Воздушная тревога

      Лоботряс и бестолочь, а по совместительству мой друг и напарник, бессовестно отрубился на пассажирском сидении. При чем до скотского состояния — рот открыл, слюнки пускает, похрапывает. Он, видите ли, вторую ночь не спит. А то, что я за рулём всё это время, ему как-то в голову не пришло. Мы, конечно, плюнули на всё и поспали пару часов на песочке после погружения и установки камер в порту Южного. Но как же было мало! Мозг отключается сам собой. Дотянуть до Одессы. Там дорожные знаки такие, что и спящая красавица проснётся.       Самое паршивое, что Катя при этом не спит — прячет от солнца глаза и хмурится чему-то своему. Вчера всё прошло плохо, и она злится на меня. Я же злюсь одновременно на себя и на неё. И ещё на поцелуй у машины, но то так, не худшее.       Синица подробно и в красках объяснил расписал, что и в каком порядке он мне оторвёт, если я его драгоценную Катерину хоть пальцем трону. Между делом коротким шифром он объяснил, что Мышь была экстра-классным спецом, и не её вина, что комиссована. Такое падение с такой высоты — это вам не шутки, знаете ли. И ещё, гадёныш, порадовался, что мы сейчас в разных точках земного шара, а то за мордобой (меня Синицким) можно нарваться на репрессии от конторы.       Я слушал его, и невольно облегчение разливалось по груди. Чего душой кривить, я очень хотел ему верить. Синица дошифровывал — Катерина проверена, работай спокойно. Мы за неё ручаемся.       Ещё час мне потребовался на детальный анализ — где, когда и как Мышь могла нас слить, убить и подставить. По всему выходило, что шансов у неё было уже достаточно, и она ими не воспользовалась. Оставалось несколько особо тонких вариантов — например, дать нам хорошенько запутаться и слить тому же Ветрову, скажем, или местной госслужбе безопасности. Вероятность таких сценариев была невелика. Но она существовала, даже если Катя — сто раз боевой товарищ Синицы, Мурика, Милко и Пилата с мужиками. И с этим стоило считаться.       Эту неприятную, царапающую мысль я отложил в самый чёрный ящик моего мозга. В это ящике лежат жутчайшие страхи диверсанта — о предательстве напарников. Мы никогда этого не ждём, но всегда помним о такой возможности. Потому что враги не предают. Я никому не верю до конца, даже себе. Даже Ромке.       А Малиновский крутил вчера стволом у виска и говорил, что всё это фигня. Девочка — самая обычная наша конторская девочка, только что лапки перебили, а не выбросили только потому что мозги ещё на что-то годятся. На что годятся её золотые мозги, мы уже поняли. На самом деле, без неё мы бы даже с места не сдвинулись. И так по-скотски вчера с ней обошлись в благодарность.       — Кать, пошли кофе пить, — сдаюсь я у ближайшей заправки, сверкающей новенькими зелёными профилями.       Катерина настороженно смотрит на меня в зеркало заднего вида и кивает не сразу. Застращал я девочку, кажется. А ведь перспектива самому быть комиссованным светила мне вот буквально неделю назад, мне ли её не понять! Мимо нас проносятся машины. Мышь на меня больше не смотрит. Ну да, кому понравится командир, который подозревает во всех смертных грехах, а потом лезет целоваться, чтобы эти подозрения проверить!       — К-кать, — начинаю я неловко, когда кофе в бумажном стаканчике согревает мне ладонь. Сажусь на капот машины, оглядываю заправку, чтобы чем-то занять глаза. Мышь от кофе отказалась, и теперь теребит в руках пачку сока. Думает, что я ей в кофе что-нибудь сыпану, что ли? Ну это совсем уже!       — Кать. А я, наверное, извиниться должен.       — Не за что, — выдавливает она, — у вас, капитан Жданов, были все основания меня подозревать.       — А за руку. Ну, и за колено.       Катерина кивает и решается наконец-то открыть сок. Мне очень хочется спросить её позывной, но она это опять воспримет как недоверие. А хватит с нас этих игр, пожалуй. Кофе вкусный, удивительно. Или мне после этой ночи всё вкусно, что содержит кофеин. Вчерашняя щетина противно чешется, а нам еще ехать и ехать.       — Если у вас остались вопросы — задавайте, — понимает она мою нерешительность. Но говорит всё равно тихо, хрипло, низко опустив голову с растрёпанными после сна волосами, — Нам ещё работать вместе целый месяц, не нужно больше этого… напряжения.       — Кать, скажи… а… А почему ты сразу не рассказала?       — Если я каждому буду рассказывать, что меня недоликвидировали, то однажды это случится, — хмыкает она тихо. — Надеюсь, вы с капитаном Малиновским последуете примеру старшего лейтенанта Синицкого и будете молчать даже под пытками.       — А откуда Синица в курсе? Он же, я так понял, знает совсем всё, — кажется, что-то с моей интонацией не так. Кажется, что-то со мной не так. Ладно, подумаем об этом позже.       Катя бросает на меня короткий, болезненный взгляд, и уголки губ горько дёргаются.       — Так получилось. Андрей, — она наконец-то перестала обращаться ко мне по уставу, — ты понимаешь, что всё это тонкий лёд, и есть вещи, которые лучше не знать? Что случилось, где, как, когда. Разве мало того, что вы уже знаете? Я не засланный казачок, не предатель. Просто комиссованный резидент. Я и так страшно рискую собой и мальчиками, рассказывая об этом.       — Нам ты можешь доверять, — отрезаю я и глотаю кофе.       Катерина отпивает сок, смотрит на коробку и морщится.       — С чего вдруг? — спрашивает она грустно.       — Ну хватит!  — вот тут моё терпение заканчивается. Не люблю чувствовать себя виноватым. — Я уже извинился.       — Да при чём тут это! — Катерина раздражённо дергает рукой и расплёскивает на себя и на землю сок. — Чё-ёрт.       Спокойно, Грифон. Девочке и так от жизни досталось. А, между прочим, если бы не эта операция, тебя бы списали. Без шансов. Правда, ты всё равно валить из конторы собрался, так что какая, в сущности, разница. Катя вытирает ладонями штаны — она в этих широких брюках выглядит задорно, как мальчишка. А я соображаю, что на квартире нужно укладывать группу спать, и самому ложиться. Я с субботы работаю на пределе не до конца восстановленных сил, и тот факт, что моя свежевыписанная из госпиталя тушка меня не беспокоит, вызывает лёгкое чувство паники. Так бывает, когда много адреналина. Но сбой может произойти в со-о-овсем неподходящий момент, например, при погружении, и потому нужно отдохнуть. Смотрю на Катьку, на закрытую рукавом руку со шрамом. Увидеть бы его при свете, да понять, как он ей достался. Грустно. Мы — переломанные, пережёванные конторой, два спецназовца на последнем вдохе. У меня самого спина — как иконостас. Будет чудом, если группа Грифона переживёт это задание. Это пока благодать: только начали забрасывать удочки, прикормили место. А как пойдёт первый клёв — посыпятся первые сложности. Хорошо, что с Мышью всё выяснили сейчас. Скоро не до этого будет. Надеюсь, что выяснили. Очень хочу надеяться.       — Всё, Кать. Мир? — протягиваю ей руку. Но она свою не даёт.       — В соке, — поясняет Пушкарёва с едва уловимой улыбкой и показывает испачканные ладони. Значит, мир. Где-то у меня были влажные салфетки.       — Зато Катеньку не нужно учить очаровывать Мишеньку, — вылезает из машины сонная помятая рожа Чекиста. Так и знал, что он подслушивал. У Малиновского уши как у царя Мидаса.       — Всё, группа, по местам, мы двигаемся дальше, — приказываю я и допиваю последний глоток кофе.       — А мне кофе?!       — А ты, Малина, за руль!       Мы едва успеваем уснуть на чудесной во всех отношениях кровати в нашей с Чекистом спальне, когда внутрь без стука заваливается Катерина. Вид у неё довольный до неприличия.       — Борщов звонил, — докладывает она. — Переживает, буду ли я сегодня с братом в бильярдной.        Я с трудом открываю один глаз. Усталость навалилась на меня глыбой, и соображается туго. А смотреть ещё тяжелее. Всё-таки не долежал я в госпитале. Малиновский вон подпрыгивает вполне себе по-боевому.       — И что ты сказала? — спрашиваю, тяжело тряся головой.       — Естественно, что занята! Иду с подругой на шоппинг в «Греческий».       — Молодец, — одобряю я и отрубаюсь. Потом до меня доходит. От неожиданности я даже сажусь на кровати, хотя сила её притяжения сейчас раза в три сильнее земного. — А где ты возьмёшь подругу?       Катя заразительно смеётся сонной роже Чекиста и пожимает плечами.       — К тому времени, как он появится в «Греческом», я окажусь уже на Ланжероне. Там семь минут ходу, я по спутнику проверила. Буду смотреть на закат в длинном романтичном платье. Кстати, деньги на платье гоните. Я в «Афине» видела подходящее.       Денег пришлось выделять ещё и на босоножки, и зачем-то на браслет, что странно — на ногу. Все бабы. Все!!!       Кстати, а почему Кира за всё время написала мне только три раза? Ладно, это выясним позже. Сейчас — спать, группа!       И я проваливаюсь в тяжкие, неприятные сны, полные засад, перестрелок и сырых подвалов.