Фамильная черта рода

Старый барон, если не был занят своими бумажными делами, часто обедал вместе с Адамом за одним столом. Иногда к ним присоединялся и Томми. Джеймс Рэтлифф никогда не подчеркивал то, что Адам в его доме всего лишь слуга, наемный работник, получающий жалованье из его рук. Напротив, он отдал распоряжение слугам слушать и исполнять просьбы и желания Ламберта. Барон интересовался, какие успехи в обучении делает его сын, и Адам подробно рассказывал, где Томми удалось все и сразу, а на каком задании ему пришлось просидеть почти полдня. — Томми у меня мальчик способный, но слишком порывистый и упрямый, — как-то заметил барон в разговоре с Ламбертом. — Наша фамильная черта рода — вбить себе в голову что угодно, а потом уже не отступать от этого ни на шаг. Моя матушка говаривала, что упрямство — признак ограниченности… Как знать, — барон задумался о чем-то своем. — Иногда эта черта характера может быть и весьма полезной, — осторожно ответил Адам. — Она позволяет не предаваться отчаянию, когда, кажется, что все пропало. — А иногда это упрямство мешает рассмотреть ситуацию со всех сторон и не поддаваться первому порыву или импульсу. — Добавил барон. — Адам, барон просил извиниться перед вами, — Прошел почти месяц, Уолтер по-прежнему приносил кофе в комнаты Адама каждое утро, а в это утро начал его разливать под эту фразу. — Ему срочно нужно было по делам в Лондон, он забрал с собой Томми и они уехали рано утром. — Значит, занятий сегодня не будет? — Адам аккуратно расправил воротник своего сюртука, а слуга прошелся по его рукавам специальной щеткой для одежды, взяв ее из ящика комода. — Нет, они, скорее всего, будут обедать в Лондоне, а приедут к вечеру, или на следующее утро. У вас выходной. — Тогда я, пожалуй, прогуляюсь по окрестностям после завтрака. — Адаму давно хотелось исследовать тисовую рощу в несколько ярдах от Семи Ветров. — Прикажете конюхам оседлать вам лошадь, или приготовить коляску? — Нет, я хочу пройтись по лесу, не по дороге. — Тогда будьте осторожны, Адам, — Уолтер поднял поднос со стола. — По ту сторону оврага — тисовая роща, а дальше — дорога пропадает как будто и не было ее. Там нехорошие места, темные. — Как это, — темные? — Заинтересовался Ламберт. — Лес такой густой, что ли? — Поговаривают, что там водятся призраки, милорд. — Уолтер открыл дверь. — Возможно, это просто сказки и легенды, однако, многие до сих пор уверены, что в тех местах охотится предок нынешнего милорда барона, старый Гедрик Рэтлифф. Он пропал почти сто лет назад и именно в том лесу. — Пропал? — Да, Адам. Уехал на охоту и не вернулся. Ни лошадь не нашли, ни собак. — Какая загадочная история. — Проговорил Адам, уже представляя, в какую сторону он сейчас двинется на прогулку. — Очень загадочная. Адам не боялся заблудиться. Пригорок Семи Ветров — место довольно приметное, выйти к нему можно было бы и южной стороны леса, и на дорогу от Лондона до Лейтон-Парка всегда можно было выбраться. По крайней мере, так казалось Адаму, пока он бодро пробирался неширокой тропой сквозь южную тисовую рощу. День незаметно клонился к вечеру, Адам нагулялся, налюбовался красотами вековых деревьев, развесивших свои густые кроны, надышался тем особенным запахом летнего леса, когда, разогретые солнцем цветы и кустарники, да даже и простая трава под ногами, пахнет по-своему, вплетая свой аромат, как нить, в пестрый ковер лесного разнотравья. Присев поодаль от тропы, он засмотрелся вверх, туда, где между узорчатыми, ажурными листьями деревьев, пробивалось ясное синее небо. Между деревьями порхали птицы, вдалеке слышался стук клюва дятла, потом кукушка завела свою тоскливую песню, но почти сразу же оборвала ее почти человеческим всхлипом на высокой ноте. Адам прилег на спину, вдыхая аромат цветущего неподалеку куста шиповника. Незаметно для себя, он уснул посреди этого буйства лесной чащи. Разбудил его неясный звук. Открыв глаза, Адам обнаружил, что он проспал почти до самого вечера, и его карманные часы показывали почти семь вечера. И сперва, он не обратил никакого внимания на звук, от которого он проснулся, а после звук этот повторился, став ближе и отчетливее. Это был звук охотничьего рога. — Странно, — сказал Адам сам себе, поднимаясь на ноги и прислушиваясь, — Какая-то странная охота, вечером, скоро стемнеет… Ламберт огляделся по сторонам, в поисках той тропы, по которой он добирался сюда, почти в самое сердце тисовой рощи, но под ногами, увы, был лишь мягкий ковер разнотравья, увитый цветущим клевером и барвинками. — Барвинок, — вспомнилось ему не вовремя. — Ведьмин цвет. Звук рога внезапно прозвучал так близко, что Адам невольно вздрогнул. Теперь к рогу присоединился лошадиный топот и остервенелый лай собачьей своры, бегущей по горячему звериному следу. Адам растерялся. По звуку выходило, что охотничья кавалькада непременно проскакала бы прямо на него, но ее нигде не было видно, только звуки охоты становились все громче и ближе. Ламберт метнулся сначала в одну сторону, потом в другую, к его растерянности начал примешиваться безотчетный страх, словно призрачная охота промчится прямо сквозь него, и он сам тоже станет призраком, таким же, как и те охотники, таким же невидимым и несуществующим. Звуки обрушились на него плотным осязаемым водопадом. Адам зажмурил глаза и замер, а когда все промчалось, словно бы над его головой, глаза осторожно открыл и чуть не сел на траву от неожиданности, — перед ним, прямо перед его лицом, стоял Томми Джо. — Томми? — Хриплым от пережитого страха голосом, произнес Ламберт. — Томми? — А вы кого ожидали увидеть, мистер Ламберт? — Своим обычным голосом, слегка ломким, как по камешкам ручей, спокойно отозвался Рэтлифф. — В доме беспокоятся, устроили переполох, мол, учитель ушел еще днем на прогулку и пропал. Он кивнул на стоящего за его спиной коня. — Пришлось броситься мне на ваши поиски. — Томми секунду помолчал и продолжил, — теперь, выходит, я ваш спаситель. — Ну, — понемногу начал приходить в себя Ламберт, — не стоит так преувеличивать. Я же не в непроходимых горах индейцев, здесь, все-таки, цивилизация. Томми как-то странно взглянул на него, будто намереваясь задать ему какой-то вопрос, но передумал в последний миг и промолчал. — Как прошла поездка в Лондон? — Спросил Адам, когда они уже вышли на тропу, ранее им не замеченную. — Прошла, — лаконично ответил Рэтлифф, рассеянно. Было заметно, что он думал о чем-то другом. — Томми, — Адам остановился и тронул его за рукав замшевой куртки. — Знаешь, я хотел тебе сказать, что … Понимаешь, я не хочу быть для тебя только учителем или воспитателем. — Вот как? — Бледные щеки Томми слегка порозовели. — А кем же еще? — Мы могли бы стать друзьями, если хочешь. — Пожал плечами Адам. — Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, поддержку, или совет, если таковой бы тебе понадобился. Нам вовсе необязательно сохранять такую дистанцию между нами. Что произошло в следующее мгновение, Адам даже не сразу осознал. Перед ним, на расстоянии одного вздоха, оказались поблескивающие в летних сумерках глаза, которые медленно опустились взглядом на адамовы губы, и шепот Томми легко коснулся ламбертовских ушей. — У меня сложилось впечатление, что это как раз вы устанавливаете между нами дистанции и границы… У Адама закружилась голова. Но Томми тут же отодвинулся от него. — Но вы абсолютно правы, мистер Ламберт, — как ни в чем не бывало, произнес Рэтлифф. — У меня, кстати, есть один вопрос, как раз по-дружески. — Разумеется, Томми, — а голова все еще немного кружилась и от томминого запаха, и от странности всей ситуации в целом. — Вы любили когда-нибудь? — Спросил Томми. Адам судорожно подыскивал слова для ответа. — Вы можете не отвечать, — Произнес Томми. — Иногда я бываю слишком навязчив. — Нет, дело не в этом. Просто, так получилось, что я никогда ни с кем не делился такими откровенными переживаниями. По-моему, меня даже никто не спрашивал об этом. Они пересекли низину, прозванную здесь оврагом и начали подниматься к Семи Ветрам. Конь Томми послушно шагал позади них. — Никто и не спрашивал, — говорил Ламберт. — Кроме, пожалуй, того, кого я однажды любил. — Того? — Незамедлительно переспросил Томми, казалось, не удивившись услышанному ни на миг. — Это был мужчина? — Я думаю, нет смысла скрывать это от тебя, ты, все-таки, не ребенок и имеешь права знать это. Да, я могу полюбить только мужчину, таким я родился. Мне всегда приходилось скрывать свое влечение, потому что в обществе смотрят на таких как я, косо, считая нас скопищем всех смертных грехов и пороков, тем более, если такой человек оказывается учителем. Как он может быть вообще быть допущен к воспитанию детей! — Да, я понимаю. — Ответил Рэтлифф. — Я это очень хорошо понимаю. А что же случилось с тем, кого вы любили? — Ничего. — Пожал плечами Адам. — Надеюсь, он в полном порядке. — Но вы же расстались? — Настойчиво продолжал выспрашивать Томми. — Как же он может быть в порядке? — Это ничего не значит. Он сам так решил, побоявшись осуждения окружающих, семьи, близких. Я слышал, что он весьма выгодно женился и спокойно живет в браке с обычной женщиной. — Это неправильно! — Воскликнул Томми, горячась. — Это не честно, подло! — Тише, — остановил его Ламберт. — Это жизнь и законы того общества, в котором мы живем! — Значит, нужно переписать эти законы, нельзя вычеркивать из общества человека только за то, что он хочет любить того, кого выбрал сердцем, а не…. И Адам ощутил окончание томминой фразы поцелуем на своих губах. Они стояли под раскидистым дубом, почти незаметные в сгущающихся летних сумерках, и Адам чувствовал, что падает в поцелуй, словно в опавшие лепестки миллиардов роз. — Нет, нет, — засопротивлялся он, одумавшись. — Это нельзя, Томми, прекрати, — Адам расцепил сомкнутые вокруг его шеи руки Томми. — Я же твой учитель… — Вот они — ваши дистанции и границы, — неожиданно зло рассмеялся Рэтлифф. — Вы и сами трус, мистер Ламберт. Он дернул коня за повод. — Надеюсь, теперь вы не собьетесь с верного пути. И легко вскочив в седло, сразу же поднял лошадь в галоп, направляясь к усадьбе. Адам же остался под дубом, стараясь привести в порядок собственные мысли и унять звон в ушах, оставшийся после томминого поцелуя.