Воздушная тревога

      Я уже говорила, что ненавижу Одессу, да?       Моя удача всегда заканчивается здесь в самый неподходящий момент. Например, когда нужно встать, улыбнуться тем, кого успешно водила за нос полтора года, и уехать домой. Или когда двое диверсантов наконец-то тебе поверили. А ты так по-идиотски подставилась. Всё-таки плохая примета — снимать на операции смертник. Потом и аукнуться может.       Когда-то, на заре моей короткой карьеры, один талиб пожелал мне провалиться под землю к Шайтану. Красиво так пожелал, как они умеют — бородой тряс, глазами сверкал, цветастыми описаниями пугал. В общем, запомнилось. А сегодня ещё и сбылось. И сразу понятно стало — тот талиб ещё смягчил, потому что это реально страшно. Я успела, конечно, сгруппироваться, но все равно упала на больное колено и въехала головой в камень. Если обойдется без трещин и новых проблем с координацией, я могу считать себя редким счастливчиком. Пока меня держат адреналин, новокаин и горсть таблеток, но в каком состоянии я проснусь завтра, не знает даже Шайтан.       Ну и дальше всё как обычно покатилось по тому самому со скоростью автоматной очереди. Жданов увидел смертник — я ещё надеялась первое время, что не успел, не заметил, но когда ко мне в машине полез Малиновский, сомнения отпали. Потом Грифон полез целоваться и начал шарить рукой по груди в поисках жетона. Нашёл девочку, я давно его на спину закинула. Капитаны начали меня подозревать всерьез, и моя легенда посыпалась как штукатурка. Можно, можно было ещё вырулить, но это же Одесса! Когда мне тут везло-то. Наконец, Малиновский с его картами переиграл меня ровно на один шаг. Я раскрыла себя.       Счастье моё состоит в том, что так и было, в общем, задумано изначально. Легенда моя имеет два слоя. Первый — о мышке из аналитики — два капитана должны были рано или поздно разгадать. Под несчастной скромняжкой скрывается бывшая диверсантка. Событие, но к их заданию отношение не имеющее. И вот когда они докопаются до этого слоя, они должны остановиться, успокоиться и дальше не рыть.       С чего они вообще должны были выискивать мою подноготную? Под любого внезапно засланного к ним оперативника любая группа копать начнет немедленно. Ну никто в здравом уме не доверяет нашей конторе! Ну не засылает контора с бухты-барахты аналитиков к матёрым диверсантам! И моя задача была — направить их диггерство в нужную сторону, чтобы два капитана вырыли именно то, что нужно мне. То, что лежит ровно в противоположной стороне от того, что нужно им.       Проблема на данный состоит в том, что вырыли они это много раньше, чем я рассчитывала, и могут не удовлетвориться результатом. Я недостаточно их погоняла, они не измучились, разгадывая тайны круглых очков и мышиных косичек, и, возможно, не будут удовлетворены, получив наконец-то хоть какой-то правдоподобный ответ. И потому сейчас мне нужно сыграть максимально хорошо, чтобы они поверили, остановились и теперь доверяли мне. Потому что ничего криминального я не скрываю. Ну ладно, не так уж это сложно, потому что рассказать мне придется чистую правду.       Я успела стать только на одно — здоровое — колено, упереть в песок вторую ногу и выхватить оружие, а два ствола уже смотрят мне в лицо. Перевожу дуло с одного капитана на другого и медленно встаю в полный рост. Спасибо за блокаду, Чекист, я не справилась бы. Сердце бухает где-то в горле. Интересно, они собираются стрелять, или это так, для острастки?       — Вы что, коллективно охренели, мальчики? — спрашиваю с вызовом.       Оба смотрят на меня тяжёлыми, горящими взглядами. Честно говоря, у них этого не отнять, особенно у Жданова. Он когда двадцать минут назад подошёл ко мне возле машины, зыркнул так, что я даже поверила сначала. Как последняя дура. И на поцелуй, жадный, я бы даже сказала — ультимативный, ответила. Пока не поняла, что он не меня целует, а жетон ищет. Сволочь. Пришлось отталкивать, а жаль.       — Опусти ствол, ты все равно не успеешь убрать двоих, — требует Жданов.       — Двоих — нет, а одного — запросто, — не сдаюсь я, и от адреналина кровь шуршит по венам и щекочет сердце изнутри. Давно мне не было так хорошо, — Что вам от меня нужно?       — Правды, — Грифон. — А там видно будет. Кто тебя прислал и зачем?       Плохой вопрос, Андрюша, очень плохой. Как раз на него я ответить не могу никак.       Я всё так же смотрю сначала на одного, потом на другого, будто решая, можно ли им доверять. Делаю вид, что смиряюсь, что меня загнали в угол. И опускаю пистолет. Без лишнего драматизма, но обречённо и устало.       — Меня прислала контора к вам в усиление, аналитиком. Это правда, Андрей.       Молчат, вопросы не задают, помогать мне не хотят. Следят за моими руками. Вздыхаю — коротко и грустно. Горько усмехаюсь на одну сторону.       — А ещё правда, которую вы так пытаетесь выяснить, состоит в том, что Екатерина Пушкарёва не всегда работала в аналитическом. Четыре года я служила в одном отделе с вами.       — Угу… И в чьей же группе? — насмешливо бросает Малиновский.       — Ни в чьей, Ром. Кроме двух-трёх операций, работала всегда одна. Год назад… Даже уже полтора, получается… меня раскрыли. Вот это — мне на память.       Стягиваю один рукав куртки, медленно, не дёргая лишний раз пистолетом, а то пальнут ещё. Демонстрирую им руку с длинным шрамом от кисти до локтя, красным, страшным, уродливым. Кожа неприятно, неестественно перетянута — мне не до косметических швов тогда было. Жданов заметно морщится. Хорошо, Андрюша, продолжаем в том же направлении.       — Вместе со светобоязнью, угробленным коленом, нарушенной координацией и всем остальным, что вас так беспокоит. Меня комиссовали, я вернулась в аналитику, откуда, в общем, начинала в армии. Если вы внимательно читали моё досье, там была строчка о травме. А на прошлой неделе поступил приказ идти с вами на задание, на настоящее задание! Да, как аналитик, но хоть немного почувствовать себя снова — полноценной. Не девочкой за компьютером, не инвалидом… — я трясу перед ними шрамированной рукой. — Андрей, Рома, опустите стволы. Я не враг.       Мужики опускают оружие, но не прячут. Одно резкое движение — и меня точно пристрелят. Изуродованное женское тело — это всегда очень мощный аргумент, но не для тёртых диверсантов. Им нужны аргументы посильнее. Андрей подходит ко мне и берёт обнаженную руку. Я засовываю пистолет в кобуру и смотрю на длинные ласковые пальцы, скользящие по шраму. Но второй раз я не куплюсь — он всё ещё проверяет меня. Потому что пистолет из его рук исчез как у фокусника — быстро и незаметно. И правда, Грифон вдруг заламывает мне руку, ветровка падает, повисая на второй руке, а я всхлипываю от боли. Чёртовы пальцы залезают мне за ворот на спине, и Грифон вытаскивает смертник. Одной рукой — сильный, скотина — подтаскивает меня к костру, чтобы виднее было. Рассматривает жетон, отпускает его, хватает свободной рукой моё лицо и с силой поворачивает к огню, больно сжав подбородок. Когда мы целовались, Жданчик, ты вел себя культурнее.       — Если тебя раскрыли, почему не ликвидировали? — рычит он мне на ухо.       — Потому что о том, что меня раскрыли, мало кто знает. И вы бы не знали, если бы не прижали меня. Отпусти, придурок, больно.       Он швыряет меня на песок, и даже новокаиновая блокада больше не может спасти от боли. Я завываю, хватая колено, и невольно из глаз брызгают слезы.       — Урод, — шепчу я, баюкая ногу.       Чего я точно не ожидаю — так это того, что ко мне подлетит Чекист. Я автоматически шарахаюсь от него в сторону, но Малиновский не собирается меня бить. Он мне не верит, но понимает, что в таком состоянии я точно не опасна.       — Ногу покажи. Закатай штанину. Мышь, ты понимаешь, что при таком раскладе твою историю никто не сможет подтвердить. Как нам теперь тебе доверять?       — Почему никто? — удивляюсь я, послушно закатывая штанину и вытирая хлюпающий нос. — Я работала с группой Пилата и группой Милко. Ещё Марий Антуанетт и Синица. Но их ещё нужно разговорить.       Конечно, нужно. Мальчики ни за что не расскажут вам, что вывели, точнее, буквально вынесли меня из-под ликвидации, определили к доктору, который записал мне в историю болезни «падение с высоты» и выходил, и до сих пор скрывают от конторы, что меня раскрыли. Потому что расскажи они такое — под ликвидацию попадём сразу и я, и они.       — Это как раз не проблема, — решительно заявляет Грифон и вынимает мобильный. Сейчас он очень похож на свой позывной — взлохмаченный, злой, глаза молнии мечут. Прелесть. Теперь вы можете хоть обзвониться. Я выиграла. Поверить не могу, меня всё-таки пронесло. Малиновский осматривает моё колено, снимает эластичный бинт, тихо вздыхает. Этот готов. И только вопрос времени, когда я заполучу севшего рядом на песок Жданова. У него в ладони снова блестит пистолет. Он постукивает им по носкам мокрых кроссовок.       — Ну ты чисто нашел время, да? — звучат по громкой связи характерные интонации Димки Синицкого. — Я тут как бы немножко занят, и ты типа тоже должен быть.       — Синица, к тебе срочный вопрос! — точно так же, без приветствия, начинает Жданов. — Ответ нужен честный и прямой. Ты пересекался с Екатериной Пушкаревой в нашем ведомстве?       — Что-что ты говоришь, Андрюша? — включает дурака Синица. — Не слышу, совсем не слышу, помехи-помехи-помехи.       — Синицкий! — рычит Жданов и сверлит меня глазами. Но я улыбаюсь.       — Димка, — зову я, вытирая слезы, — Дим!       — Катька?! Кать, ты? Кать, ты что там делаешь с этим уравнобешеным?       — Я с ними… На отдыхе, Дим.       — С ними?! — верещит Синицкий. — То есть Ромочка тоже меня слышит?       — Всегда, — вздыхает Малиновский и больно ощупывает моё колено. Я морщусь, но сдерживаюсь и не подвываю. Роман достает аптечку.       — Катенька, а что с голосом? — подозрительно тянет Синица. — Ты ревешь там? Жданов, ты всё-таки сволочь, — заявляет трубка. Интересно, как Димка вычислил, что сволочь — именно Андрей?       — Он звонит спросить, Дим, правда ли мы с тобой отдыхали вместе. Ну, так, как я отдыхаю сейчас, — улыбаюсь я сквозь нарастающую боль в колене.       — То есть у него есть сомнения?       — Угу.       — Жданов, выключи громкую связь. Я тебе, гаду, на ушко скажу.       Грифон послушно клацает телефон и прижимает к уху. Долго слушает, отвечает: «Я тебя понял, Синица» и отключается. Подбрасывает полено в костер. Э, а извиниться?!