать надумал? — спрашивает Андрей с презрением и складывает руки на груди, наблюдая за моим художественным складыванием дров. — Да сделай ты нормальный огонь, я до сих пор не отогрелся.       — А если я не рассчитаю траекторию?       — Куда ж ты, брат, денешься!       — А может, это не смертник вовсе? Просто похожая форма, самоделка какая-нибудь, — подаю я последний аргумент.       Грифон замолкает и смотрит на дорогу, ведущую по обрыву вверх, к нашей машине.       — Ладно, может, ты и прав. Пойду-ка… уточню.       Их нет минут двадцать, и я начинаю не хило так нервничать. Что он там уточняет? Огонь бодренько бежит по поленьям, на пляже становится комфортнее. Недалеко сияет огнями порт, и ветер доносит лязг кранов. Мне, пожалуйста, чашечку кофе, кресло-качалку, и этих двоих вниз. Что там копаться можно?       Наконец, Пушкарёва, какая-то несчастная и растерянная, неловко, ковыляя, спускается по тропинке вниз. Блокада хорошо держит её ногу, и даже не скажешь, что она сегодня вылезла из катакомб жалкая, как котенок с перебитой лапкой. Она оставляет пакет из супермаркета у костра и молча отстегивает от своего рюкзака плед. Вынимает другие очки, симпатичную прямоугольную оправу, которая здорово её преображает, и натягивает на нос, чтобы можно было спокойно смотреть на огонь.       Андрей появляется следом, взъерошенный и недовольный.       — Малиновский, а не сыграть ли нам пока в карты? — предлагает он лихо, и мне приходится согласиться.       У капитана Романа Малиновского с собой обычно штук пять колод карт. Парочка крапленых, естественно, в упаковке, специальная колода для фокусов — удивлять трепетных ланей, и одна — очень особенная. Колода-убийца, легенда нашей конторы.       Существует легенда, что правильно брошенной картой можно убить человека. Это только легенда, если речь идёт об обычной бумажной карте. И чистая правда, если карта будет особенной — из специального пластика или железа. В моей колоде таких карт пять. Расчет Грифона прост: человек со специальной подготовкой имеет достаточную реакцию, чтобы увернуться от летящей в него карты. Это тебе не пуля, время есть. Человек гражданский не успеет даже удивиться. Ну и опасность должна быть реальной, конечно.       Я сдаю так, чтобы все пять карт оказались у меня — на всякий случай, мало ли, чем сейчас закончится игра. Мы рассаживаемся на теплом пледе на достаточном расстоянии, и начинаем игру.       — Валет! — лихо отбивается Катерина, и в следующую секунду точным ударом ей в горло летит карта. Это обычная картонная карта, которая при всем желании не причинит ей вреда, но никто об этом знать не может. Я только что ослушался своего командира. Ну, почти. Мухлеж — моё второе имя.       Ламинированный картон мелькает в отсветах костра и останавливается, перехваченный Катиной ладонью у самого её горла. В следующую секунду мы все трое стоим на ногах и направляем друг на друга стволы.       Ну твою ж дивизию.