Неделю спустя. Киото, штаб Синсэнгуми, начало первого месяца третьего года Кэйо (февраль 1867), раннее утро.
***
Хидзиката проснулся на рассвете. В комнате было зябко. Одевшись, он выглянул на улицу – двор слегка присыпало снегом, через который просвечивали застывшая земля и жухлая трава. Такой же тонкий белый налет лежал на ветвях сакуры, удерживаясь каким-то чудом только благодаря тихой погоде. «К ночи ветер сдует, и ветки опять будут голые», – подумал Хидзиката, и вдруг сами собой родились строки: В белом свадебном кимоно перед ветром красуется сакура до первой ночи. Хидзиката достал тетрадь и раскрыл ее как раз на том развороте, где неделю назад на правой странице все-таки появилось многострадальное хайку «Жизнь ради друга отдам», отнявшее столько душевных сил. Все эти дни из-за дел ему было не до поэзии, поэтому левая страница пока еще оставалась чистой – но ровно до тех пор, пока он не развел тушь, не обмакнул в нее кисть и не нанес аккуратными штрихами только что сложенное стихотворение. Отложив кисть, он снова перечитал высыхающие строки и почему-то вдруг ни с того ни с сего представил Тидзуру в белом свадебном кимоно, но не в момент обмена клятвами, а уже вечером, после церемонии, на пороге первой ночи – того самого чистого листа, на котором их новая жизнь вот-вот начнет записываться с красной строки… Вот они вдвоем незаметно покидают полный гостей зал, где Кондо-сан балагурит с Гэн-саном, Хэйскэ с Симпати дерутся за еду под неодобрительным взглядом Саннана-сана, Сайто молча потягивает очередную чашку сакэ, не пьянея, а Харада и Окита соревнуются в остроумии... Вот он на руках вносит ее в спальню и плотно прикрывает сёдзи, чтобы им никто не помешал даже ненароком… Вот он снимает с ее головы белый ватабоси и наконец-то может увидеть ее глаза, – точнее, мог бы, если бы Тидзуру не прятала взгляд от смущения… Вот он развязывает тонкий шнурок-обидзимэ, разматывает оби и нижние пояса… Вот он слой за слоем вызволяет ее из плена белых шелков, пока на ней не остается только тончайшее нижнее кимоно… Вот он сам скидывает хаори, а потом приспускает легкую ткань с ее плеч, открывая их для поцелуев... Вот он разводит нижнее кимоно тыльными сторонами ладоней, начинает ласкать ее грудь, и Тидзуру, смущаясь еще сильнее, выдыхает: «Хидзи-ка-та-сан…» Вот она неумело пытается ему отвечать и неловкими короткими движениями гладит по спине… Вот она вдруг робко касается губами его сосков, отчего он с трудом подавляет желание тут же повалить ее на футон и немедленно взять. Вместо этого он опускается перед ней на колени, слегка разводит ее ноги, медленно и долго целует внутреннюю поверхность ее бедер, ее влажнеющее лоно, – и ее руки, которые пытаются его остановить… Вот ее ладони снова преграждает путь его губам, и он проводит по ним кончиком языка, упиваясь теплом ее рук. Их сопротивление становится все слабее, они покорно ложатся на его плечи, и она внезапным неосознанным рывком притягивает его к себе… Вот он обхватывает ее за талию, осторожно тянет вниз, усаживает к себе на колени… Вот он разводит уже набухшие складки, погружает пальцы во влажную глубину и чувствует, как их перебор заставляет ее содрогаться всем телом от страха и вожделения неизбежного… Вот он избавляет ее от последней шелковой преграды между ними, развязывает свои хакама, укладывает ее на футон... Вот их дыхание становится шумным и прерывистым, и в каждом ее хриплом выдохе ему слышится тяжелый шелест белых птичьих крыльев – тысячи журавлей цвета невинности уже делают первые пробные взмахи, чтобы через несколько мгновений с пронзительным криком одновременно подняться в небо и улететь туда, откуда нет возврата… Вот он плотно накрывает ее своим горячим телом, входит сильным резким движением, и она громко всхлипывает: «Хидзиката-сан!»… – Хидзиката-сан! Хидзиката вздрогнул. – Доброе утро! Я принесла вам чай! – услышал он за своей спиной голос, который только что звучал в его мыслях. Он инстинктивно хотел обернуться, как вдруг увидел, что крепко сжимает в руках ленты хакама, которые развязал, сам того не заметив. Он молниеносно затянул их двойным узлом, невольно радуясь, что широкие штаны скрывают степень его возбуждения, – Тидзуру была последней, кому бы он сейчас хотел его показывать. – Я увидела, как вы выходили во двор, поняла, что вы проснулись, и сделала вам горячий чай. Просто утро сегодня холодное, и я решила вас согреть... То есть что вы захотите согреться… – Тидзуру замялась. «Спасибо, ты уже меня согрела», – усмехнулся про себя Хидзиката, а вслух произнес: – Спасибо, Тидзуру. Прости, что хлопочешь из-за меня ни свет ни заря. Не стоило беспокоиться… – Ну что вы, Хидзиката-сан! Мне это только в радость! Должна же я вам… вам всем хоть в чем-то быть полезной! – Спасибо, Тидзуру, – повторил Хидзиката и протянул руку, будто собираясь погладить ее по щеке, но вдруг задержал движение и вместо этого по-свойски потрепал ее по плечу. – Спасибо. Иди еще поспи, успеешь нахлопотаться. Парни вчера гудели допоздна, сегодня вряд ли рано проснутся. Тидзуру улыбнулась: – Насчет других не знаю, а Сайто-сан уже встал. Когда несла вам чай, видела, как он шел тренироваться в додзё. Пойду ему тоже чай сделаю. От этих слов Хидзиката почувствовал беспричинную мимолетную досаду, но тут же ее подавил и ответил с показной суровостью: – Отдыхай. Он там часа два проторчит, не меньше. И нечего их баловать, не маленькие уже. Тидзуру, которая хорошо умела различать его интонации, и знала, когда он действительно сердится, а когда только делает вид, не попалась в эту ловушку и с улыбкой повторила: – Мне только в радость помогать вам, Хидзиката-сан… Вам… всем… – и тут же смущенно опустила глаза, а потом, спохватившись, добавила: – Чай! Чай же остынет! Пейте, пока горячий, – и, поклонившись, вышла с подносом в руках. Когда она ушла, Хидзиката с минуту постоял посреди комнаты без движения, а потом со всего размаху хлопнул себя ладонью по лбу, мечтая провалиться от стыда. «Что на меня нашло?! Неделю назад развезло на ровном месте, как пятнадцатилетнего пацана, который впервые подержался с девушкой за ручки, а сегодня вообще ни в какие ворота... Нет, со стихами пора завязывать, а то лезет в голову черт знает что». Хидзиката повернулся к столу, взял в руки чашку. Она была горячей, но не обжигала, а приятно согревала ладони… «Почти как ее рука», — подумал он и вдруг поймал себя на том, что у него нет никакого желания прогонять эту мысль… Хидзиката сделал осторожный глоток. Возбуждение уже прошло, сменившись теплом, от которого хотелось одновременно плакать и смеяться… Хотелось пройтись по чистому утреннему снегу и оставить на нем первую цепочку следов… Хотелось ударить изо всех сил кулаком по стволу сакуры и подставить лицо под опадающие с веток холодные лепестки, тающие на языке и щеках… Хотелось делать глупости, совершать безумные поступки, орать во все горло, писать стихи, а потом сидеть зимним вечером за котацу в обнимку с той, кому они посвящены, и читать их вслух, расставляя вместо знаков препинания поцелуи… Он вдруг принял как данность то, в чем уже долгое время упорно отказывался признаться самому себе, но о чем уже, очевидно, догадался как минимум Содзи, — что он, замкомандира Синсэнгуми Тосидзо Хидзиката, которого за строгость и бескомпромиссность прозвали Демоном, давно влюблен в Тидзуру, что ему все труднее скрывать свои чувства за показной суровостью, что его сводят с ума тепло ее рук, ее редкие робкие прикосновения и смущенные взгляды, дающие надежду, — нет, пожалуй, даже уверенность, — что его любовь не безответна... Его охватило неудержимое желание прямо сейчас, сию минуту обнять ее что есть силы и сказать ей все как есть... Ему безумно захотелось на самом деле, наяву начать жизнь с чистого листа, с белого свадебного кимоно, с первой ночи... Начать новую жизнь вместе с Тидзуру — счастливую спокойную жизнь, о которой в последние годы он мог только мечтать. Хидзиката, пытаясь сдержать порыв и прийти в себя, так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони до крови. Боль его отрезвила. Нет. Еще не время. Сейчас спокойная жизнь — и правда только призрачная несбыточная мечта. Будущее становится все более грозным и туманным, каждый день приносит только дурные вести. Что он сейчас может дать Тидзуру, кроме тревог — ведь если он признается, она будет еще больше за него бояться... И ему будет еще труднее ее защищать... Ничего, он обязательно признается. Вот только настанут времена поспокойнее... Если настанут... «Нет, — тут же одернул он себя, — когда настанут...». Сделав второй глоток, Хидзиката взял открытую тетрадь, чтобы еще раз взглянуть на стихотворение про сакуру, и вдруг поморщился. Он только сейчас заметил, что на соседней странице сидело грязное бурое пятно – отпечаток пальца, испачканного в сладком соусе мисо, которым поливают данго. Хидзиката тут же вспомнил, как вчера, когда они всей толпой ели данго, Содзи выхватил тетрадь и продекламировал хайку про ряд кимоно, написанное утром того самого дня, когда переодетая гейшей Тидзуру добывала сведения в Симабаре: Забавно смотрятся Ряд ночных кимоно И утренний снег. Еще тогда Хидзикате хотелось прибить Окиту на месте – мало того, что до этого подслушал стихотворение за спиной, так теперь еще и прочитал перед всеми и выставил его на посмешище. Испачканная страница только подлила масла в огонь, так что гнев замкомандира дошел до предела и искал выход. «Вот болван! – свирепея, подумал Хидзиката. – Ну все, Содзи, доигрался – сегодня ты у меня получишь по первое число! Я тут наведу порядок, а то распоясались совсем! Вот погоди, только проснешься, как я…» Замкомандира Синсэнгуми не успел придумать, что он сделает Оките, когда тот проснется, потому что снова взглянул на страницу с грязным отпечатком и невольно прочитал первую строку написанного на ней хайку. Он недоуменно посмотрел на иероглифы, потом еще раз и еще раз. «Содзи же вчера декламировал про ряд кимоно и утренний снег, когда дурачился перед парнями, так почему…» – Хидзиката перелистнул тетрадь на одну страницу назад, увидел разворот, который он сам неделю назад испортил невысохшей тушью, опять поморщился, перелистнул еще одну страницу, прошелся взглядом по строчкам и тихо рассмеялся. На листе с хайку про ряд кимоно не было никаких пятен – только черные штрихи туши на абсолютно чистой бумаге. «Ох, Содзи-Содзи… Вот артист! Ну и разыграл же ты вчера комедию! И память у тебя, оказывается, отличная. Впрочем, и сам ты отличный парень… Спасибо, что не выдал... Но в патруль ты у меня сегодня опять не пойдешь, слишком холодно. Вылечи сначала свою простуду. Кого я там в прошлый раз вместо тебя посылал, Сайто? Вот и замечательно, пускай еще разочек прогуляется, померзнет на улицах. Правда, вчера у него была своя очередь, ну да ничего, с него не убудет. В додзё, значит, тренируется? Вот прямо сейчас зайду к нему и распоряжусь». Хидзиката с непонятным ему самому злорадством ухмыльнулся, представляя невозмутимое лицо Сайто, который без возражений отправляется выполнять приказ вместо того, чтобы пить приготовленный Тидзуру чай, снова отлистал тетрадь на два разворота вперед до страницы с отпечатком пальца Окиты и, не глядя на бумагу, вслух прочитал по памяти написанное на ней хайку: Жизнь ради друга отдам. Чай, согретый теплом твоих рук, Выпью до капли один. __________________________________________ Использованное в работе хайку «Забавно смотрятся Ряд ночных кимоно И утренний снег», звучавшее в OVA, цитируется по субтитрам от Sora_P3_Heaven и sys3x И спасибо всем, кто прочитал!