Киото, штаб Синсэнгуми, конец двенадцатого месяца второго года Кэйо (январь 1867), поздний вечер.
***
Жизнь ради друга отдам. Хидзиката еще раз посмотрел на свежий столбец иероглифов, отложил кисть и довольно кивнул. Строка ему определенно нравилась. Дело оставалось за малым — столь же достойно завершить хайку по всем правилам классического стихосложения. Замкомандира Синсэнгуми начал подбирать в уме слова, но его творческие размышления внезапно прервал знакомый голос: – Простите за беспокойство! Хидзиката резко захлопнул тетрадь. Створка сёдзи с тихим шелестом отодвинулась, и на пороге показалась Тидзуру. – Хидзиката-сан, я принесла вам чай! – Спасибо, Тидзуру, – ответил замкомандира, бросив на нее короткий взгляд через плечо. – Вам больше ничего не на… Ой! – Что такое? – Хидзиката повернулся к Тидзуру, которая уже поставила чай на стол справа от него. Та прикрыла лицо рукавом, но по ее глазам было видно, что она пытается не рассмеяться. – У вас, – Тидзуру сделала паузу, чтобы проглотить попавшую в рот смешинку, – у вас на щеке восьмерка нарисована… Действительно, на лице Хидзикаты красовались две черты домиком, похожие на иероглиф, обозначающий цифру восемь. Видимо, он случайно сделал пару неосторожных мазков, когда размахивал кистью в ожидании вдохновения. Замкомандира провел по щеке ладонью. – Вы все только размазали... Погодите… – Тидзуру подошла к Хидзикате, натянула рукав и его краешком начала стирать тушь. Но едва она успела сделать три-четыре осторожных движения, как тот смутился, отпрянул и буркнул, вытирая остатки туши уже собственным рукавом: – Спасибо. Я сам. Его неловкость тут же передалась Тидзуру. Она густо покраснела, от растерянности помедлила несколько мгновений и сделала первое, что пришло в голову – взяла поднос, поклонилась и поспешно вышла из комнаты. Хидзиката вернулся за стол, открыл тетрадь и поморщился. Еще не просохшая тушь отпечаталась на соседней странице, и разворот был безнадежно испорчен. Беспорядок он не любил, и эта досадная мелочь, а также смущение из-за того, что он показался кому бы то ни было в неподобающем виде, начисто сбили поэтический настрой. Однако замкомандира Синсэнгуми не привык отступать. Он хотел было перевернуть грязный разворот и начать писать с чистого листа, но остановился – все равно ведь не придумал, как продолжить стихотворение. Хидзиката выпрямил спину и попытался собраться. «Жизнь ради друга отдам. Неплохо. Теперь нужно показать время года, а потом завершить мысль, но не напрямую, а намеком… Так, время года. Сейчас зима – можно написать про холод, ледяной ветер… Длинная зимняя ночь… Снег… Заснеженная деревня… Хм, а ведь Юкимура означает «заснеженная деревня» – 雪村… Стоп, какая еще Юкимура? При чем тут вообще Юкимура?! Так, все, соберись!» Хидзиката поерзал на дзабутоне и снова погрузился в мысли. «Ну допустим, зима, но правильнее не писать об этом прямо, а ввести деталь, по которой можно догадаться, что действие происходит зимой… Некий штрих… Листья опали? Нет, не то… Птицы улетели на юг? Нет, лучше не просто птицы, а какие-нибудь благородные. Журавли?.. «Где вы, тысячи журавлей?..». Хм, ничего, но как это теперь связать с первой строкой? И можно ли это вообще как-то связать?! Кстати, а ведь имя Тидзуру значит «тысяча журавлей» – 千鶴… Стоп, какая еще Тидзуру?! При чем тут вообще Тидзуру?! Все! Нужно собраться!» Замкомандира тряхнул головой, отбрасывая посторонние мысли. «Так, на чем я остановился? Да, точно, зима! Показать, что действие происходит зимой. Хм, а что, если зайти от обратного – так намек получится еще тоньше… Написать не про холод, а про тепло, которое согревает зимой. Горячая кровь? Нет, не то… Жар сражений? Нет, нужно что-то другое. Что-то вроде котацу… Зимний вечер, котацу, Тидзуру приносит горячий чай…». Хидзиката представил эту уютную картину, от которой ему даже стало как-то теплее, и улыбнулся. «Да что такое! Какой котацу?! Какая Тидзуру?! Какой чай?! – спохватился он. – «Жизнь ради друга отдам за котацу», что ли?! Чушь какая! Нет, ну надо же было ей прийти со своим чаем ни раньше, ни позже! Так хорошо начиналось, а теперь в голову лезет всякая ерунда! Нет, так дело не пойдет! Со-бе-рись!» Сменив позу, Хидзиката попробовал усилием воли вернуть настрой, но тщетно. Совершенно забыв про остывающий чай, он битый час ерзал, кряхтел, почесывал затылок и то брал в руки кисть, то откладывал ее в сторону, – все было бесполезно. Вдохновение улетучилось без следа. Уйдя в свои мысли, он даже не услышал, как за тонкой перегородкой снова раздался голос Тидзуру: – Простите за беспокойство! Хотите еще чаю? Тидзуру подошла к столу и взяла чашку, думая, что она пустая. От неожиданной тяжести ее рука дрогнула, и если бы не отработанная годами упражнений с катаной реакция Хидзикаты, посуда бы оказалась на полу, а чай – на их хакама. Но прославленный мастер меча успел перехватить злополучную чашку, и его пальцы легли поверх руки Тидзуру. Взгляд лиловых и карих глаз пересекся. Повисла неловкая пауза. – Ч-чай… Я д-думала, вы… вы... выпили… Тидзуру едва заметно дернулась, пытаясь освободиться, но хватка Хидзикаты была крепкой, и ее движение привело лишь к тому, что их пальцы, сжимавшие чашку, переплелись. Пауза затянулась. – Горячо, Хидзиката-сан… Хидзиката опомнился. Взяв чашку правой рукой, чтобы переставить ее на стол, он наконец-то разжал левую. – Прости! Обожглась? Болит? В поисках ответа на свой вопрос Хидзиката без задней мысли схватил ее руку, которую действительно словно жгло огнем, – прямо как вчера, когда он вел ее через ночной Киото. Он тогда шагал все быстрее и быстрее, так что она с трудом за ним поспевала в неудобной и непривычной деревянной обуви. Гэта громко стучали по мостовой, но еще громче, как казалось Тидзуру, билось ее сердце. Она задыхалась от слишком быстрой ходьбы и ощущала жар в своей слегка вспотевшей руке, которую сжимала его широкая горячая ладонь. Нет, не только в руке – она чувствовала это тепло всем телом, оно переполняло ее, вызывало какое-то странное, необъяснимое напряжение. Хидзиката все ускорял и ускорял шаг, все крепче и крепче стискивал ее пальцы, и Тидзуру одновременно хотелось, чтобы он как можно скорее выпустил ее руку и чтобы он никогда ее не отпускал. – Сильно обожглась? Тидзуру пришла в себя. Хидзиката все еще держал ее руку в своей. – Н-нет, ничего… П-простите… – и вконец смущенная девушка осторожно выдернула руку. – Д-давайте я вам новый чай сделаю? – Не беспокойся, Тидзуру. Я и этот выпью, иди отдыхай. Ты сегодня и так с самого утра на ногах. Ложись спать. – Х-хорошо, Хидзиката-сан. Не буду вам мешать. Когда Тидзуру вышла, Хидзиката снова обхватил чашку. Она была холодной – чай в ней совершенно остыл. «Странно, как она обожглась-то? Хотя ведь и мне показалось, что чай еще горячий… Ладно, неважно, потом схожу новый заварю», – подумал он и снова погрузился в муки творчества. Но продлились они недолго – через пять минут сёдзи снова зашелестели: – Хидзиката-сан, можно? Хидзиката обернулся на голос Окиты. – Содзи? Чего тебе? – Увидел, что не спите, и заглянул на огонек. – Содзи, тебе самому пора бы спать. – Я только хотел узнать, как вчера все прошло. Сами же отказались взять меня в Симабару, так хотя бы расскажите. Я попытался парней расспросить, но они что-то отмалчиваются. – Еще бы они не отмалчивались – я им сегодня всыпал по первое число. Они там такой разгром устроили, что мне потом было стыдно смотреть людям в глаза, – тяжело вздохнул замкомандира и подумал про себя, что главное внимание, пожалуй, привлек он сам, когда выводил переодетую гейшей Тидзуру за ворота. Но посвящать Содзи в эти несущественные подробности он считал совершенно излишним. – У-у… – протянул Окита. – А как Тидзуру-тян? Справилась? – Тидзуру молодец, – ответил Хидзиката. – Не то что эти остолопы. – Ну еще бы! С таким-то напарником! Ведь вы ее так красиво под-дер-жа-ли! – ухмыльнулся Окита. Услышав недвусмысленный намек, Хидзиката вспомнил, что Содзи видел, как они с Тидзуру возвращались, держась за руки, и кровь прилила к его щекам. – Содзи, я же сказал – ты все не так понял! Тидзуру не умеет ходить на высоких гэта, я просто поддержал ее, чтобы она не упала! – Да, да, Хидзиката-сан. Я все понял. Вы ее под-дер-жа-ли. – Содзи!!! – взъярился Хидзиката. – Почему я вообще должен перед тобой отчитываться?! Марш немедленно спать! – Иду, иду, Хидзика… Кха… Кха-кха… – Содзи согнулся от сильного приступа кашля. – Содзи? Эх, ну когда ты начнешь себя беречь? Как ребенок, честное слово! Иди выпей чаю и ложись спать! – Чаю? Пожалуй, вы правы… Кстати, вижу, вы свой даже не тронули. Он, наверное, и остыл совсем… Давайте я его выпью, вы ведь все равно не любите холо... Рука Окиты потянулась к столу, но Хидзиката вновь проявил чудеса реакции и перехватил чай, опередив Содзи на какую-то долю секунды. Выражение лица замкомандира было таким свирепым, будто он выбил катану из рук заклятого врага. Содзи опешил. – Хидзиката-сан? Простите, я просто хотел… – Он холодный, – буркнул Хидзиката и вернул чашку на место. – Чай холодный, а тебе нужно согреться, – уже мягче продолжил он. – Пойдем, сделаю тебе горячий. – Да не надо, Хидзиката-сан, – в глазах Окиты читалось все большее недоумение. Хидзиката собрался заваривать ему чай?! Его что, совсем за инвалида держат? До этого Кондо-сан лично покрошил ему лук в кашу, а теперь вот еще и замкомандира намерен с ним нянчиться. С его-то характером?! – Идем, я кому сказал! – на этот раз тон Хидзикаты не терпел возражений, и Содзи ничего не оставалось, кроме как выйти вслед за ним. Пока грелась вода, висела гнетущая тишина, которую время от времени прерывали только приступы кашля. Слишком уж неловкой для Окиты была эта странная ситуация, и интуиция ему подсказывала, что не для него одного. Он бы предпочел поменяться местами, но спорить с Хидзикатой было себе дороже. Поэтому Содзи вздохнул с облегчением, когда замкомандира наконец-то протянул ему чашку с горячим свежезаваренным чаем. – Вот. Выпей и ложись спать. И завтра, похоже, опять будет холодно, так что никаких патрулей. Вместо тебя пойдет Сайто, я распоряжусь. – Но Хидзиката-сан… – Это приказ! – рявкнул Хидзиката, резким движением отодвинул сёдзи и вышел, с треском вернув створку на место, так что она не сломалась только чудом. Вернувшись в комнату, он сел за стол и задумался, удивляясь самому себе. «Что на меня нашло? Чего я вдруг побежал обслуживать Содзи? Он что, маленький – сам бы прекрасно справился! Эх, как неловко вышло, еще подумает, что мы его тут за инвалида держим из-за какой-то глупой затяжной простуды… Да еще и этот дурацкий холодный чай! Ну остыл и остыл, ну выпил бы и выпил – ничего бы страшного не случилось. Я что, чаю пожалел? Сам не понимаю, чего я так взбеленился…». Взгляд Хидзикаты упал на смазанную строку недописанного хайку: «Жизнь ради друга отдам». «Действительно, чего я так завелся? Из-за чая?! Бред! Я ведь и правда без раздумий отдам жизнь и за Содзи, и за Сайто, и за Хараду, и за любого из наших, так про какой еще чай тут можно говорить?! Что вообще на меня нашло?!» – Хидзиката взъерошил волосы и оперся лбом о ладони. «Нет, ну если уж откровенно, – продолжил он свои размышления, – так-то Окита, конечно, сам напросился – в следующий раз не будет выдумывать то, чего не было. Да, поддержал, и что? Она бы на этих дурацких гэта до утра ковыляла, если бы не поддержал, а я бы плелся рядом, как черепаха – не оставлять же ее ночью одну посреди города! Что мне еще оставалось делать, кроме как взять ее за руку?» В памяти Хидзикаты вновь предстало их вчерашнее возвращение из Симабары – стук гэта по мостовой, шелест шелка, едва уловимый аромат благовоний, который успел пропитать ее кимоно, прерывистое дыхание Тидзуру, запыхавшейся от слишком быстрой ходьбы, дразнящий жар ее слегка вспотевшей ладони в его руке… Нет, не только в руке – он чувствовал это тепло всем телом, оно переполняло его, вызывало какое-то странное, необъяснимое напряжение, и поэтому Хидзиката все ускорял и ускорял шаг и вместе с тем все крепче и крепче стискивал ее пальцы, одновременно желая как можно скорее выпустить эту руку и никогда ее не отпускать. На какой-то миг ему показалось, что он снова чувствует это тепло. Он поднес ладонь к глазам и вдруг вспомнил, как перехватил чашку из рук Тидзуру… И как она обожглась холодным чаем... И как ему самому показалось, что чай был горячим… Но ведь он был холодным! Чтобы лишний раз в этом убедиться, Хидзиката снова взял чашку. «Холодный. Совершенно холодный. И тогда был холодным – просто его согревала ее рука…» – по телу Хидзикаты прокатилась теплая волна, и он почувствовал тот самый жар и то самое странное беспокойство, которое охватило его во время пути по ночному Киото. Словно желая потушить этот жар, он поднес остывший чай к губам, выпил его залпом до последней капли и поставил чашку на стол. Его взгляд снова упал на раскрытую тетрадь с недописанным хайку. Хидзиката минуту-другую в задумчивости разглядывал размазанные иероглифы, потом усмехнулся, перевернул страницу, взял в руку кисть, обмакнул ее в тушь и уверенными быстрыми движениями начал писать с чистого листа.