В окружении новых жизней

Через пелену страшных снов, где я снова подопытный кролик, запертый в непроницаемом бункере, наедине с болью, слышно пение птиц. Не городских, маленький боязливых лесных пернатых обитателей, которых вживую видел далеко не каждый. Нос уловил запах хвои, влажной земли и смолы. «Вкусный свежий воздух», — отметила я, привыкшая к затхлому, пахнущему нечистотами и дезинфицирующими средствами, воздуху места, где провела, наверное, годы. — «Только где я?». Последние события вспоминались достаточно четко: я спасла прятавшегося в моей каморке мальчика, велела тяжелым стеллажам упасть, насмерть задавив двух человек. Как сейчас видела, но не глазами, что спасенный в ужасе смотрел на меня, а затем я упала без чувств, мысленно прощаясь с этой жизнью. «Но я на свободе», — оглядываясь, вижу зеленовато-желтое марево, солнечный свет, должно быть яркий, и размытые силуэты темных, уходящих в небо столбов, — «здесь так светло: теперь, вместо серого непонятно чего, у меня цветное непонятно что, видимо, зрение и правда сильно упало. Ах да, это, наверное, деревья. Я в лесу». Рука нащупала прохладную траву и прошлогодние листья, сверху ветер качал кроны деревьев и пели птицы. Теперь сомнений быть не могло. Я лежала на плотной тканой подстилке, накрытая чем-то теплым, чьей-то курткой. Обострившийся слух уловил осторожные шуршащие шаги. — Привет, — прохрипела я, догадываясь, кто передо мной, а давно не использованные голосовые связки, кажется, выдали немного другое слово. — Привет, — ответил мой спаситель с деревянным стуком уронив что-то на землю. Здесь, на природе, мой дар, с недавних пор позволяющий, пусть и схематично, но видеть мир, не работал. Индустриальщики — так называли нас, могли повелевать вещами, созданными человеком, и только ими. Видимо, недавно обретенное, второе зрение работало тоже только на творения рук человеческих. Здесь же, в лесу, я так и оставалась слепой и беспомощной. — Я поесть принес, — сообщил он, возясь с чем-то. — Мне кажется, ты дрова принес, — заметила все еще хриплым, но уже вполне человеческим голосом. — Ну, да, дрова. Костер разведу, приготовлю нам поесть. Ты, кстати, как? Я боятся, что уже в себя не придешь… —А меня зачем сюда принес? — проигнорировала я его вопрос, вкладывая в свои слова больше яда, чем хотелось бы. — Они бы тебя убили, как я мог? — обиженно ответил мой спутник, и продолжил молча возиться с костром. Я легла, глядя на верх, на небо, бесконечной глубины голубое, хоть мое зрение и выдавало смазанное бледное однотонное ничто. Словно потолок, покрашенный дешевой голубой краской, успевшей выцвести на солнце. В голове вырисовывались виденные ранее пейзажи, приукрашенные изголодавшейся по зрелищам памятью. Так давно я не видела мир, огромный, красочный, в котором жила раньше. А теперь и не увижу. Когда я потеряла зрение? Возможно во время испытания холодом, жарой, обезвоживания, пыток светом, громкими звуками, запахами, просто изоляцией? Или когда наслали Тень, все ее пять ступеней. Каждый обладатель дара боится Тени, как сами они называли непонятно каким садистом и зачем созданную технику. С помощью чего-то похожего на гипноз человека заставляли испытывать сначала сильнейший страх,ощущение, что за спиной стоит что-то невообразимо ужасное и он скорее умрет, чем обернется. Вслед за страхом следовала вторая ступень — боль, страшная, не имеющая источника, парализующая. За болью видения, вплоть до полного искажения реальности. На четверной ступени человек лишался способности двигаться, на пятой всех пяти чувств. Лежал, не способный пошевелиться, мучающийся от боли и кошмарных видений, ничего не слыша, не видя, не чувствуя. Я знала раньше, но перед тем, как наслать на меня Тень, мучители освежили мои знание, подробно рассказав о каждой ступени. Тогда я уже была на грани безумия, но с помощью Тени сломалась окончательно: последние две ступени совершенно не отпечатались в памяти, не знаю дошла я до них, или эксперимент прекратили раньше, видя, что превратили меня в овощ. Далее шло дожитие в том подвале: во всех смыслах покалеченная, я лежала на грязной койке пуская слюни. В минуты просветлений, не знаю насколько частыми они были, я осознавала, что происходит, но дальнейшая судьба меня не заботила, хотелось только поскорее умереть. Такой, дрожащей от страха, ничего не соображающей, этот «благородный герой-принц» меня и нашел. Вынес на руках, осуществляя побег, в котором я ему помогла. Рискуя, ведь без полумертвого тела на руках, бежать было бы проще. Спрятался в лесу, неизвестно в какой глуши. Спас, заботится. Гуманнее было бы добить. «Куда там?» — С улыбкой понимаю я. — «Он же добрый». — Эй, — зову, слыша как мой спаситель возится с дровами, но не могу по звуку определить где он, замечаю только размытое мельтешащее черное пятно, — ладно, спасибо. Как тебя звать то? — Борис, — все так же обиженно отзывается он, чем-то. «Это разве не кошачье имя?» — удивляется, многое забывший внутренний голос. Пусть и тихо, но я могу говорить, уже без особых затруднений. С трудом я смогла сесть, слабость никуда не делась. — А меня Виктория Владимировна. Можно и по имени, ладно. Где мы? — Если бы я знал, здесь на многие километры лес. То есть, этот мой Борис понятия не имеет, куда идет, да еще и тащит за собой беспомощную слепую меня. Однако полезные знания, которые я приобрела до попадания в лабораторию, сохранились отлично. Оставалось надеяться, что их хватит. — Ты шел на север, на юг, на восток, запад или куда-то еще? — он мнется, не понимая, чего я от него хочу и ничего не отвечает. — Мох на деревьях с какой стороны, солнце где всходит? — Ну… я пришел оттуда, — видимо показывает пальцем направление — солнце взошло оттуда, мох сейчас посмотрю. — Подожди, — останавливаю я его порыв, — вряд ли нас ищут, но лучше не шуметь и не высовываться. Надо идти на северо-запад, дойдем до ближайшего города, где мы найдем убежище в какой-нибудь квартирке. Оттуда попытаемся связаться с одним человеком, если он еще жив. Мир вокруг показался мне странным, сюрреалистичным: где обрывки кошмарных видений, которые запомнились особенно ярко, а где реальные воспоминания, насколько изменился мир, пока я находилась взаперти? И как так получилось, что я в лесу, объясняю незнакомому парню, от которого зависит моя жизнь, где север, а где юг? При этом вокруг новый, незнакомый для меня мир, в котором надо учиться ориентироваться заново, теперь вслепую. Вслух добавляю: — Такой у нас план, как тебе? — Другого нет, — согласился Борис, нос учуял запах занимающихся пламенем сухих веток, — значит, на юго-запад. Пришел я вон оттуда и шел, все это время прямо. Он снова попытался показать направление, не понимая, что со мной не так. — Прости, чувак, но я вижу только мазню, ну деревья немного, солнце вон там. Так что придется тебе самому определять где север, где юг. Кстати, чем это ты шуршишь? Он рассказал, что, когда сбегал, взял из кладовой в подвале несколько пакетиков с растворимой белковой кашей, заодно прихватив и посуду, думал уже, найти палатку, но ее там не оказалось. Долго извинялся, что не заметил моей слепоты и спросил, вкусная ли еда в этих пакетах. «А он торопился, еле ноги унес» — думая про себя — «Заночевал бы там еще». — Этим нас кормили, через зонд или с ложечки — не помню. На вид она как говно, на вкус как пенопласт, зато хорошо усваивается. Ели мы в тишине, наверное, мое описание подпортило Борису аппетит, слышно было, как он медленно, через силу давится безвкусной кашей. Я прекрасно помнила первую трапезу в своей бронированной камере. Кормили как по часам, три раза в день. Всегда одинаково: тарелкой этого непонятного месива и стаканом пойла, чем-то похожего на соевое молоко, помню, как первые дни не прикасалась к невкусной, неаппетитно выглядящей еде, и просто боялась, что персонал подсыпает туда психотропные вещества, как была подавлена из-за предательства любимого человека, как планировала побег. На третий день я съела полтарелки каши, тогдашнее описание, пришедшее мне в голову оказалось наиболее верным — на вкус как пенопласт. Но я быстро привыкла и к молоку и каше. На четвертый день начались эксперименты. Меня усыпляли с помощью какого-то газа, обклеивали датчиками, связывали. Но все это оказалось невинными шалостями, по сравнению с Тенью. Что они хотели узнать, когда подвергли меня всем пяти ступеням — непонятно. Слышала от кого-то, что так они изучают сам механизм действия этой мерзкой штуки. Я механически проглотила последнюю ложку, прогоняя ужасные воспоминания. Подумалось, что если Борис будет вести меня, по бездорожью за руку, поддерживая чтобы я не упала, не врезалась в дерево, или нести на руках, то времени уйдет немерено, а его у нас не особо много. — Знаешь, — говорю я, по старой, слишком старой привычке, облизывая ложку, — план имеет право на существование, но есть коррективы. Пешком до ближайшего города мы не дойдем, так что вызовем такси. В окрестностях, пусть в десятке километров, должны быть деревни, там мы возьмем денег, чистую одежду, еду нормальную, в конце-концов. Впервые, после освобождения, я задумалась о еде, вспомнила, что кроме безвкусной белковой каши существуют мясные стейки, пицца, мясо со специями, шоколад, овощи, фрукты, пиво и огромное разнообразие того, что почти стерлось из памяти. — То есть? Деревню я, может и найду, а деньги мы где возьмем? — Украдем, — невозмутимо отвечаю я.